– Так откуда она появилась? Прилетела на воздушном шаре?
– Почти. На шприце с оперением.
– Вы имеете в виду, был выстрел?
– Два выстрела из инъекционного ружья.
На то, чтобы усвоить новую информацию, Ретанкур хватило пары секунд, пока она доставала из багажника свой чемоданчик.
– С какого расстояния? – спросила она.
– При выключенных фонарях, даже с прицелом ночного видения, я сказал бы, метров с тридцати, чтобы попасть наверняка.
– Черт побери, комиссар, но мы постоянно делали обход. Почему мы ее не увидели?
– Потому что она стреляла не снаружи.
– Значит, с неба.
– Изнутри, лейтенант. Из дома. Где она расположилась в их отсутствие. Она уже была там, когда вы вернулись с Тораем и Ламбертеном.
– Проклятье!
– Вы ничего не могли поделать. Не могли увидеть черный кружок ствола в черном проеме окна.
Ретанкур покачала головой, переваривая факты, потом дернула задвижку, и они вошли во двор. Адамберг остановился у стола и осмотрел фасад дома.
– Она заняла позицию не внизу, где, вероятно, находятся гостиная и кухня. Слишком рискованно, вдруг туда кто-то войдет. Нет, она устроилась на втором этаже, откуда и сделала два выстрела сверху вниз, держа ствол наклонно и целясь сбоку. Вон там, в той комнате, – произнес он, указав на маленькое грязное окно. – Ретанкур, исследуйте всю поверхность почвы в зоне обстрела между домом и столом.
– Что мне искать?
– Возможно, кусок нейлоновой лески. Двор вымощен бетонными плитками, но между ними растет трава и чертополох. Поищите там, а мы поднимемся на второй этаж. Вы взяли эти чертовы бахилы?
На входе мужчины сняли ботинки и натянули бахилы. Они изучили второй этаж, скользя по полу, как пациенты в кабинете врача, наскоро осмотрели две спальни, ванную комнату, туалет и клетушку, где были свалены чемоданы, картонные коробки и дырявые сапоги. Пол, выложенный серой керамической плиткой в крапинку, был покрыт толстым слоем пыли, о каком можно только мечтать.
Вейренк включил потолочную лампочку без абажура и, держась как можно ближе к стене, приблизился к маленькому окошку.
– Открывали совсем недавно, – заметил он. – Осыпались кусочки краски.
– Есть фрагменты следов. Осмотри этот участок пола, а я возьму себе тот.
– Эти крапинки на сером здорово мешают.
– Здесь есть отчетливый отпечаток, – сказал Адамберг, присев на корточки у окна.
– Теннисные кроссовки, – определил Вейренк.
– Обычная экипировка. Но ненадежная, потому что на подошве бороздки широковаты. Посмотри, не насорила ли она: комочки земли, камешки, фрагменты растений.
– По виду ничего.
– У меня тоже. Кроме этого.
Адамберг кончиком пинцета поднял к свету волос длиной сантиметров двадцать.
– Она, наверное, какое-то время ждала, могла почесать голову: люди чешутся, когда нервничают. Задача была непростая, притом что рядом крутились трое полицейских.
– Почти рыжий, у корня седой на два сантиметра. И кудрявый. Наверное, завивка.
– А вот еще один. Меня очень удивило бы, если бы Энзо отрастил волосы, да еще и сделал завивку.
– Женщина, – заключил Вейренк. – Немолодая.
– Дай мне лупу. Да, на конце видна луковица. У нас четыре волоса, – подвел они итог, подобрав все с пола. – Можешь закрывать мешок, мы богачи. А теперь перейдем к отпечаткам.
– На стеклах ничего, пыль нетронута.
Вейренк покрыл порошком всю оконную раму.
– Она была в перчатках. У всех ведь есть перчатки, – заметил он. – На нижней планке рамы на краске имеется скол. Сюда она и положила ружье.
Адамберг сделал два снимка, потом дважды сфотографировал неполный отпечаток ноги.
– Пойдем посмотрим на лестнице, особенно на двух нижних ступенях, – сказал он. – Подметка, когда сгибается, невольно выдает секреты. Как мы, когда сдаемся, когда вынуждены уступить.
Ступени одарили их тремя камешками. Неизвестно откуда – не то с кладбища, не то с дорожки, огибавшей изгородь. И смятым листочком клевера, который, хотя он не представлял особой ценности, показался маленьким прощальным подарком.
– Возьмем и его, – заявил Адамберг, открывая последний пакет.
– Зачем?
– Я люблю клевер.
– Как хочешь, – сказал Вейренк, часто употреблявший эти слова в разговорах с Адамбергом, не потому что всегда был согласен с его предложениями, а потому что знал, что в некоторых случаях возражать бесполезно.
– Ретанкур, ну что? – спросил Адамберг, подходя к столу во дворе, где лейтенант сидела на одном из двух пластиковых стульев, почесывая руку. – Вы сидите на месте преступления.
– Я все осмотрела. Ничего. Никакой нейлоновой нити, ничего. И меня обожгла эта проклятая крапива.
– Растительный яд, лейтенант.
– А у вас?
– Четыре волоса с луковицами. ДНК. И листок клевера.
– И чем он нам поможет, этот клевер?
– Он нас взбодрит.
Вейренк сел на второй стул, а Адамберг – на землю, по-турецки.
– Это пожилая дама с седыми волосами, покрашенными в светло-рыжий цвет, с химической завивкой, – произнес он. – Она путешествует со складным инъекционным ружьем в дорожной сумке. И шприцами, каждый из которых наполнен ядом двадцати двух пауков-отшельников. Ее изнасиловали в юности или в зрелом возрасте. В любом случае более двадцати лет назад, когда первый из членов банды был убит выстрелом в спину.
– Это нам не так уж много дает.
– Но приближает нас к цели, Ретанкур.
– К пятьдесят второй параллели. Забыла, как звали того моряка. Хочу сказать, как настоящее имя Магеллана по-португальски.
– Фернан Магальяйнш.
– Спасибо.
– Не за что.
Адамберг поменял местами ноги, порылся в кармане и вытащил две сигареты Кромса, уже почти сломанные. Одну протянул Вейренку, другую закурил сам.
– Мне тоже, – потребовала Ретанкур.
– Вы вроде не курите, лейтенант.
– Но эти же ворованные, так? Если я правильно поняла.
– Совершенно правильно.
– Тогда дайте и мне одну.
Так они и сидели втроем под утренним солнцем и молча курили наполовину высыпавшиеся сигареты.
– Хорошо, – сказал Адамберг и стал набирать номер на своем мобильнике. – Ирен! Я вас не разбудил?
– Я пью кофе.
– Вы уже знаете? Двое одновременно!
– Я только что прочла на форумах. Просто зло берет!
– Берет, – подтвердил он с тем же выражением гнева и бессилия, что у Ретанкур. – Притом что вокруг их стола постоянно совершали обход трое моих офицеров. И никого не заметили, не увидели и не поймали.
– Не хочу сказать ничего плохого о полиции, обратите внимание, я не говорю, что им было легко, комиссар, не говорю, что вы не работали. Я ничего не говорю, но все-таки он укокошил их всех, и никто не знает как. От этого зло берет. Я не говорю, что это были приятные люди, судя по тому, что вы мне про них рассказывали, но все же зло берет.
– Скажите, Ирен, вы сейчас одна?
– Ну да! Луиза завтракает в своей комнате. Она пока не знает про двух последних. Слава богу, пока могу побыть в покое. А Элизабет еще спит.
– Я еще немного вас помучаю по поводу Луизы. Постарайтесь отвечать на мои вопросы, не задумываясь.
– Комиссар, я так не умею.
– Я заметил. В котором часу Луиза поднялась в свою комнату вчера вечером?
– Ох, из-за похорон она потеряла аппетит. Такая обстановка, вы понимаете. Часов в пять съела тарелку супа – и больше я ее не видела.
– А потом она куда-нибудь выходила, вы не знаете?
– А зачем ей куда-то выходить?
– Этого я не знаю.
– Скажем так, иногда ей случается гулять по вечерам, когда у нее бессонница. Поскольку на улице никого нет, она не боится, что ей встретятся мужчины, понимаете?
– Да. Итак? Вчера вечером?
– Трудно сказать, а между тем она мне доставляет неудобства. Она, знаете ли, встает примерно каждые три часа, чтобы пойти…
– В ванную комнату, – подсказал Адамберг.
– Вот, вы все понимаете. А ее дверь скрипит. Поэтому я всякий раз просыпаюсь.
– И вы слышали сегодня ночью, как ее дверь скрипела.
– Я вам только что объяснила, комиссар: как и каждую ночь. Что касается ее прогулок во время бессонницы, то ничего не могу вам сказать.
– Ладно, не берите в голову, Ирен. Я хочу к вам послать кое-кого. Женщину – так будет лучше? Неплохо бы ей сфотографировать жилища пауков-отшельников у вас дома.
– А это еще зачем?
– Для моего отчета начальству. Там, наверху, хотят все знать, все контролировать, они у нас такие. Это будет наглядное доказательство того, что пауки прячутся.
– А дальше?
– А дальше – следите за моей мыслью – чем толще папка с делом, тем лучше. А поскольку расследование провалилось, в моих интересах показать, что мы много работали.
– Ага, вот оно что, я понимаю.
– Я могу ее к вам послать?
– Но я вам еще не рассказала! – воскликнула Ирен внезапно изменившимся, звонким голосом. – У меня еще одна появилась!
– Кто? Соседка?
– Да нет же, она залезла в бумажные полотенца, в самую глубину рулона. Конечно, это паучиха, самка паука-отшельника, красавица! Уже взрослая. Мне нужно срочно ее переселить, пока еще нет кокона. Представьте себе, что случится, если Луиза ее увидит. Это будет конец света.
– Не переселяйте ее, пожалуйста, прямо сейчас. Оставьте так для моего фотографа.
– Ага, я понимаю. Но тогда поторапливайтесь, потому что Луиза в это время обычно повсюду рыщет. И она часто пользуется бумажными полотенцами.
– Через час пятнадцать – нормально?
– Прекрасно, я буду готова. Потому что нужно все-таки подготовиться.
– Конечно.
– Она приятная, эта женщина?
– Очень.
– А куда мне девать Луизу, пока эта женщина будет фотографировать?
– Никуда. Пригласите ее выпить с гостьей кофе, это ее развлечет.
– Она пьет только чай.
– Тогда выпить чаю.
– А что сказать про фото?
– Она скажет, что приехала проверить эффективность работ по дезинсекции. Луиза сразу же успокоится.