– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Мы оставили тебе горячего кофе.
– Потом.
Круг был слишком мал для того, чтобы раскапывать его втроем, и мужчины первый час сменяли друг друга: один вгрызался киркой в землю, двое остальных сгребали и оттаскивали ее ведрами. Матиас умел гораздо лучше обращаться с киркой, чем Адамберг и Вейренк, и вскоре распределение ролей изменилось.
– Здесь, – вдруг проговорил Матиас, опустившись на колени и расчищая совком примерно двадцать квадратных сантиметров утоптанной коричневой земли, которая немного отличалась от остальной темной почвы. – Мы добрались до культурного слоя. Какая глубина? Семнадцать сантиметров от поверхности.
– Как ты это определил? – поинтересовался Адамберг.
Матиас озадаченно взглянул на него:
– Ты не замечаешь разницы? Не видишь, что это уже другой слой?
– Нет.
– Не важно. Она по нему ходила.
Они наспех пообедали втроем. Матиас торопился вернуться к раскопкам, Адамберг – встретить Ретанкур на вокзале.
Когда он вернулся, археолог работал киркой, но более осторожно, а Вейренк продолжал оттаскивать землю, оба голые по пояс, обливаясь потом на слишком жарком для июня солнце. Увидев Ретанкур, Матиас застыл с киркой в руках, безвольно опустив ее на землю. Он отметил, что лейтенант, волшебное дерево в лесу Адамберга, примерно одного с ним роста. И что у этой женщины, которая даже голая будет казаться облаченной в доспехи, очень интересное лицо, словно выписанное тонкой кистью. Но, несмотря на губы безупречного рисунка, изящный прямой нос и нежного оттенка голубые глаза, он не мог бы сказать, что она красива или даже просто привлекательна. Он колебался, подозревая, что она способна менять внешность по собственной воле, становиться прекрасной или отталкивающей в зависимости от того, что ей заблагорассудится. Интересно, ее сила – явление физическое или психическое? Порождение мышц или нервов? Ретанкур не поддавалась описанию или анализу.
Он вылез из выемки, вытер ладонь о штаны и пожал ей руку, выдержав ее взгляд.
– Матиас Деламар, – представился он.
– Виолетта Ретанкур. Не останавливайтесь из-за меня, я посмотрю, как вы работаете, и пойму, что мне делать. Комиссар мне сказал, что вы добрались до культурного слоя.
– Вот здесь, – объяснил Матиас, указав на участок земли, теперь уже площадью почти в квадратный метр.
Адамберг напрасно предлагал Ретанкур хлеб, фрукты, кофе: она положила на землю рюкзак, сняла куртку, тут же заняла место в цепочке и стала оттаскивать землю. Скорость работы увеличилась настолько, что к семи часам вечера Матиас уже освободил от грунта всю поверхность культурного слоя, заключенного в кольце из камней старого фундамента голубятни.
– Здесь она жила, – произнес, опершись на рукоять кирки, Матиас, за несколько часов не проронивший ни слова. – Вот там, – он показал на обломки древесины, – доска, на которую она садилась, чтобы хоть отчасти спастись от холода и сырости. Вот тут она ела. Виднеются осколки ее разбитой тарелки. В этой зоне, наименее коричневой, где меньше всего органических остатков, она спала. Остались следы от двух столбов. Значит, она пользовалась преимуществом по сравнению со средневековыми отшельницами, правда, единственным: у нее был гамак, так что она спала не на земле. Вот здесь гора пищевых отходов. Видите, там торчат кости: свиные ребра, куриные крылышки, куски похуже. И даже – наверное, это был рождественский ужин – раковина устрицы. Она была, насколько это возможно, очень организованной и опрятной и себя не запускала. Устроила проход шириной тридцать сантиметров – видите, вот он – от гамака к окошку, через которое ей передавали милостыню. За пять лет она ни разу не оставила на нем ни кусочка отходов.
– Что заставляет вас утверждать, будто окошко было с этой стороны? – спросила Ретанкур.
– Этот проход и этот камень. Она вставала на него, чтобы взять еду. Адамберг, по старым фотографиям голубятни можно было бы установить рост этой женщины. А вон там, где участок земли более светлый и уже становится пыльным и слоистым, было отхожее место, – закончил он.
– Ни за что бы не подумала, – сказала Ретанкур.
– Правда? Все представляют себе тяжелую субстанцию, а все совсем наоборот. Это вещество становится легким, рассыпчатым, и раскапывать его очень удобно. Взгляните.
Матиас сгреб горсть легкого грунта и высыпал его в ладонь Ретанкур. Археолог порой вызывал у Адамберга легкую дрожь: он был настолько сосредоточен на своем деле, что даже не понимал, что преподносит женщине горстку дерьма. Ретанкур раскрошила пальцами кусок грунта. Она была потрясена тем, как Матиас описал жизнь отшельницы, рассказал о ее перемещениях, ее немногочисленных занятиях и даже ее характере: чистоплотности, организованности, упорстве, стараниях не утонуть в своих собственных отходах, оборудовать свое жилище.
– Теперь о зубах, – продолжал он, повернувшись к Адамбергу. – Они точно здесь есть. Я заметил торчащие острия. Края резцов, – уточнил он.
Следующие два часа Матиас монтировал треногу, которую именовал козлами, чтобы установить сито для просеивания грунта.
– У нас нет воды, – сказал он. – Придется таскать ее из ручья ведрами и канистрами.
Вечером из своей палатки Адамберг слушал, как Матиас и Ретанкур болтают, сидя у костра. Болтают. Ретанкур!
В два часа ночи его разбудило сообщение Фруасси. Торай и Ламбертен умерли после полуночи один за другим с небольшим интервалом. Список был исчерпан.
Глава 44
Под взглядом Ретанкур, которая с восхищением ловила и буквально впитывала каждое ловкое движение Матиаса, пока еще ею не освоенное, археолог в костюме биозащиты провел весь следующий день, отсортировывая и просеивая культурный слой. Он раскладывал по ящикам найденные предметы: несколько осколков керамики, бывшие когда-то тарелкой и кувшином для воды, металлические предметы, покрытые толстым слоем ржавчины (вилку, ножик, ложку, маленькую кирку и распятие), клочки одежды, одеяла, обрывки гамака, кусочки кожи (скорее всего, переплет Библии), кости, свидетельствовавшие о том, что отшельнице изредка приносили мясо, рыбьи скелеты, яичные скорлупки, раковины устриц (четыре штуки, по одной на каждое Рождество, что она здесь провела). Остатки других приношений – каши, супа, хлеба – исчезли бесследно. Не было и зернышек от фруктов, только семь вишневых косточек. Ни ведра для туалета. Ни расчески, ни зеркала. Ни ножниц. Как бы люди ни были набожны, как бы ни чтили эту святую женщину, они поскупились на подаяния. Разочарованный Матиас то и дело качал головой. Опустошив отхожее место глубиной примерно метр – отшельнице пришлось немало потрудиться, чтобы вырыть яму при помощи одной только маленькой кирки, щедро пожертвованной обществом, – Матиас насчитал пять слоев соломы, которой женщина раз в год прикрывала испражнения. Но ни единого стебелька на полу, чтобы в помещении было почище.
– Однако, – озадаченно произнес Матиас, извлекая из земли пятьдесят восемь пластмассовых роз. – Кто-то преподносил ей по одной розе в месяц, и она их прикрепляла к стене. Однако, – повторил он. – Из сотни мужчин найдется один, который думает не как все. А это тебе, – сказал он, протягивая Адамбергу пакет. – Шесть резцов, три клыка, двенадцать малых коренных и коренных зубов. Она потеряла за пять лет двадцать один зуб.
Адамберг в нерешительности приблизился к нему. Отшельница собственной персоной – на расстоянии вытянутой руки. Он осторожно, почти робко взял пакет, положил его в сторону, в безопасное место, снова молча занял место за Ретанкур и стал подносить воду, а тем временем Вейренк просеивал частицы грунта. Матиас указывал ему, что нужно отделять – кости мышей, крыс и каменных куниц, бесчисленные фрагменты хитина, оставшиеся от жуков и пауков. А еще длинные изогнутые обломки ногтей и множество волос, светлых и седых, примерно четыре полные горсти.
Многие из них Матиас рассмотрел в лупу.
– Адамберг, луковицы плохо сохранились, тебе не удастся извлечь из них ДНК, – сообщил он. – Она вошла сюда блондинкой, а вышла совершенно седой. Господи, что случилось с этой женщиной?
– Если это Бернадетта, старшая сестра…
– Бернадетта? – перебил его Матиас. – Из-за этого она и поселилась поближе к Лурду?
– Возможно. Двадцать один год отец держал ее взаперти и насиловал с пятилетнего возраста, с ней ужасно обращались, почти не давали мыться, кормили кое-как.
– Один зуб за каждый год мучений. И по пучку волос.
– Может, это младшая сестра, Аннетта, сидевшая под замком девятнадцать лет. Ее сдавали внаем банде из десяти молодых насильников, которым было от семнадцати до девятнадцати лет. Но старшая это или младшая, она все равно не могла вернуться в нормальную жизнь. Она больше ничего не знала и не умела, кроме как сидеть взаперти, потому так и поступила.
Матиас повертел в руках мастерок.
– А кто ее оттуда освободил?
– Префект своим приказом.
– Нет, я имею в виду, из дома.
– Ее старший брат. Когда ему было двадцать три, он отрубил голову своему отцу.
– А в чем ты ее подозреваешь, эту женщину?
– В убийстве десятерых насильников.
– И что ты теперь будешь делать?
К девяти вечера, после тринадцати часов беспрерывной работы, они все закончили. Только Ретанкур еще кое-что доделывала – мыла инструменты, разбирала козлы, складывала ящики в пикап. Матиас наблюдал за ней, размышляя о том, требуется ли хоть изредка передышка могучему волшебному дереву.
– Виолетта, не убирайте лопаты, – попросил он. – Завтра мы засыплем раскоп.
– Я так и поняла.
– Я оставлю себе тарелку, – сказал Адамберг. – Соберите для меня осколки, лейтенант.
– Вы собираетесь их склеить?
– Надеюсь, получится.
– Когда будем закапывать, положим на место розы? – спросила она.
Адамберг кивнул и отправился помогать Вейренку: тот задумал приготовить основательный ужин.
– Как тебе Матиас? – спросил у него Адамберг.