– Хорошо, раз вам так нравится. У каждого свои привычки, правда? – произнесла Ирен, разливая по чашкам горячий кофе. – У меня пропали одна за другой две ложки, – с досадой проговорила она. – Исчезали после визита вашей коллеги. Это не страшно, у меня есть еще. Ваша коллега, она очень симпатичная, но две ложки все-таки куда-то подевались.
– Она немного клептоманка, Ирен, вы следите за моей мыслью? Маленькие сувениры отовсюду, где она бывает. Я велю ей вернуть вам украденное, для меня это дело привычное.
– Не откажусь. Потому что это набор, их дюжина, все с пластмассовыми черенками разного цвета. А теперь он уже неполный.
– Обещаю, я пришлю их вам по почте.
– Очень мило с вашей стороны.
– Сегодня, Ирен, я не буду милым.
– Правда? Жаль. Ну ладно, пусть так. Как вам кофе?
– Великолепный.
Адамберг встряхнул шар и стал смотреть, как снежинки падают на корабль – герб Рошфора. “Тринидад” оказался в оковах холода. Вейренк хранил молчание.
– У вас тоже такой вид, будто вы не в своей тарелке, – заметила Ирен, указав подбородком на Вейренка.
– У него болит голова, – пояснил Адамберг.
– Хотите, дам таблетку?
– Он уже две принял. Когда у него мигрень, он не может произнести ни слова.
– С возрастом это пройдет, вот увидите, – успокоила их Ирен. – С чем же таким неприятным вы ко мне приехали, Жан-Бат?
– Вот с этим, Ирен, – произнес Адамберг, открывая рюкзак. – Пока что ничего не говорите, прошу вас. Мне и так очень непросто.
Адамберг принялся ровно выкладывать на стол фотографии девяти восемнадцатилетних жуков-вонючек из приюта “Милосердие” и Клода Ландрие. Одного за другим, в порядке их гибели. Под ними – их же снимки сорок или шестьдесят лет спустя.
– Вы как будто раскладываете пасьянс, а это – игральные карты, – заметила Ирен.
– Все они мертвы, – произнес он.
– Об этом я и говорю. Для убийцы это пасьянс.
– И он сложился. Начиная с этого, Сезара Миссоли, погибшего в девяносто шестом году, и заканчивая этими, Тораем и Ламбертеном, скончавшимися в прошлый вторник. Первые четверо были застрелены или умерли якобы от несчастного случая с девяносто шестого по две тысячи второй. Шестеро остальных получили запредельную дозу яда паука-отшельника в течение последнего месяца.
Ирен спокойно предложила еще по чашечке кофе.
– Проверено: отлично помогает от головной боли, – сообщила она.
– Спасибо, – произнес Вейренк, протягивая ей чашку.
Потом она налила еще кофе Адамбергу и, следуя правилам вежливости, только в последнюю очередь себе.
– После две тысячи второго года был перерыв в четырнадцать лет. Можно предположить, что преступник все это время разрабатывал новую методику убийства, очень сложную, но подходящую ему как нельзя лучше: при помощи паучьего яда.
– Очень может быть, – проговорила Ирен с явным интересом.
– На такое способен далеко не каждый. Это кропотливая работа, требующая изобретательности. Но убийца преуспел и отправил на тот свет шестерых, одного за другим. Вы следите за моей мыслью?
– Ну конечно!
– А зачем ему понадобился именно паук-отшельник, Ирен? Почему он выбрал самый трудный способ, какой только можно себе представить?
Ирен ждала ответа, не спуская глаз с комиссара.
– Почему и зачем – это ваша работа, – заметила она.
– Потому что только отшельница, настоящая отшельница может сама превратиться в паука-отшельника и убить человека ядом. Потому что… вот, – произнес он, доставая сверток из пузырчатой пленки и снимая ее бережно и почтительно. – Вот, – повторил он, ставя на стол бережно склеенную им белую тарелку с голубыми цветочками.
Ирен едва заметно улыбнулась.
– Это ее тарелка, – торопливо продолжал он, не давая ей возможности заговорить. – Та самая, из которой она пять лет ела что могла, что приносили ей люди, передавая через маленькое высокое окошко в старой замурованной голубятне на лугу Альбре. Я организовал там раскопки, потом мы снова засыпали все землей. Пятьдесят восемь роз я положил на место, туда, где собирала их она, одну за другой прикрепляя к стене.
Вейренк опустил голову – но не Ирен: она переводила взгляд с тарелки на лицо комиссара и обратно.
Адамберг снова порылся в своем рюкзаке и положил на стол две фотографии из газет 1967 года: на одной мать и две ее дочери выходили из дома, на другой Энзо обнимал сестер залитыми кровью руками.
– Это они, – сказал комиссар. – Вот старшая, Бернадетта Сеген, рядом с ней младшая, Аннетта, которую двенадцать лет насиловали жуки-вонючки из приюта “Милосердие”. Где папаша служил охранником. А потом, – продолжал Адамберг в полной тишине, – они взяли себе другие имена, и их следы затерялись. Из-за неспособности к обычной жизни после стольких мучений их поместили в психиатрическую больницу. Там они пробыли несколько лет. С шестьдесят седьмого до… не знаю какого года.
– Младшая – до восьмидесятого, – невозмутимо уточнила Ирен.
– Но Бернадетта затворилась в старой голубятне, превратив ее в келью отшельницы. Там она несла свой крест, читала Библию. Ее оттуда прогнали пять лет спустя. Она возвратилась в лечебницу, на сей раз привыкла, стала учиться, читать. Она снова увидела свою сестру: та пребывала в состоянии прострации и не могла обходиться без забот Энзо. Ничего ей не помогало, она чахла. Бернадетта послала куда подальше религию, которая научила их только смиряться и подчиняться. Она поставила перед собой цель, окончательно и бесповоротно: она сама, в одиночку, освободит свою сестру от тех, кто погубил ее. Правда, не совсем в одиночку: Энзо сообщил ей имена жуков-вонючек.
– Энзо – сообразительный парень.
– Вы оба сообразительные. Потому-то он и сумел узнать, что девять из них – питомцы приюта “Милосердие”.
– Где мой отец…
Ирен осеклась и плюнула на пол, на девственно чистую плитку.
– Извините меня, простите, я дала зарок. Всякий раз как произнесу “мой отец”, я должна буду плюнуть на землю, чтобы эти слова не задержались у меня во рту. Извините.
– Ничего, Ирен.
– …их рекрутировал.
– Да, в банде пауков-отшельников. Энзо вышел на охоту и в конце концов разузнал все о мерзких жуках-вонючках, включая их фокусы с пауками.
– Удачное название – жуки-вонючки. Вы понимаете? Засунуть паука-отшельника в штаны четырехлетнего мальчишки! Разве это не говорит о том, что им прямая дорога в ад, правда, комиссар? Когда эти гады заходили на чердак к Аннетте, мой отец… – она снова плюнула, – сторожил под дверью. И смотрел.
– Но у Энзо был список. У вас появилась возможность вернуть Аннетту к жизни.
– Осторожно, комиссар, не вздумайте ей докучать. Она ни при чем. Но уже когда первые четверо сдохли от несчастных случаев, ей полегчало. И Энзо вы тоже не трогайте. Он только назвал мне имена, ничего больше, – уточнила она с улыбкой.
– Он знал, для чего они вам понадобятся.
– Не знал.
– И он видел, что вы с ними делаете.
Ирен ничего на это не ответила и продолжала:
– После тех четырех случаев я взяла паузу. Я могла бы спасти ее гораздо быстрее. Но впрыснуть им в кровь яд паука-отшельника, сделать так, чтобы их тело разлагалось живьем, – это мне показалось настолько соблазнительным, что я не могла поступить иначе. Я пообещала Аннетте, что все они умрут не позже чем через десять лет. Я сказала себе: это позволит ей продержаться. Комиссар, вам нечего им предъявить – ни ей, ни Энзо. Я навела справки.
– Тот, кто не сообщает о готовящемся преступлении, попадает в тюрьму. Кроме тех случаев, когда он имеет близкие родственные связи с убийцей. Если речь идет о сестре или брате, их обвинить невозможно.
– Вот видите, – улыбнулась Ирен. – К нынешнему моменту Аннетта уже восемь дней как освободилась. И будет чувствовать себя еще более свободной, когда я напишу книгу и назову их имена. Энзо мне сказал, что вчера она почти нормально поела. Он налил ей шампанского, она поначалу отказалась. Но в конце концов все-таки выпила две трети бокала. И уже почти рассмеялась. Рассмеялась, комиссар. Однажды она сможет выйти оттуда, сможет говорить. Может быть, даже водить машину.
– В болеутоляющей позе.
– Представьте себе, комиссар, что я не более, чем вы или кто-то другой, страдаю артрозом. Но мне нужно было как-то объяснять свои постоянные отлучки. Я начала разъезжать туда-сюда задолго до того, как приступила к истреблению подонков, чтобы мои поездки казались естественными, привычными, понимаете? Я много куда съездила без всякой цели, правда, собрала коллекцию шаров со снежинками. Некоторые из этих поездок были настоящими, например, в Бурж, откуда я звонила вам. Разумеется, в Бурж я и не собиралась: я возвращалась из Сен-Поршера.
– Со своим инъекционным ружьем.
– Очень хорошая модель. Можно в один клик заказать в интернете. Очень удобно.
– И этим озаботился Энзо.
– Энзо ничего не делал.
Наверху послышался шум. Луиза проснулась.
– Погодите немного, комиссар, я попрошу ее вернуться к себе в нору. С ней нет ни минуты покоя.
Ирен проворно, без помощи трости взбежала до середины лестницы и крикнула:
– Луиза, дорогая, не спускайся! Я тут с двумя мужчинами. – Потом снова села на место, дождавшись, когда дверь в комнату Луизы захлопнется, и сказала: – Видите, как просто. Бедняжка, ее изнасиловали в возрасте тридцати восьми лет, не напоминайте ей об этом.
– Да, я знаю, это сделал Николя Карно. И он знал Клода Ландрие. Который был связан с бандой пауков-отшельников.
– Из-за этого вы и стали ее подозревать.
– Вы это сразу поняли, Ирен.
– Это не составило труда.
– А также из-за ее фамилии – Шеврие. Я подумал, что она выбрала ее, потому что думала о козочке папаши Сегена.
– Вы имеете право плюнуть на пол, потому что произнесли эти слова.
Адамберг послушно плюнул.
– Вы оставили те волосы в кладовке у Торая, чтобы увести нас от нее подальше?
– И чтобы сбить вас с дороги. Извините, комиссар, вы мне очень симпатичны, это истинная правда, но на войне как на войне.