истого сумрака кельи, где обитает отшельница. Он вспомнил побитое временем изваяние святого Роха. Человека поглотил лес, и там его нашел пес, посланец внешнего мира.
Сейчас буду, –
написал он.
– Ты, видимо, голодный? – предположил Адамберг, глядя на стоявшую перед ним тарелку гарбюра.
Вейренк пожал плечами:
– Не больше, чем ты.
– И что теперь?
– Ты ешь, и я ем. Мне кажется, это в порядке вещей.
Так они и поглощали пищу в полном молчании, словно люди, полностью сосредоточенные на том, что делают в данный момент.
– Ты еще раньше решил так поступить? – спросил Вейренк, покончив с едой и разливая по стаканам мадиран.
– Это и есть твой вопрос?
– Да.
– За последние две недели мы выпили немало мадирана.
– Наверное, без этого мы не смогли бы выдержать стужу и ветер, бросавший нас от одной скалы к другой.
– Холодновато было, правда?
– Ответь на мой вопрос. Ты заранее решил так поступить? Отпустить ее на все четыре стороны?
– Да. Не очень давно, но заранее.
Вейренк поднял стакан, и мужчины чокнулись, стараясь сделать это беззвучно и держа стаканы над самым столом.
– Но она и сделает так, как ей хочется, вернется в клетку, – сказал Адамберг.
– Если бы ты ее не нашел, она сама навела бы тебя на след.
– Ты намекаешь, что она это сделала намеренно? Совершила промах? По телефону? Сказала: “Зло берет, что он укокошил их всех”?
– Эта женщина не совершает ошибок. Все было кончено, и она ждала тебя.
– А почему я тогда не прореагировал?
– Думаю, ты сам это объяснил.
– Да? Когда?
– Помнишь мои скверные стихи?
– Ах да, – произнес Адамберг, немного помолчав. – “Не ты ли, медля, сам давал ей шанс?”
– Ты помнишь. Но все же было бы лучше, если бы ты, когда захочешь что-то запомнить, выбрал стихи получше.
– Спасибо, сократик, – улыбнулся Адамберг и, чуть склонившись набок, привалился к спинке стула и к стене.
– Если не хочешь стать похожим на Данглара, не говори “сократик”.
– А как нужно?
– Философ – последователь Сократа. Только я не философ. Ты на самом деле попробуешь добиться для нее разрешения держать в камере коллекцию шаров?
– И у меня это получится.
Адамберг прочитал сообщение, пришедшее ему на мобильник:
Приветствую открытие пролива и шлю мои скромные поздравления.
– От кого это, как ты думаешь? – спросил он, поворачивая экран к Вейренку.
– От Данглара.
– Вот видишь, он перестал быть придурком.
Адамберг незаметно взглянул на Эстель, которая, сидя за дальним столиком и держа ручку, делала вид, будто проверяет счета, хотя на самом деле их не проверяла.
– Луи, это твой последний шанс.
– Жан-Батист, я мысленно в Кадераке.
– Как твои мысли могут быть где-то отдельно от тебя? Ты все время забываешь две вещи: если ничего не делать, в конце концов так ничего и не сделаешь.
– Может, мне это записать?
Адамберг покачал головой. Вейренку удалось его отвлечь.
– Ни в коем случае. Записывают только то, что непонятно.
– А вторая вещь какая?
– Это наш последний ужин в “Гарбюре”. Ты больше сюда не придешь, Луи. И я тоже.
– Это почему?
– Есть такие места, которые входят в маршрут путешествия. Путешествие окончено, и это место исчезает вместе с ним.
– Корабль уходит и уносит свой якорь.
– Совершенно точно. И вдруг оказывается, что у тебя мало времени. Ты об этом подумал?
– Нет.
Теперь уже Адамберг наполнил оба стакана.
– А ты подумай. Пока пьешь этот стакан.
Адамберг замолчал, а следом за ним и Вейренк. Да, без сомнения, это был последний вечер. После долгой паузы Вейренк поставил пустой стакан и в знак согласия на миг прикрыл веки.
– И не трать время на болтовню, – заявил Адамберг, перекинув куртку через плечо. – Ты и так его достаточно потратил.
– Потому что, как известно, если занимаешься болтовней, все болтовней и закончится.
– Тоже верно.
Адамберг шел домой пешком, не спеша, кружными путями, держа руку в кармане и сжимая шар со снежинками. Корабль унес с собой якорь, унес он и Ирен. Завтра Лусио вернется из Испании. Вечером, усевшись на деревянный ящик, Адамберг расскажет ему о пауке-отшельнике. И Лусио не в чем будет его упрекнуть: все уколы, укусы, болячки дочесаны до крови.
Когда он стоял перед домом Вессака в Сен-Поршере, то услышал голос Лусио. Тот велел ему чесать и чесать, хотя сам он подумывал о том, чтобы сбежать. Лусио просто сказал ему: “У тебя нет выбора, парень”.
Выражаю горячую благодарность доктору Кристин Роллар, арахнологу (Национальный музей естественной истории, отдел систематизации и эволюции), за любезно предоставленную информацию о Loxosceles rufescens – пауках-отшельниках.
Фред ВаргасМертвые, вставайте
Моему брату
1
– Что-то не так с нашим садом, Пьер, – сказала София.
Она открыла окно и оглядела клочок земли, где знала каждую травинку. От увиденного у нее по спине пробежал холодок.
Пьер завтракал и читал газету. Наверное, поэтому София все чаще смотрела в окно. Узнать, какая погода. Так нередко делают по утрам. Каждый раз, когда было пасмурно, она думала о Греции. Неподвижное созерцание постепенно заполнялось тоскливыми воспоминаниями, у которых порой был горький привкус. Потом все проходило. Но сегодня в саду что-то не так.
– Пьер, в саду дерево.
Она присела рядом.
– Посмотри на меня, Пьер.
Пьер поднял к жене усталое лицо. Привычным жестом, сохранившимся с той поры, когда она была певицей, София поправила шейный платок. Держать голос в тепле. Двадцать лет тому назад на каменных ступенях театра в Оранже Пьер возвел перед ней непоколебимую скалу любовных клятв и заверений. Прямо перед спектаклем.
София не дала хмурому любителю газет опустить голову.
– Что на тебя нашло, София?
– Я кое-что сказала.
– Да?
– Я сказала: «В саду дерево».
– Я слышал. Но ведь так и должно быть?
– В нашем саду растет дерево, которого не было вчера.
– Ну и что с того?
Софии было не по себе. Она не знала, в газете ли дело, в усталом взгляде или в дереве, но ясно, что что-то не так.
– Объясни мне, Пьер, как это дерево могло само появиться в саду.
Пьер пожал плечами. Ему совершенно безразлично.
– Что за важность! Деревья размножаются. Семя, росток, побег – и пожалуйста. В нашем климате так вырастают целые леса. Думаю, ты и без меня знаешь.
– Но это не побег. Это дерево! Молодое стройное деревце, с ветвями и всем прочим, выросло само по себе в метре от задней стены. И что ты об этом думаешь?
– Думаю, его посадил садовник.
– Садовник уехал на десять дней, и я ни о чем его не просила. Так что это не садовник.
– Мне все равно. Неужели ты полагаешь, что я стану переживать из-за стройного деревца у задней стены?
– Ты не хочешь встать и взглянуть на него? Сделай хотя бы это.
Пьер тяжело поднялся. Ему так и не дали насладиться газетой.
– Видишь?
– Вижу, конечно. Дерево.
– Вчера его там не было.
– Очень может быть.
– Так и есть. Что будем делать? Как ты думаешь?
– Что тут думать?
– Это дерево меня пугает.
Пьер засмеялся. Даже сделал ласковый, хоть и мимолетный жест.
– Правда, Пьер. Оно пугает меня.
– А меня – нет, – сказал он, усаживаясь обратно. – Визит этого деревца мне даже приятен. Давай просто оставим его в покое. А ты оставишь в покое меня. Может быть, кто-то ошибся садом, тем хуже для него.
– Но его посадили ночью, Пьер!
– Тем легче было перепутать сад. Или же это подарок. Тебе это в голову не пришло? Какой-нибудь поклонник тайно отметил твое пятидесятилетие. Поклонники способны на такие несуразные выходки, особенно поклонники-мыши, безвестные и упорные. Пойди взгляни, может, там и записка есть.
София задумалась. Мысль была не так уж глупа. Пьер подразделял поклонников на две большие категории. К первой относились поклонники-мыши – боязливые, нервные, безмолвные и неистребимые. Пьер знал одну мышку, за зиму перетаскавшую в резиновый сапог целый пакет риса. По зернышку. Поклонники-мыши именно таковы. Ко второй категории относились поклонники-носороги, по-своему столь же устрашающие, но шумные, громогласные и уверенные в себе. Эти две категории Пьер разбивал на множество подкатегорий. София хорошенько всего не помнила. Пьер презирал и поклонников, которые были до него, и тех, что появились позднее, то есть всех. Но насчет дерева он, возможно, прав. Может быть, но не наверняка. Она слышала, как Пьер сказал: «до-свиданья-до-вечера-не-беспокойся-об-этом», и осталась одна.
С деревом.
Она пошла и осмотрела его. С такой опаской, будто оно могло взорваться.
Ясно, никакой записки там не было. Только круг свежевскопанной земли у подножия дерева. Что за дерево? София несколько раз обошла вокруг него, хмурая и настороженная. Она склонна была думать, что это бук. Склонялась она и к тому, чтобы выдернуть его из земли, но, будучи немного суеверной, не решалась посягать на жизнь, пусть даже и растительную. В самом деле, мало кому понравится вырывать деревья, которые ничего вам не сделали.
Она потратила много времени на поиски книги о деревьях. Помимо оперы, мифологии и ослов, София не успела в чем-либо приобрести глубоких познаний. Бук? Нельзя быть уверенной, не видя листьев. Она просмотрела указатель, чтобы узнать, не может ли дерево называться «София такая-то». Подобные скрытые почести вполне в извращенном вкусе поклонника-мыши. Это ее успокоило бы. Нет, на «Софию» ничего не нашлось. А может, существует вид «Стелиос такой-то»? Это было бы не очень приятно. Стелиос не имел ничего общего ни с мышью, ни с носорогом. И он почитал деревья. После скалы клятв, возведенной Пьером на ступенях в Оранже, София думала, как ей бросить Сте-лиоса, и потому пела не так хорошо, как всегда. А этот безумный грек не придумал ничего лучше, чем броситься в Средиземное море. Его выловили почти бездыханным из воды, где он бултыхался как последний дурак. Подростками София и Стелиос обожали уходить из Дельф, бродить по тропинкам с ослами, козами, и все такое прочее. Они называли это «играть в древних греков». И этот идиот хотел утопиться. К счастью, при ней была скала чувств Пьера. Теперь Софии случалось искать на ощупь ее р