– Вроде слышал, – нахмурился Виктор. – Но это ж вроде церковное что-то?
– Церковное, верно, – не стал спорить Кобрин. – Цитата из Евангелия[8], вот только не помню, из какого именно. Ну, и что с того? Главное, сказано абсолютно правильно, на века сказано, на тысячелетия. А еще важнее, что идеально подходит именно для нашего народа и нашей духовности. Западники же если и готовы рискнуть, то исключительно ради «приключения без риска для жизни», которое в конечном итоге может принести некую материальную выгоду. Я имею в виду, что тот же «Маленник», точнее, подчинивший его сознание донор, перед взрывом наверняка успел произнести код возвращения – или был уверен, что его матрицу автоматически выдернут обратно в момент гибели тела-реципиента. А вот самопожертвование без материальной выгоды для западного человека совершенно ненормально. И даже не просто ненормально, но и категорически неприемлемо.
– Вот именно, что Маленник… – глухо буркнул Виктор. – Вот же какая гадина оказалась! Контра недобитая! Столько лет скрывался, гнида, мало что в НКВД пролез, так еще и во внешнюю охрану Кремля пробрался! Если б не эта бомбежка, еще неизвестно, каких дел мог бы натворить.
– А вот Маленник, Витя, пожалуй, как раз исключение из правил, – пожал плечами Кобрин. – Это я сейчас про реципиента, понятно. Сын расстрелянного белого офицера, долгие годы живший под чужой личиной и наверняка вынашивавший планы хоть как-то отомстить ненавистным большевикам. Это называется идеологически мотивированный враг. Вот его сознание, скорее всего, как раз таки было готово впустить в себя чужую матрицу, поскольку конечная цель совпадала с его собственным желанием. Тем более он – тоже русский, значит, и идея самопожертвования для него не чужда. Об этом сейчас не принято говорить, но ты ведь прекрасно знаешь, что во времена Гражданской белые офицеры сражались ничуть не менее героически, чем командиры РККА. И подобных ему среди сотрудников органов или армейцев может оказаться немало – в душу каждому, сам понимаешь, не заглянешь, как ни проверяй.
– Хреново… – понурился лейтенант, проигнорировав сравнение ненавистных «беляков» с красными командирами.
– Да не особенно, Вить. «Немало» – все-таки не означает «много». Но бдительность нужно усилить, это товарищ Сталин верно сказал. Помимо этого, у успевших повоевать людей формируется свое-образное отношение к жизни, постоянному риску, ежеминутной готовности погибнуть и всему такому прочему – по себе знаю. Это уж не говоря о том, что у сугубо военного человека, даже не воевавшего, имеются такие весьма важные для него понятия, как честь, товарищество, верность Родине и Присяге, готовность любой ценой защитить, закрыть собой тех, кто остался за спиной, в тылу. Потому практически убежден, что пси-матрица сугубо гражданского человека просто не сумеет подавить личность ветерана, привыкшего ежедневно ходить по краю. Даже если в момент ассоциации разумов реципиент будет находиться в состоянии крайней психологической и физической усталости или, допустим, алкогольного опьянения, в дальнейшем его разум без особого труда подавит и вышвырнет непрошеного «гостя», при этом, скорее всего, еще и завладев всеми его знаниями! По-научному это называется конфликтом матриц.
– Стоп, Степ… тьфу ты, вроде и привык уже, а все одно порой вырывается! Серега, но ведь это означает…
– Вот именно, товарищ старший майор госбезопасности! – широко улыбнулся Кобрин. – Нам просто позарез необходим хоть один «пленный» с неповрежденным мозгом! А уж дальше ваши ученые вытянут из него всю необходимую информацию, и мы разберемся, наконец, с кем имеем дело! А там, глядишь, и мое начальство что-то придумает и поможет.
Едва заметно дернув щекой при упоминании новых регалий (в глубине души Зыкин все еще не привык к новому званию), Виктор шумно сглотнул:
– Слушай, а ведь точно! Как же я сам-то не дотумкал!
– Ну, так а я о чем? – коротко подмигнул товарищу новоиспеченный народный комиссар. – Все, довольно болтать. Пошли, не хватало только к товарищу Сталину опоздать!
– Погоди, Серега, последний вопрос, поскольку не стыкуется оно как-то. Но ведь и ты сам, и товарищи твои наших командиров вполне успешно использовали? И никаких – как ты там это назвал, конфликтов? – и в помине не было? Получается, что и их армеец сумеет в голову нашего командира пролезть? Со всеми, так сказать, вытекающими…
– Теоретически подобное возможно, – поразмыслив пару секунд на тему «говорить – не говорить», согласился Сергей. – Но, опять же, тут вот ведь какое дело: во-первых, подбор конкретного реципиента – дело чрезвычайно долгое и сложное, даже я не в курсе всех нюансов. Собственно, я об этом уже недавно рассказывал. Во-вторых, помимо чисто психологических особенностей личности необходимо еще и совпадение стереотипов поведения, а они, уверяю тебя, у нас – и моих товарищей, понятное дело – и тех же немцев, не говоря уж про англосаксов, абсолютно разные. Я бы даже сказал, несопоставимые. Ну и, в-третьих… нас ведь тоже специально отбирали. Очень серьезно отбирали, Вить. Если из реципиентов, грубо говоря, подходит один из нескольких десятков, то среди доноров – как бы ни один из нескольких сотен. Потому и к прохождению «Тренажера» допускаются единицы слушателей академии. Вот как-то так.
Заметив, что собеседник готов задать очередной вопрос, Кобрин торопливо добавил:
– Слушай, Вить, давай позже договорим? В двух словах не получится, а на долгий разговор уже времени нет. Договорились? Вот и здорово. Поехали…
Москва, район станции метро «Кировская», тот же день
– Присаживайтесь, товарищи, – приглашающе махнув в сторону расставленных вдоль стола заседаний стульев, Сталин первым опустился в кресло.
На сей раз встреча с Вождем происходила в расположенном вблизи от станции метро «Кировская» бункере глубокого залегания, основным предназначением которого было размещение штаба столичной ПВО. Ни Кобрин, ни Зыкин, по понятным причинам, тут еще ни разу не бывали, поэтому некоторое время с интересом осматривались. Первый – сравнивая с известными в его времени историческими голофото, второй – просто так, из чистого любопытства. Иосиф Виссарионович не препятствовал, старательно делая вид, будто всецело увлечен набивкой одной из своих легендарных трубок, на самом же деле незаметно изучая реакцию нового наркома и его заместителя.
– Ну, что скажете, Сергей Викторович? – вопрос Вождя прозвучал, как водится, неожиданно. – Похоже?
– Простите, товарищ Сталин? – в первый момент Сергей и на самом деле не понял, что именно тот имеет в виду.
– Спрашиваю, похоже на те фотокарточки, что ты в своем времени видел? – добродушно ухмыльнулся Иосиф Виссарионович, раскуривая трубку. – Ведь видел же, да? Угадал?
– Разумеется, угадали, товарищ Сталин, – улыбнулся в ответ Кобрин, расслабляясь. Насколько он успел узнать Вождя за это время, от него сейчас ожидалась именно такая реакция: хозяин кабинета, судя по всему, находился в достаточно благодушном настроении. – И – да, вы правы, очень похоже.
Собственно говоря, Сергей ничуть не кривил душой: белый сводчатый потолок, выкрашенные в приятный желтовато-горчичный цвет стены, Т-образный стол для заседаний под зеленым сукном, куда более длинный, чем в «верхнем» кремлевском кабинете. Еще один аналогичный – вдоль правой стены. Массивные угловатые стулья, накрытые белыми матерчатыми чехлами примерно до середины ножек. Над рабочим местом Вождя – люстра на четыре лампы, по стенам – светильники-бра с тарелкообразными абажурами, за сталинской спиной – цветная карта европейской части СССР, испещренная разноцветными булавками-значками, обозначавшими положение на фронтах, на полу – неизменные бордовые ковровые дорожки. Одним словом, простенько и со вкусом, как говорится. И, главное, вполне в привычном духе.
– Это очень хорошо, товарищ народный комиссар, – серьезно кивнул Иосиф Виссарионович, внезапно снова переходя на «вы». В том, с чем именно подобное связано, Кобрин, откровенно говоря, так и не разобрался. – Раз в своем времени вы все это видели, значит, все идет как положено. Почему хмуритесь? Разве не так?
– Как вам сказать… – уклончиво ответил Сергей. – Я надеялся, что на этот раз вам вовсе не придется прятаться под землю.
– Ай, надеялся он, – отмахнулся Сталин. – Не о том думаешь, Сергей Викторович! Ты ж сам мне рассказывал, что историю не так просто изменить, а теперь вдруг удивляешься. Или как-то неправильно рассказывал?
– Правильно рассказывал, товарищ Сталин, – откровенно опешил Сергей, в который раз подивившись непредсказуемому ходу мыслей собеседника. – Просто… не совсем вас понял, если честно.
– Да тут все просто, товарищ Кобрин. Если ход истории переломить не так просто, и в прошлом ее варианте я должен был спрятаться под землю, – судя по выражению лица, фраза «спрятаться под землю» Иосифу Виссарионовичу категорически не нравилась, – значит, и сейчас пришлось.
Заметив, что Сергей хочет что-то возразить, Вождь решительно дернул ладонью:
– Не будем дискутировать, возможно, я и ошибаюсь. А настоящий большевик никогда не стесняется признавать свои ошибки, хоть лично мне это и не слишком нравится. Ладно, оставим, не о том поговорить хотел. Буквально через несколько дней – парад. И мы его проведем. В твоем мире провели, хоть тогда совсем плохо было, и сейчас проведем, еще лучше, еще грандиозней. Пусть весь мир видит, да. А накануне будет торжественное заседание Московского совета депутатов трудящихся на «Маяковской».
– Безусловно, товарищ Сталин, – кивнул Кобрин, начиная понимать, куда клонит хозяин кабинета. – И встреча с людьми, и тем более парад крайне важны, в этом никакого сомнения. Но вы ведь не о самом параде сейчас?
– Нет, – трубка с легким стуком пристроилась на краю пепельницы, похоже, той самой, знакомой. Ну, или очень на нее похожей. – Как считаете, товарищи, насколько это опасно? Насколько велика вероятность, что наши, гм,