– А еще мы завтра распишемся, – решительно сообщил Сергей. – Некуда откладывать. Полагаю, Роднин против не будет, скорее, за.
И это оказалось последней более-менее осознанной мыслью…
Глава 11
Москва, район станции метро «Кировская», конец ноября 1941 года
Подземный кабинет Сталина со времени прошлого посещения абсолютно не изменился. Чего нельзя было сказать о внешнем виде карты СССР позади рабочего стола, условные обозначения на которой сместились несколько западнее. И что именно это означает, Кобрин прекрасно понимал.
Разумеется, последнее не осталось незамеченным Иосифом Виссарионовичем, привыкшим подмечать даже самые мелкие детали, а сейчас – так и вовсе внимательно наблюдавшим за Сергеем.
– Любопытствуешь, товарищ Кобрин? И правильно делаешь. Ты не стесняйся, поближе подойди, глаза-то не казенные, в названия освобожденных населенных пунктов вчитайся. Тем более, и твоя заслуга в этом имеется, причем немаленькая. Давим фрицев понемногу, причем уверенно, скажу тебе, давим. Обратил внимание, где нынче линия фронта проходит?
– Так точно, товарищ Сталин, обратил. Значит, начали контрнаступление?
– Начали, – кивнул Вождь. – Прямо после парада и начали, девятого ноября. Пока погода позволяла, ударили авиацией по всем разведанным целям, а следом и наземные войска в бой ввели. Есть мнение, что к январю в общем и целом управимся, фронт окончательно стабилизируем, а весной, как распутица закончится и дороги просохнут, продолжим. Планы будущей весенне-летней кампании сейчас компетентные товарищи из генштаба досконально прорабатывают, думаю, не подведут. По крайней мере, прошлых своих ошибок мы уж точно не допустим. Подробности позже выяснишь, если, конечно, возможность будет.
– Виноват, товарищ Сталин, – закончив изучать карту, Сергей вернулся на свое место. – Не совсем понял, о чем вы? В каком смысле, возможность?
Откинувшись на спинку кресла, Вождь вроде бы равнодушно дернул плечами:
– Ну так товарищ Сталин ведь не знает, надолго ли тебя к нам вернули? Ведь вернули же, да? Мне тут доложили, что пока твой заместитель вопросами выписки занимался, ты как-то странно себя вел. То ли прикемарил немного от усталости, то ли сознание внезапно потерял, словно барышня впечатлительная. Но поскольку на впечатлительную барышню ты, товарищ Кобрин, совсем не тянешь, я и подумал, что – как ты там это называешь? Выдернули тебя, да? Было такое дело? Или до товарища Сталина неверную информацию довели?
– Вот вы о чем… – расслабился народный комиссар, обменявшись быстрым взглядом с непонимающе хлопающим глазами Зыкиным. Удивление товарища оказалось вполне объяснимым: Сергей просто не успел ему рассказать о нескольких днях, проведенных в будущем, поскольку к тому моменту, когда Виктор вернулся в палату со всеми необходимыми документами, Кобрин уже пришел в себя. А позже просто возможности не имелось, поскольку заместитель, едва не подпрыгивая от нетерпения, постоянно торопил, мол, нас на самом верху ждут, давай, хватай вещи да поехали. В автомобиле тоже не поговорили – шумно, да и шофер не должен был услышать лишнего.
Что же до осведомленности Сталина, то с этим тоже понятно: Сергей прекрасно понимал, что все время, пока он валялся на больничной койке, за ним достаточно плотно присматривали. Причем Зыкин об этом практически наверняка даже понятия не имел. То ли люди Лаврентия Павловича, то ли Власика, то ли, что куда вероятнее, обоих. Собственно, и правильно, уж больно ситуация неординарная, учитывая столь внезапное и – что уж кривить душой – эффектное появление на арене злокозненных гостей из будущего…
– Вам все верно доложили, Иосиф Виссарионович, я и на самом деле провел в своем времени несколько суток. Пять, если точно. Просто доложить не успел.
– И… ЧТО? – несмотря на свою поистине легендарную способность сохранять полное спокойствие в любой ситуации, сейчас Сталин был взволнован, хоть всеми силами и пытался это скрыть.
– Все в порядке, товарищ Сталин, – как можно более располагающе улыбнулся Сергей. – Главное, теперь мое командование знает то же самое, что и мы с вами! Все необходимые меры уже принимаются. В максимально возможном объеме – и во всех смыслах. Ну, а я пока остаюсь с вами, это даже не обсуждается. Насколько долго – честное слово, понятия не имею. Полагаю, пока не удастся полностью купировать активность противника и предотвратить его дальнейшие действия. Ну, или пока ваши потомки не уничтожат их, так сказать, логово.
– Принимаются, значит… – задумчиво пробормотал Вождь, ощутимо расслабившись.
И Кобрин мысленно поймал себя на мысли, что Иосиф Виссарионович отнюдь не столь уж непробиваем, как считали многочисленные историки.
– Принимаются, понимаешь ли… Да еще и в максимально возможном объеме. А мы тут, значит, как будто сидим и ждем у моря погоды. Так ничего подобного, товарищ Кобрин, мы тоже работаем! И неплохо работаем, да!
– Согласен, товарищ Сталин, – на всякий случай сообщил комиссар госбезопасности. – Собственно, в этом ни я лично, ни мое командование и не сомневается.
На несколько секунд кабинет погрузился в тишину.
Вождь, будто внезапно утратив интерес к разговору (подобный прием, насколько понимал Сергей, он частенько практиковал, обдумывая услышанное или собираясь сменить тему), занялся набиванием трубки, Кобрин с Зыкиным тоже, разумеется, помалкивали – заговорить первым сейчас должен был исключительно Иосиф Виссарионович.
– Ладно, об этом ты мне потом еще немножко расскажешь. Сейчас про другое сказать хочу, – Сталин отчего-то смущенно кхекнул, раскуривая трубку. – Знаешь, товарищ Кобрин, сегодня я тебя все-таки за свое спасение поблагодарю.
– Иосиф Виссарионович, это совершенно лишнее… – понимая, к чему клонит Вождь, Сергей торопливо поднялся со стула.
– Сядь, – коротко бросил тот. – И не дергайся, товарищ академический слушатель. Выслушай. Когда нас разбомбить пытались, одно дело, шансы на спасение имелись. В метро – тем более, поскольку ты твердо утверждал, что все под конт-ролем, и я тебе поверил. Но там, на трибуне… там шансов у меня не было. Товарищ Сталин не дурак, товарищ Сталин науку любит. И потому первым делом с нашими военными химиками поговорил. Если б ты ампулу не выхватил, мы бы сейчас не разговаривали. Ты этого не знаешь, но диверсант собирался содержимое на ватный тампон вылить и мне под нос под видом нашатыря подсунуть. А остаток на воротник шинели выплеснуть. Ты, хоть дыхание и задерживал, все одно почти две недели практически при смерти провалялся, несмотря на все старания наших героических врачей. Так что, спасибо.
– Служу Советскому Союзу, – четко ответил Кобрин, все-таки поднимаясь на ноги. Ничего иного ему в голову просто не пришло. Ну, не произносить же «не за что, товарищ Сталин»? Как-то вовсе уж глупо прозвучит…
– Да сядь ты, – поморщился Иосиф Виссарионович. – И вот еще что, за это дело орден получишь, нельзя иначе, много людей твой подвиг видело. Когда вручать станут, принимай, не кривись и лицом не играй. Поскольку в любом случае заслужил. Нужно так. Понял меня?
– Так точно, понял.
– Все, на этом закончили. Как ты там говоришь, «промчались»?
– Проехали, товарищ Сталин, – несколько обескураженно пробормотал глава НКПЛ, старательно делая вид, что не заметил поднятого Зыкиным большого пальца. Руку боевой товарищ держал, понятно, ниже уровня стола.
– Вот и ладно, проехали, значит, – покладисто согласился тот. – Давай дальше разговаривать. Поскольку я вот еще о чем узнать хочу: как твое командование ко всему происходящему относится? Так сказать, в целом и в частности? Что планирует предпринять?
Затянувшись, Вождь на несколько секунд окутался клубом синеватого табачного дыма.
– Насчет будущего мне ничего говорить не нужно, я теперь побольше твоего знаю, – Иосиф Виссарионович с ухмылкой коснулся виска костяшкой согнутого пальца. – Поделился тут один… гость нежданный.
– Разрешите спросить…
– Как я с ним справился? – не дослушав, перебил тот. – Хорошо, расскажу. Совсем несложно оказалось, как он мне в мозг полез, я его сразу же и скрутил. Хотя, ощущения оказались, честно тебе признаюсь, странные, описать, пожалуй, и не сумею даже. Поскольку не беллетрист какой, не писатель-фантаст, а простыми словами подобное не передашь, нету в нашем великом и могучем русском языке таких слов. В грузинском, кстати, тоже, так что не хмурься. Хотя, знаешь…
Сталин на несколько секунд задумался, вертя в пальцах трубку.
– Пожалуй, могу одну аналогию привести. – Вождь бросил на Зыкина, немедленно вжавшегося в стул, быстрый взгляд, словно решая, стоит ли продолжать. Решил, что стоит: – Я ведь, было такое дело, в семинарии учился… ну, ты в курсе, да. Так вот, в тот момент я свое обучение и вспомнил, поскольку уж больно все это на самую настоящую одержимость походило. А как вспомнил, так собрался с духом, да и вышвырнул его, вроде как пинка под зад дал. Ну, а память – себе оставил, это тоже совсем несложно оказалось, он даже и не сопротивлялся вовсе. Между прочим, много интересно узнал. А еще больше такого, что и рад бы забыть, да теперь не забудешь… мерзость всякая. Совсем они там загнили, в Америке своей, как бы она в будущем ни называлась.
Вождь снова усмехнулся, аккуратно пристроив потухшую трубку, к которой так больше и не прикоснулся до конца разговора, на краю пепельницы.
– Так что, похоже на то, не зря ты меня, товарищ народный комиссар, «гениальной исторической личностью» обзывал, да. Кстати, товарищ Берия примерно так же мне свои ощущения описал – понимал, что тут никак не соврешь, не скроешь. Не напрягайся, это товарищ Сталин так пошутил… А теперь давай серьезно. Как считаешь, что нам дальше делать? Не сейчас, с немцами мы разберемся, на этот счет у меня сомнений больше не имеется – там, в далеком будущем? Когда они этот свой проект «Возрождение» создадут, товарища Сталина уже всяко не будет. Но продумать, спланировать все нужно заранее, целый мир на кону. Как поступить? Может, разбомбить этот бункер к известной матери, когда они его еще только строить станут?