Сбросив смертоносный груз (освободившийся от более чем тысячекилограммовой нагрузки самолет стал куда маневреннее), Do 217 попытался уйти с набором высоты. Однако выскочил точно на зенитную батарею у депо «Москва-3» ярославского направления. Так и не успевший скрыться в облаках двухмоторный бомбардировщик оказался буквально в клочья разнесен множественными попаданиями разнокалиберных зенитных снарядов. Из четырех пилотов выброситься с парашютом сумел лишь бортовой стрелок; да и он живым до земли не добрался: когда тело фашистского летчика обнаружили в районе Марьиной Рощи, тот был уже мертв. Нет, с земли по нему никто не стрелял – согласно строжайшему приказу, всех вражеских пилотов следовало в обязательном порядке брать в плен, немедленно передавая органам контрразведки, – просто еще в воздухе осколок зенитного снаряда оторвал ему руку, и гитлеровец умер от болевого шока и потери крови. Впрочем, как уже говорилось, экипаж сбитого «двести семнадцатого» прекрасно знал, на что идет, и не строил насчет своего возвращения никаких иллюзий…
Наводящийся на радиомаяк реактивный снаряд – а по сути далекий прообраз будущих крылатых ракет или, правильнее сказать, высокоточных авиабомб – спланировал на цель со стороны ГУМа, собираясь ударить в торцевую стену бывшего Сената между вторым и третьим этажами. С других сторон здание заслоняли более высокие постройки, обогнуть которые примитивная электроника просто бы не сумела. Да и не примитивная, скорее всего, тоже – просто не хватило бы дистанции для маневра.
Однако в это мгновение приводной радиосигнал резко сместился вниз.
И потому «Хеншель-293», пролетев над Красной площадью, тоже взял ниже.
Скользнув в десятке метров от Никольской башни, управляемая авиабомба зацепила зубец Кремлевской стены, снеся подвесной ракетный ускоритель, часть оперения и обшивки, найденные позже при разборе завалов. Отклонившись еще больше, Hs 293 врезался в землю у торцевой стены Сенатского дворца. По счастью – у дальнего от сталинского кабинета угла. Мощнейший взрыв, оставив двадцатиметровую воронку, обрушил часть фасада, а ударная волна вышибла окна практически во всем крыле здания и остальных, расположенных по фронту ее распространения, строениях…
Глава 2
Земля, далекое будущее. Базовая историческая линия
Начальник спецлаборатории ВАСВ[2], доктор физико-математических наук Виктор Павлович Кравец, шел на доклад к генерал-лейтенанту Роднину… нет, вовсе не с тяжелым сердцем. Скорее, с ощущением полной безысходности. Из памяти еще не стерся недавний разнос, когда майор Кобрин едва не погиб, попав под несуществующую в известной истории бомбардировку. Впрочем, ни малейшей вины ученых в том не было и быть не могло: никто просто не знал, что произойдет, когда изменения исторической последовательности в том мире перевалят «точку невозвращения». Теперь – знали. И даже более-менее (исследования и расчеты все еще продолжались, не прекращаясь буквально ни на час, и все компьютерные мощности работали с максимальной нагрузкой) научились нивелировать подобное. Работа проекта была на всякий случай приостановлена, а пси-матрицы отправленных в прошлое доноров – эвакуированы обратно немедленно по выполнении ими поставленных задач. Из всех допущенных к прохождению «Тренажера» слушателей сейчас в сорок первом году оставался один Кобрин, «возвращать» которого руководство академии отчего-то запретило категорически.
Но того, что произошло сегодня, не ожидал никто. Даже в теории. Поскольку еще никогда не нарушалась связь между временными потоками!
– Сядь, Виктор Палыч… – мрачно сообщил Роднин, как только ученый вошел в кабинет и настенный индикатор активированного защитного контура трижды мигнул и загорелся ровным зеленым светом.
– Думаешь, наказаниями стращать начну, гневно кулаками потрясая? Так ошибаешься, коль так думаешь. Тут даже я понимаю, что вашей вины во всем этом не имеется. Тем более присланный инфопакет я изучил. Потому, давай-ка вот как договоримся: ты мне простыми словами объясняешь, что произошло, как произошло и почему произошло. А затем мы вместе попытаемся понять, что дальше делать. Подходит?
– Так точно, Иван Федорович. Разрешите начать?
– Валяй, – начальник академии тяжело опустился в кресло, уперев в столешницу локти и опустив на сложенные ладони подбородок. – Слушаю тебя.
– Понимаете, товарищ генерал…
– Без предисловий и чинов! – отрезал тот. – Не на плацу! Просто рассказывай.
– Слушаюсь. Примерно три часа назад мы зафиксировали… эхм… вторжение извне в контролируемый нами временной поток некоего… стороннего фактора. И почти сразу же произошел полный разрыв связи с прошлым. Проще говоря, теперь мы не можем ни контролировать, ни отслеживать происходящее в том мире. Вообще. Канала связи больше не существует. Тоже вообще.
– Причину выяснили? Или вы все эти три часа кое-чем груши околачивали?
– Выяснили, – кивнул начлаб, бледно улыбнувшись грубоватой шутке и неожиданно полностью успокоившись. Чего уж теперь бояться, собственно? Как говорили предки – где именно он вычитал эту фразу, Кравец не помнил, но в память выражение запало накрепко, – «все самое страшное уже произошло». Да и на самом деле, что может быть хуже, чем потеря связи с параллельным миром? На стабильный и долгосрочный контакт с которым возлагались перспективы поистине стратегического масштаба! По сути, полный крах всего проекта! Не только «Тренажера», разумеется, но и «Соседа», составной частью которого первый и являлся…
– Ну, так и не тяни кота за то, что он вылизывать любит! Выкладывай.
– Так точно. Сторонним фактором оказалась работа установки пробоя временно́го континуума, в целом аналогичной нашей. Нами зафиксирована практически одновременная отправка в прошлое нескольких психоматриц доноров, точное количество пока неизвестно. Что начисто снесло все настройки и заблокировало канал.
– Так, погоди, Виктор Палыч, этого в инфопакете не было. Я тебя правильно понял? Конкуренты?
– Правильно поняли, товарищ генерал! Судя по всему, именно так все и обстоит, конкуренты. Из того самого интересующего нас параллельного мира. Точку «врезки» в хроноканал мы пока не локализовали, но лично я убежден, что она примерно соответствует нашей реальности.
– Хреново… – задумчиво пробормотал Роднин. – И даже очень. Нечто подобное, конечно, допускалось, но как-то рановато… Что еще выяснили? Из какого они конкретно времени, что за установка, когда мы сможем наладить связь?
– У нас было всего три часа, даже меньше… – осторожно, чтоб ненароком не спровоцировать начальственный гнев, напомнил ученый. – Мы работаем.
– Ладно, не напрягайся, понимаю я все, чай, не дурак. Просто еще с тех пор, когда с майорскими погонами на широких плечах бегал, люто ненавижу подобные форс-мажоры. Еще подробности имеются?
– Практически нет. Только одно, пожалуй: мы практически убеждены, что все пси-матрицы отправлены в одно и то же время, осень сорок первого.
– Кучно пошли, – невесело хмыкнул генерал-лейтенант. – Как полагаешь, если вы не ошиблись с датой, это связано с Кобриным?
Начальник спецлаборатории ненадолго задумался, совершенно по-детски покусывая нижнюю губу:
– Знаете, коллега… ой, то есть, прошу прощения, товарищ генерал, виноват! (Роднин улыбнулся.) Достаточно сложно сказать… возможно, да, а возможно – и простое совпадение. Хотя лично я бы однозначно проголосовал за первый вариант. Как ученый, я не верю в совпадения. Тем более такие. Как человек, собственно говоря, тоже. Хотя, знаете, я бы все-таки несколько перефразировал: скорее, не с Кобриным как таковым, а с теми изменениями истории, причиной которых он стал.
– Добро, я тебя понял. Свободен, работайте. Докладывать каждый час, мне лично. Территорию научного комплекса никому не покидать, связь с внешним миром не поддерживать. С этой минуты и до разрешения ситуации работаем по плану «Карантин-2», который я только что активировал.
Москва, Кремль, октябрь 1941 года
Сдавленно выругавшись по-грузински, Иосиф Виссарионович раздраженно отпихнул в сторону навалившегося на него Кобрина. Поскольку этого языка майор не знал, смысл короткой, но определенно весьма эмоциональной фразы так и остался для него секретом. Со спины, тонко звякая, осыпались на пол осколки пуленепробиваемых стекол, не выдержавших могучего удара спрессованного воздуха. Что ж, вполне понятно: одно дело, остановить выпущенную из снайперской винтовки пулю или шальной осколок, и совсем иное – оказаться на пути распространения волны мощнейшего взрыва. А в том, что взрыв оказался именно мощнейшим, Сергей ни секунды не сомневался: несколько змеящихся по внутренней стене, судя по всему, ближайшей к эпицентру, трещин, обрамленных уродливыми кляксами обвалившейся целыми пластами штукатурки, говорили сами за себя. Похоже, придется товарищу Сталину новый кабинет себе подыскивать. Поскольку этот теперь долгонько ремонтировать придется…
Разглядывая обнажившуюся косую решетку из дранки, Кобрин автоматически прикинул, что, примени противник спецбоеприпас, смело можно было бы говорить о том, что они оказались в зоне средних разрушений – вон как стены повело. Даже удивительно, что перекрытия не разошлись – умели предки строить! Интересно, это что ж такое по зданию-то долбануло? Неужели и на самом деле ракета? Тогда, если судить по собственным ощущениям и видимым разрушениям, ее БЧ должна была нести как минимум килограмм двести-триста взрывчатки, если не все полтонны. А заряд подобной мощности – это уже, знаете ли, полноценная крылатая ракета! Которых, как известно, в этом мире пока не существует от слова совсем… ну, по крайней мере, теоретически. Повезло еще, что попадание пришлось вовсе не на стену, где располагались окна сталинского кабинета, иначе он бы сейчас об этом не рассуждал, вместе с остальными пребывая совсем в ином мире. В идеале – в своем, но если бы попал в те самые десять процентов «вероятных потерь», то и кое-где подальше. Где имел все шансы встретиться с погибшими раньше боевыми товарищами…