Из этого заявления стало ясно, каким именно образом толковалось соглашение с Гитлером. Однако поздней осенью 1939 года появился новый стимул для активизации политических, экономических, военных и разведывательных операций в Прибалтике. От советских резидентур в Швеции и Берлине была получена проверенная и достоверная информацию о том, что немцы планируют направить высокопоставленные экономические делегации в Ригу и Таллин для заключения долгосрочных соглашений. Таким образом, Прибалтика оказалась бы под политическим и экономическим зонтиком Германии.
Телеграммы из Берлина и Швеции были отправлены за двумя подписями — посла и резидента, что бывало крайне редко и означало: информация имеет важное политическое значение. Полученные в Москве, они с визами Молотова и Берии препровождались Фитину и Судоплатову по линии НКВД с приказом немедленно представить по этому вопросу предложения. Фитин ознакомил с телеграммой Гукасова — начальника по работе с националистическими и эмигрантскими организациями в районах, примыкающих к советским границам. Того самого Гукасова, который годом ранее потребовал от партбюро расследовать персональное дело Павла. Все ещё с подозрением относясь к коллеге и, возможно, держа на него зло, тот не передал Судоплатову указание Берии и самостоятельно подготовил предложения по противостоянию немецким спецслужбам в Латвии, Литве и Эстонии, а затем напрямую направил их начальнику разведки. Суть заключалась в том, чтобы использовать лишь агентурную сеть трёх республик Прибалтики, состоявшую из русских и еврейских эмигрантов.
Разразился скандал.
Вызвав Фитина с Судоплатовым и выслушав сообщение начальника разведки по записке Гукасова, Берия спросил мнение последнего.
— У меня его нет, — честно ответил Павел. — Я не получал никаких указаний и не в курсе германских намерений в Прибалтике. В настоящее время занимаюсь совершенно другими делами.
Нарком налился краской и велел срочно ещё раз принести телеграммы. А в них увидел отсутствие подписи Судоплатова об ознакомлении.
— Гукасова ко мне! — рявкнул по телефону адъютанту, через несколько минут Гукасов стоял вытянувшись перед наркомом.
— Это что такое?! — Берия потряс перед ним бланками. — Стратегом себя мнишь?!
После чего последовала непередаваемая игра слов и выражений.
— Если ещё раз позволишь такое, — Лаврентий Павлович подошёл вплотную, — лично оторву голову. Свободен.
Когда бледный Гукасов покинул кабинет, Берия успокоился и сказал:
— Европа сейчас в огне войны, и задачи разведки в нынешних условиях стали совершенно иными.
Вслед за чем процитировал Сталина, потребовавшего активного включения оперативных сотрудников разведорганов в политические зондажные операции с использованием любых конфликтов в правящих кругах иностранных государств.
— Это, — подытожил Берия, — ключ к успеху в свержении нынешних правительств марионеточных государств, провозгласивших свою так называемую независимость в 1918 году под защитой германских штыков.
Из этой тирады оба сразу поняли, что имеются в виду государства Прибалтики.
— Немцы и раньше, и теперь, — продолжал Берия, — рассматривают их как свои провинции, считая колониями германской империи. Наша же задача состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между Англией и Швецией в данном регионе, — повернулся в сторону Судоплатова. — Обдумайте всё как следует и немедленно вызовите в Москву Чичаева. Потом доложите ваши соображения с учетом необходимых материальных ресурсов. Срок — три дня.
Самоуверенная и дерзкая постановка вопроса отражала то новое мышление, которое демонстрировали Сталин с Молотовым и Берия после подписания пакта, тот явно прибавил им веры в собственные возможности. В регионах, уже официально вошедших теперь в сферу интересов СССР, начиналась кардинально новая активная политика в целях влияния на внутренний курс правительств этих государств.
Прибывший в Москву Чичаев, резидент НКВД в Риге, сообщил о резких расхождениях и натянутых отношениях внутри правительства Латвии — прежде всего между президентом Ульманисом и военным министром Балодисом. Этот конфликт подрывал стабильность существовавшего режима, уже находившегося под двойным давлением — советским и германским.
Немцы опирались на своих преданных сторонников в экономических управленческих структурах и деловых кругах, в то время как СССР рассчитывал на влияние среди левых групп, связанных с компартией и профсоюзами. Латвия, как и другие государства Прибалтики, по существу являлась буферной зоной между Советским Союзом и Германией.
План создания широкой коалиции, где в правительстве должны быть представлены как немецкие, так и советские интересы, также обсуждался на встрече в кремлевском кабинете Молотова. Узнав о таком варианте, президент Латвии Ульманис выступил резко против, между тем как министр иностранных дел Вильгельм Мунтерс неожиданно одобрил эту идею. Обстановка в республике накалялась ещё и потому, что там ширилось и поддерживаемое СССР забастовочное движение. Углублялся и экономический кризис, вызванный начавшейся войной: традиционные торговые связи региона с Британией и Западной Европой оказались оборванными.
Чичаев с Ветровым (советником полпредства в Риге) приехали к Судоплатову, и дипломат предложил сыграть на личных амбициях Мунтерса, чья репутация в Берлине была довольно устойчивой из-за его частых встреч с Риббентропом. Что касается Ульманиса, его правительство не пользовалось особой популярностью в результате ошибок в экономической области, с одной стороны, и примиренческой позиции, занятой им по отношению к шовинистически настроенным немецким бизнесменам в Риге — с другой. Эти коммерсанты скупали все наиболее ценное, что было в республике, широко пользуясь теми преимуществами, которые открывались перед ними из-за прекращения торговых связей Латвии с Западной Европой. Около семидесяти процентов всего латвийского экспорта шло в Германию по демпинговым[82] ценам.
Судоплатов информировал Берию и Молотова, что правительство Латвии опирается не столько на поддержку регулярных воинских формирований, сколько на вспомогательные полицейские части, составленные в основном из сыновей фермеров и мелких торговцев. По убеждению разведки, министр иностранных дел Мунтерс был идеальной фигурой для того, чтобы возглавить правительство, приемлемое как для немецких, так и для советских интересов. Когда он обязал ведущие латвийские газеты опубликовать фотографию Молотова в честь его 50-летия, это было воспринято как готовность установить личные контакты.
Реакция последовала незамедлительно — Судоплатову тут же выдали дипломатический паспорт на имя Матвеева, а Мунтерса информировали, что с ним хотел бы встретиться специальный советник Молотова в целях получения от латвийского министра всего того, что у него могло быть помимо протокола. Эти неофициальные послания будут затем вручены советскому руководству.
Был июнь 40-го года — действовать следовало срочно.
По этой причине до Риги посланник добирался не поездом, а на борту скоростного советского бомбардировщика. Там, в Риге, он вместе с Ветровым, нанес тайный визит Мунтерсу, выразив во время встречи пожелание советского правительства как можно скорее произвести перестановки в составе кабинета министров, с тем, чтобы он, Мунтерс, смог возглавить новое коалиционное правительство.
Визит Судоплатова был частью комплексной операции по захвату контроля над правительством Латвии. Руководил ею Меркулов, первый заместитель Берии, тайно прилетевший в Ригу для координации плана действий на месте.
Находясь там под видом советника Молотова, Павел докладывал обо всём Меркулову, у которого был прямой выход по телефону на Москву. Вскоре латвийскому правительству был предъявлен ультиматум. В результате, президент Ульманис вынужден был уйти со своего поста, советские войска оккупировали Латвию и арестовали Ульманиса. Обстановка изменила правила игры. Немцы оказались слишком глубоко втянутыми в военные операции на Западе, чтобы интересоваться событиями, происходящими в Латвии. Молотов же и Сталин решили поставить во главе прибалтийских государств не тех, кто устраивал бы обе стороны (того же Мунтерса), а надежных людей, близких к компартии. Правда, некоторые из первоначальных условий, предполагавших создание коалиционных правительств, всё же сохранялись. В частности, латвийским и эстонским генералам были присвоены звания, аналогичные званиям в Красной Армии, а Мунтерса хотя и арестовали, но сделали это не сразу.
Вместе с Ветровым Судоплатов без лишнего шума вывезли всех членов семьи Мунтерса в Москву, а оттуда доставили в Воронеж, где Мунтерса определили на должность профессора Воронежского университета. Немецкую же сторону официально уведомили, что СССР по-прежнему считает бывшего министра иностранных дел Латвии политически значимой фигурой.
После истории с Гукасовым, но ещё до того, как Латвия была оккупирована советскими войсками, Берия неожиданно вызвал Судоплатова к себе и предложил сопровождать его на футбольный матч на стадионе «Динамо». Никаких объяснений не дал — это был приказ.
Играли «Спартак», команда профсоюзов, и «Динамо», команда НКВД. В те годы каждая встреча этих команд была сама по себе событием.
Поначалу Судоплатов решил, что нарком желает его присутствия во время беседы с агентом в ресторане. Заведение находилось на стадионе и было идеальным местом для встреч с агентурой, поскольку кабинеты там были оборудованы подслушивающими устройствами.
Когда оба приехали на стадион и вышли из машины, Павел следовал за Берией на почтительном расстоянии, поскольку шефа сразу окружили его заместители: Кобулов, Цанава, Масленников и другие. Обернувшись, нарком сделал ему знак приблизиться и идти рядом — так Павел очутился в правительственной ложе.
Берия представил его Маленкову и другим партийным и государственным деятелям, при этом Судоплатов чувствовал себя крайне неловко. Всё это время он просидел молча, но сам факт присутствия на правительственной трибуне дал понять Круглову, Серову, Цанаве и другим, что пора прекратить распространять слухи о подозрительных контактах, связях и о каких-то компрометирующих Судоплатова материалах, имевшихся в следственной части. Те должны были убедиться, что отныне он относится к разряду доверенных людей в глазах руководства страны.