За годы репрессий и показательных процессов Судоплатов знал, какими методами добивались признаний и лжесвидетельств, определив для себя главное: хотя твоя судьба и предопределена, единственный способ сохранить человеческое достоинство и своё имя чистым — отрицать приписываемые тебе преступления, пока хватит сил.
Вместе с тем понимал, что, спасая себя и свою семью, он не должен проявлять скептицизма по поводу существования заговора Берии. Именно поэтому заявил, что готов сообщить обо всех известных ему фактах, одновременно настаивая, что о заговоре и ликвидации неугодных ничего не знал.
Это была его последняя встреча с Генеральным прокурором. Через день допросы возобновились, но теперь их вёл Цареградский, предъявивший Судоплатову официальное обвинение в заговоре с участием Стаменова с целью заключения тайного сепаратного мира с Гитлером, а также создании особой группы при наркоме внутренних дел для совершения по приказам Берии тайных убийств враждебно настроенных к нему лиц и руководителей партии и правительства в сговоре с «сионистом» Майрановским, бывшим начальником «Лаборатории-Х», для совершения этих убийств с применением специальных ядов, которые нельзя обнаружить. По его словам, Судоплатов использовал Майрановского, которого арестовали раньше, как доверенное лицо для убийства врагов Берии на явочных конспиративных квартирах и дачах НКВД-МГБ.
К этим обвинениям следователь по особо важным делам добавил ещё участие в заговоре с целью захвата власти в стране и сокрытие от правительства информации о предательских действиях югославской «клики Тито» в 1947 и 1948 годах.
На допросах Павла не били, но лишали сна. Следователи из бригады Цареградского — молодые офицеры, сменявшие друг друга, до пяти утра без конца повторяли один и тот же вопрос: «Признаёте ли вы своё участие в предательских планах и действиях Берии?»
Примерно через полтора месяца стало ясно — признание вовсе не важно для Цареградского. Его просто подведут под формальное завершение дела и расстреляют как не разоружившегося врага партии и правительства, упорно отрицающего свою вину. Однако Судоплатов понял, что некоторые арестованные, например, Богдан Кобулов, пытаются тянуть время. Старший группы показал ему выдержки из протокола допроса бывшего замминистра: Кобулов не давал показаний о шпионаже, операциях с иностранными агентами, а вместо этого говорил, что аппарат Судоплатова «был засорен» подозрительными личностями. Опытный следователь, Кобулов старался создать впечатление, будто он сотрудничает с прокуратурой и может быть полезен ей в будущем.
Для Павла подобный вариант был неприемлем. Он понимал, что входит в список лиц и чинов МВД, подлежащих уничтожению. Обвинения против него основывались на фактах, которые правительство страны рассматривало не в их истинном свете, а как повод, чтобы избавиться от нежелательного свидетеля.
Пока шли допросы, Павел сидел в одиночной камере. Ему не устраивали очных ставок со свидетелями или так называемыми сообщниками, но было чувство, что совсем рядом находятся другие ключевые фигуры по этому делу. Например, он узнал походку Меркулова, когда того вели на допрос по коридору мимо камеры. Павел знал, что Меркулов был близок к Берии на Кавказе и позже в Москве, но в течение последних восьми лет не работал с ним, поскольку был снят с поста министра госбезопасности ещё в 1946 году.
И Судоплатов понял, что Руденко получил указание оформить ликвидацию людей, которые входили в окружение Берии даже в прошлом.
Оценив все «за» и «против», он решил действовать на данном этапе следствия в духе советов, которые в своё время давал его предшественник и наставник Шпигельглаз своим нелегалам, пойманным с поличным и не имевшим возможности отрицать свою вину: сначала надо всё меньше отвечать на вопросы, затем перестать есть, без объявления голодовки каждый день выбрасывать часть еды в парашу. Гарантировано, через две-три недели начинается состояние прострации, затем полный отказ от пищи. Пройдет ещё какое-то время, прежде чем появится тюремный врач и поставит диагноз — истощение; потом госпитализация — и принудительное кормление.
Судоплатов знал, что Шлигельглаза «сломали» в Лефортовской тюрьме. Он выдержал эту игру только два месяца.
Для Павла был примером Камо (Тер-Петросян), возглавлявший подпольную боевую группу, по приказу Ленина захватившую деньги в Тбилисском банке в 1907 году и переправившую их в Европу. Там Камо был схвачен немецкой полицией, когда его люди пытались обменять похищенное.
Царское правительство потребовало его выдачи, но Камо оказал пассивное сопротивление, притворившись, что впал в психоз, выразившийся в полной неподвижности, отрешении и молчании. Лучшие немецкие психиатры указали на ухудшение его умственного состояния. Это спасло Камо. После четырёх лет пребывания в немецкой тюремной психиатрической лечебнице он был выдан России для продолжения медицинского лечения в тюремном лазарете, из которого впоследствии бежал. После революции Камо работал в ЧК с Берией на Кавказе и погиб в Тбилиси в 1922 году.
Как Камо рассказывал молодым чекистам, наиболее ответственный момент наступает, когда делают спинномозговую пункцию, чтобы проверить болевую реакцию пациента и вывести его из состояния психоза. Если удается выдержать страшную боль, любая комиссия психиатров подтвердит, что вы не можете подвергаться допросам или предстать перед судом.
К концу осени Павел начал терять силы. Цареградский, стараясь обмануть его, говорил, что для подследственного не всё потеряно — прошлые заслуги могут быть приняты во внимание. Но тот не отвечал на вопросы, которые задавались. Действительно, охватившее Судоплатова отчаяние было столь сильным, что однажды он швырнул алюминиевую миску тюремной баланды в морду надзирателю. Вскоре в камере появилась женщина-врач (он не отвечал ни на один вопрос), вслед за чем последовал перевод в больничный блок на стационарное обследование. Туда Павла доставили на носилках и оставили лежать в коридоре. Неожиданно появились три заключенных уголовника, использовавшихся в качестве санитаров. Они стали орать, что надо покончить с этим легавым, и кинулись избивать больного. В другое время и обстановке он безусловно справился бы с подонками, но теперь пришлось стиснув зубы терпеть.
Избиение длилось несколько минут, но у него сложилось твердое убеждение, за этой сценой наблюдали из своих кабинетов врачи. Вернувшаяся охрана прогнала уголовников. Судоплатов понял: им дали указание не бить по голове.
Определив в палату, его стали принудительно кормить. Об этом времени у него сохранились самые смутные воспоминания, поскольку находился фактически в полубессознательном состоянии. Через несколько дней пребывания в санчасти испытуемому сделали спинномозговую пункцию. Боль на самом деле была ужасной, но он всё же выдержал и не закричал.
В психиатрическом отделении тюремной больницы Павел провел больше года. И всё это время его принудительно кормили. Остался в живых только благодаря тайной поддержке жены. Через два месяца Павлу стали каждую неделю доставлять передачу. Чтобы пробудить аппетит, санитары выкладывали перед ним свежие фрукты, рыбу, помидоры, огурцы, жареную курицу. Эта еда не походила на ту, что давали порой особо важным заключенным, чтобы заставить их говорить. А глядя на фаршированную рыбу, Павел понимал: её могла приготовить только теща. Сердце наполнялось радостью: в семье всё в порядке, можно не беспокоиться, хотя Цареградский говорил, что близкие Судоплатова высланы и отреклись от него как от врага народа.
Спустя ещё некоторое время медсестра, постоянно дежурившая в палате, сказала поразившие его слова:
— Павел Анатольевич, я вижу, вы не едите помидоры, — и, посмотрев в глаза, добавила: — Я сделаю вам томатный сок, он подкрепит. Чтобы выжить, это просто необходимо.
Так между ними завязались дружеские отношения, медсестру звали Марией. Во время своих дежурств она присаживалась к Судоплатову на больничную койку и молча читала книгу. Однажды он обратил внимание на газету, служившей обёрткой книга, и увидел сообщение о расстреле Абакумова. Это навело на мысль, что расстрелян, следовательно, и Берия, и все ответственные сотрудники, арестованные по его делу. Там же было несколько имен сотрудников МГБ гораздо ниже его по званию. «Что же, — подумал Павел, — пощады ждать не приходится. Значит, игру надо продолжать».
Противясь принудительному питанию (иногда это случалось при Марии, но чаще при других), он нередко в борьбе с надзирателем терял от слабости сознание. Но благодаря медсестре знал теперь кое-что о том, что происходило на воле. Книги, которые читала Мария, оказывались обёрнутыми в газету с важной для него информацией. И Павел понял, ход с газетой придумала жена, которая смогла привлечь сестру на свою сторону. Каждую неделю Эмма появлялась в Бутырках — о её визитах говорили передачи и небольшие денежные суммы, перечислявшиеся на счёт Павла.
Ему повезло, что не попал в первую волну осужденных по делу Берии. Жены бывшего наркома, Гоглидзе, Кобулова, Мешика, Маму-лова и других были арестованы и отправлены в ссылку.
Так продолжалось около полугода, затем Судоплатова переложили на носилки и в специальной медицинской машине под охраной отвезли на железнодорожный вокзал. Стояла зима 1955 года. С момента его ареста миновало около полутора лет.
Двое вооруженных конвоиров в штатском пронесли Павла в купированный вагон. Но куда отправлялся поезд? Этого он не знал. Однако, хотя была ночь, удалось прочесть табличку на вагоне: «Москва — Ленинград».
В купе разместились они с Марией. Сразу после отхода поезда конвоиры заперли дверь и удалились, сказав, что вернутся через полчаса. Павел лежал на нижней полке, а Мария на верхней. Не говоря ни слова, она протянула ему книгу в обёртке из «Правды» с той же статьей о расстреле группы Абакумова. В статье говорилось также об освобождении Маленкова от должности главы правительства, вместо него назначили Булганина. Эта информация была особенно важна для Судоплатова.