Настроение у него поднялось. Теперь, когда сняли Маленкова, появилась слабая надежда, что он сможет каким-либо образом обратить эту ситуацию в свою пользу. Поскольку был уверен, что купе прослушивается, то никак не комментировал статью и не пытался даже заговорить с Марией, которая снова, по обыкновению, тихонько сжала ему руку. Вскоре вернулась охрана в подпитии, а он, измученный напряжением и неопределенностью своего положения, уснул как убитый.
На Московском вокзале в Ленинграде их встретила карета «Скорой помощи» и отвезла в печально известные «Кресты» — тюрьму, которая в царское время использовалась для предварительного заключения. Одно крыло тюрьмы было превращено в психиатрическую больницу.
Формальности здесь соблюдались довольно строго. Судоплатова осмотрел главный психиатр — подполковник медицинской службы Петров. В то время тюрьма была заполнена не только обычными уголовниками, но и политическими заключенными, некоторые из них находились там более пятнадцати лет.
Петров оказался вполне удовлетворен обследованием и поместил Павла в палату вместе с генералом Сумбатовым — начальником хозяйственного управления госбезопасности, и Саркисовым — начальником охраны Берии. Он понимал, что эта палата тоже прослушивается.
Оба соседа показались психически больными людьми. Саркисов, бывший когда-то рабочим текстильной фабрики в Тбилиси, всё время жаловался, что ложные обвинения в измене, предъявляемые ему, срывают срочное выполнение пятилетнего плана в текстильной промышленности. Он просил врачей помочь ему разоблачить прокурора Руденко, который мешает внедрению изобретенного им станка и увеличению производства текстиля, тем самым не дает ему получить звание Героя Социалистического Труда.
Сумбатов сидел на постели, плакал и кричал. Из отдельных бессвязных слов можно было понять, что сокровища Берии зарыты на даче Совета министров в Жуковке под Москвой, а не вывезены контрабандой за границу. Вскоре его крики сделались ещё громче. Вначале Павел думал, это реакция на уколы, но когда тот умер, выяснилось, у генерала был рак и его мучили невыносимые боли.
В «Крестах» Судоплатов стал инвалидом. Там ему вторично сделали спинномозговую пункцию, серьёзно повредив позвоночник. Павел потерял сознание, и лишь внутривенное питание вернуло к жизни. Особо тяжело переносил электрошоковую терапию, она вызывала сильнейшие приступы головной боли.
Когда пробыл в «Крестах» неделю, в Ленинград приехала жена. Это спасло его, так как ей удалось призвать на помощь многих их друзей, бывших сотрудников ленинградского МГБ. Больше всех помог дядя Эммы — Кримкер, обаятельный человек необыкновенных способностей. Сменив в жизни не одну профессию, он в каждой добивался поразительных результатов. Начав свою деятельность грузчиком в одесском порту, стал нелегалом ГПУ сначала в Румынии, затем в Аргентине, где жили его родственники, а с середины 50-х годов перешел на крупную хозяйственную работу в Ленинграде, затем одно время был коммерческим директором Ленфильма.
Его изобретательный ум придумал специальную диету для жидкого кормления и обеспечил Павлу регулярные передачи в палату, а чтобы снабжать его информацией, они с Эммой придумали иносказательную форму для получения таковой. Прием был прежний: книга в руках медсестры теперь оборачивалась письмами, якобы адресованными ей родственником. Таким образом жена дала знать, что «старик» (Сталин) был разоблачен на общем собрании «колхозников» (XX съезд партии), «бухгалтеры» (арестованные вместе с мужем) плохо себя чувствуют, условия на «ферме» те же самые, но у неё достаточно возможностей, чтобы продолжать всё и дальше.
Регулярные уколы аминазина делали Павла подавленным, и его настроение часто менялось. Свиданий с женой не было до конца 1957 года, затем их разрешили. В декабре супруги виделись семь раз. На каждом свидании присутствовали Цареградский и двое врачей. Павел не произносил ни слова, но на втором свидании не смог сдержать слез — жена сказала, что с детьми всё в порядке и в семье все здоровы.
Он также узнал, что Райхман амнистирован, Эйтингон получил двенадцать лет, и никто не верит в вину Судоплатова. Эмму по-прежнему поддерживают старые друзья, и ему следует начать есть. Павел на всё это молчал, считая, что свидания разрешили для выявления симуляции психического заболевания, чтобы избежать расстрела.
Через месяц, однако, он начал есть твердую пищу, хотя передние зубы были сломаны из-за длительного принудительного кормления. В результате стал поправляться и отвечать на простые вопросы. Условия содержания тут же улучшились — Павел стал получать солдатский рацион взамен тюремного. В апреле 1958 года подполковник Петров объявил, что исходя из состояния его здоровья, можно возобновить следствие.
В тюремном «воронке» Судоплатова доставили на вокзал и поместили в вагон для перевозки заключенных. Затем снова дорога, Москва и уже знакомая Бутырка.
Там он сразу же почувствовал, как существенно изменилась политическая ситуация в стране. Уже через два-три дня генерала навестило несколько надзирателей и начальник тюремного корпуса — бывшие офицеры и бойцы ОМСБОН, находившейся под его началом в годы войны. Они приходили поприветствовать и подбодрить, открыто ругая Хрущева за то, что тот отменил доплату за воинские звания в МВД, тем самым поставив милицию в положение людей второго сорта по сравнению с военнослужащими Советской Армии и КГБ. Возмущались и отсрочкой им на двадцать лет выплат по облигациям государственных займов, на которые всех обязывали подписываться на сумму от десяти до двадцати процентов заработной платы. Павел не знал, что ответить, но благодарил за моральную поддержку и за возможность самому побриться — впервые за пять лет.
Допросы между тем продолжились.
На этот раз его дело вел уже не Цареградский, а специальный помощник Руденко — Преображенский, работавший в паре со старшим следователем Андреевым. Преображенскому было за пятьдесят, он ходил на костылях, что отразилось на характере — замкнутом и угрюмом. Андреев же являл разительный контраст с первым, будучи моложе и доброжелательнее. Протоколируя допросы, он не искажал ответов Судоплатова, и тот почувствовал к себе симпатию со стороны следователя, когда тот выяснил непричастность генерала к убийству Михоэлса и экспериментам на людях, приговоренных к смерти, проводившимся сотрудниками токсикологической лаборатории НКВД.
Тем временем Преображенский подготовил фальсифицированные протоколы допросов, но Судоплатов отказался их подписать и вычеркнул все ложные обвинения, которые тот ему инкриминировал. В результате последовал шантаж — помощник Генерального заявил, что добавит новое обвинение — симуляцию сумасшествия, на что подследственный спокойно ответил:
— Пожалуйста, но вам придется аннулировать два заключения медицинской комиссии, подтверждающие, что я находился в состоянии невменяемости и совершенно не годился для допросов.
В конце концов Преображенский вынужден был объявить: «Следствие по вашему делу закончено».
Затем, в первый и единственный раз, Павлу дали на ознакомление все четыре тома его уголовного дела. Обвинительное заключение составило всего две страницы.
Читая его, он убедился, что Андреев сдержал своё слово — из-за отсутствия каких-либо доказательств обвинение в том, что Судоплатов пытался в сговоре с Берией участвовать в захвате власти, было снято. Исключил следователь и второе — в срыве операции по покушению на жизнь маршала Тито в 1947–1948 годах. В деле больше не фигурировали фантастические планы бегства Берии на Запад со специальной военно-воздушной базы под Мурманском при содействии генерала Штеменко, и больше не упоминалось родственная связь Судоплатова с Майрановским.
Тем не менее обвинительное заключение представляло его закоренелым злодеем, с 1938 года находившимся в сговоре с врагами народа и выступавшим против партии и правительства. Для доказательства использовались обвинения против сотрудников разведки, которые в начале войны были освобождены из тюрем по его настоянию, и связи с «врагами народа» — Шпигель-глазом, Серебрянским, Мали и другими, хотя все они, кроме Серебрянского, были к тому времени уже реабилитированы посмертно. С точки зрения закона эти обвинения потеряли юридическую силу, но никого данное обстоятельство не волновало.
Из первоначально выдвинутых осталось три:
Первое — тайный сговор с Берией для достижения сепаратного мира с гитлеровской Германией в 1941 году и свержения советского правительства; второе — как человек Берии и начальник Особой группы, созданной до войны, осуществлял тайные убийства враждебно настроенных к наркому людей с помощью яда, выдавая их смерть за несчастные случаи; третье — с 1942 по 1946 года наблюдал за работой «Лаборатории-Х», где проверялось действие ядов на приговоренных к смерти заключенных.
В обвинении не указывалось ни одного конкретного случая умерщвления людей. Зато упоминался его заместитель Эйтингон, арестованный в октябре 1951 года, «ошибочно и преступно» выпущенный Берией на свободу после смерти Сталина спустя два года и вновь осужденный за измену Родине.
Обвинительное заключение заканчивалось предложением о слушании дела Судоплатова в закрытом порядке Военной коллегией Верховного суда без участия прокурора и защиты.
В этой связи он вспомнил, как Эмма во время свидания в «Крестах» говорила о Райхмане, упомянув, что практика закрытых судов без участия защиты, введенная после убийства Кирова, запрещена законом с 1956 года. Райх-ман сумел избежать тайного судилища и был поэтому амнистирован. Перед Павлом стояла непростая задача: как сказать Преображенскому, что ему известно о законе, запрещающем рассматривать дела без защитника? Ведь он находился тогда в коматозном состоянии.
Обратился к помощнику Генерального с письменным ходатайством — мотивировать, почему тот вносит предложение слушать дело без участия защитника. Преображенский ответил, в обвинительном заключении нет необходимости вдаваться в столь мелкие подробности, и объявил под расписку решение об отказе в предоставлении адвоката. Тогда Павел потребовал Уголовно-процессуальный кодекс, чтобы можно было реализовать конституционное право на защиту, но и это ходатайство было отвергнуто под расписку. Для Судоплатова было важно зафиксировать в письменной форме сознательное нарушение в отношении него закона.