Отбывал наказание во Владимирской тюрьме и Майрановский, сидевший тут с 1953 года. Его едва можно было узнать: казалось, от прежнего Майрановского сохранилась одна лишь оболочка. Чтобы выжить и спастись от тюремных побоев, он, сломленный и тщетно надеявшийся на освобождение, согласился давать показания против Берии, Меркулова и Абакумова, свидетельствующие об их участии в тайных убийствах. Правда, никаких имен жертв он не мог назвать. Всех троих — Берию, Меркулова и Абакумова — расстреляли, а Майрановский продолжал отбывать срок. Иногда его допрашивали сотрудники Пятого спецотдела КГБ и прокуратуры в качестве свидетеля по интересующим их делам.
Здесь же содержались Эйтингон, прибывший во Владимир в марте 1957 года с двенадцатилетним сроком, Мамулов, начальник секретариата Берии и заместитель министра внутренних дел, отвечавший за золотодобычу.
Сидели во Владимирской тюрьме Дарья Гусяк и Мария Дидык, нелегальные курьеры бандеровского подполья, захваченные в 1950-м году. Они разносили еду заключенным, но, сталкиваясь с Судоплатовым, не признавали в нём высокопоставленного сотрудника МГБ, допрашивавшего обеих в Львовской тюрьме.
Через три месяца после прибытия Павла во Владимирскую тюрьму на свидание с ним Эмма привезла сыновей, мудро решив не показывать им отца, пока тот был не в лучшей физической форме. У Павла задрожали руки, и он едва владел собой, когда они вошли.
Начальник тюрьмы полковник Козик разрешил два дополнительных свидания с женой кроме положенного одного в месяц. За год до своей отставки в 59-м он устроил Павлу свидание у себя в кабинете с Александром, мужем свояченицы. Тот сообщил об изменениях, происходящих в МВД и КГБ. Информация о том, кто находится у власти, а кого отправили в отставку, инициативы нового председателя КГБ Шелепина по расширению операций советской разведки за рубежом дали Судоплатову надежду, что он мог бы быть полезен новому руководству благодаря своему немалому опыту, и поэтому мог быть амнистирован, как это произошло с генералами и офицерами, выпущенными Сталиным и Берией в 1939-м и 1941-м годах.
В результате Судоплатов начал бомбардировать Верховный суд и прокуратуру прошениями о пересмотре дела. От жены знал, что она дважды обращалась к Хрущеву и в Верховный суд с просьбой допустить адвоката при рассмотрении его дела. Но в этой просьбе ей было отказано. Эмма показала Павлу копии своих ходатайств, и он послал в Москву протест, заявляя, что приговор не имеет юридической силы, поскольку ему было отказано в праве на защиту, а также в ознакомлении с протоколом судебного заседания, который он так и не подписал.
На него был получен ответ, подписанный заместителем председателя Верховного суда Смирновым, где говорилось, что оснований для пересмотра дела нет. На следующие сорок прошений ответа Павел не получил.
В 1960-м году его неожиданно вызвали к начальнику тюрьмы, в дверях столкнулся с Эйтингоном. За столом вместо начальника сидел представительный, лет пятидесяти мужчина в модном костюме, представившийся следователем по особо важным делам Комитета партийного контроля Германом Климовым. Он сообщил, что ЦК партии поручил ему изучить следственное и рабочее дело Судоплатова из Особого архива КГБ СССР. ЦК интересуют данные об участии Молотова в тайных разведывательных операциях Берии за рубежом, а также, что особенно важно, имена людей, похищение и убийство которых было им организовано внутри страны. Климов предъявил справку для Комитета партийного контроля, подписанную заместителем Руденко — Салиным. Она содержала перечень тайных убийств и похищений, совершенных по приказу Берии. В частности, прокуратура, расследуя его дело, установила, что в 1940–1941 годах Берия отдал приказы о ликвидации бывшего советского посла в Китае Луганца и его жены, а также Симонич-Кулик, жены расстрелянного в 1950-м году по приказу Сталина маршала артиллерии Кулика.
«Прокуратура располагает, — говорилось в документе, — заслуживающими доверия сведениями о других тайных убийствах по приказу Берии как внутри страны, так и за её пределами, однако имена жертв установить не удалось, потому что Судоплатов с Эйтингоном скрыли все следы». В документе также отмечалось, что в течение длительного времени состояние здоровья указанных лиц не позволяло прокуратуре провести полное расследование этих дел.
От имени ЦК партии Климов потребовал рассказать правду об операциях, в которых Судоплатов принимал участие, так как в прокуратуре не имелось письменных документов, подтверждавших устные обвинения его в организации убийства Михоэлса, — это, видимо, смущало следователя. Он был весьма удивлён, когда Павел заявил о непричастности к убийству Михоэлса и доказал это. Климову надо было прояснить тёмные страницы недавней советской истории до начала работы очередного партийного съезда, который должен был состояться в 1961 году. Кроме того Судоплатову показалось, что он проявлял и чисто человеческий интерес и сочувственно относился к его делу.
Беседовали больше двух часов, перелистывая страницу за страницей следственное дело. Павел не отрицал своего участия в специальных акциях, но отметил, что они рассматривались правительством как совершенно секретные боевые операции против известных врагов советского государства и осуществлялись по приказу руководителей, и ныне находящихся у власти. Поэтому прокуроры отказались письменно зафиксировать обстоятельства каждого дела.
Климов настойчиво пытался выяснить все детали — на него произвело сильное впечатление заявление допрашиваемого, что в Министерстве госбезопасности существовала система отчетности по работе каждого сотрудника, имевшего отношение к токсикологической лаборатории.
Следователь признал, что Судоплатов не мог отдавать приказы Майрановскому или получать от него яды. Положение о лаборатории, утвержденное правительством и руководителями НКВД-МГБ Берией, Меркуловым, Абакумовым и Игнатьевым, запрещало подобные действия.
— Этот документ, — сказал Климов, — автоматически доказывает вашу невиновность. Если бы он был в деле, вам и Эйтингону нельзя было бы предъявить такое обвинение, но он находился в недрах архивов ЦК КПСС, КГБ и в особом надзорном делопроизводстве прокуратуры.
Климов провел во Владимирской тюрьме несколько дней. По его распоряжению Судоплатову в камеру дали пишущую машинку, чтобы тот напечатал ответы на все его вопросы. Они охватывали историю разведывательных операций, подробности указаний, которые давали Берия, Абакумов, Игнатьев, Круглов, Маленков и Молотов, а также его участие в деле проведения подпольных и диверсионных акций против немцев и сбору информации по атомной бомбе.
Наконец, по предложению следователя Павел напечатал ещё одно заявление об освобождении и реабилитации. Учитывая его совет, имени Хрущева не упоминал, однако указал, что все приказы, отдававшиеся Судоплатову, исходили от ЦК партии. Климов уверил Павла, что его освобождение неизбежно, как и восстановление в партии. Такие же обещания он дал и Эйтингону.
Спустя время Павлу стало известно, интерес к его делу был двоякий. С одной стороны, власти таким образом хотели глубже заглянуть в подоплеку Сталинских преступлений и окружавших его имя тайн. С другой — освобождение Рамона Меркадера из мексиканской тюрьмы и его приезд в Москву подстегнули Долорес Ибаррури вместе с руководителями французской и австрийской коммунистических партий добиваться освобождения из тюрьмы Эйтингона и Судоплатова.
Поездка Климова во Владимир во многом улучшила положение жены. Недавно назначенный председатель КГБ Шелепин направил в Комитет партийного контроля справку, положительно характеризующую деятельность Судоплатова и Эйтингона.
В ней отмечалось, что Комитет госбезопасности «не располагает никакими компрометирующими материалами против Судоплатова и Эйтингона, свидетельствующими о том, что они были причастны к преступлениям, совершенным группой Берии». Этот документ резко контрастировал с подготовленной в 1954 году Серовым, Панюшкиным, Сахаровским и Коротковым справкой о том, что рабочих дел Судоплатова, Эйтингона и Серебрянского в архивах обнаружить не удалось, поэтому установить полезность работы для советского государства службы диверсии и разведки под руководством Судоплатова в 1947–1953 годах не представляется возможным.
Такого рода оценка сразу дала понять опытным людям, что реабилитация обоих не за горами.
В то же время Генеральный прокурор СССР Руденко всячески ей препятствовал.
Дом на улице Мархлевского, где семья Судоплатовых жила в большой квартире, передали в ведение Министерства иностранных дел, и там разместилась польская торговая миссия. При помощи друзей Эмма получила неплохую, но гораздо меньшую квартиру в районе ВДНХ, в то время на окраине Москвы. Переезд, однако, не помешал Меркадеру и другим деятелям зарубежных компартий поддерживать и навещать семью. К этому времени сыновья окончили среднюю школу, и оба поступили в Институт иностранных языков.
Семья окончательно рассталась с иллюзиями, что власти в конце концов признают судебную ошибку, допущенную в деле отца. После того как Климов принял жену Павла в ЦК и заявил, что Судоплатов с Эйтингоном — невинные жертвы в деле Берии и он добивается пересмотра приговоров на самом высшем уровне, стало понятно: судьба Павла находится в руках Хрущева. Дело застопорилось не в бюрократических лабиринтах — решение держать Судоплатова в тюрьме было принято на самом верху.
Хотя Климов говорил больше намеками, а не прямо, однако всё же подчеркнул, что необходимо продолжать ходатайства о реабилитации.
— Вам надо ссылаться на материалы, хранящиеся в ЦК КПСС и КГБ, — сказал он Эмме. — Следует настаивать на проведении изучения материалов одновременно как в основном уголовном деле, так и в «наблюдательном производстве», потому что как раз там-то и находятся все ваши прошения, свидетельства и документы, разоблачающие фальсификацию.
На очередном свидании жена рассказала Павлу о встрече с Климовым.
В тот момент Эйтингон как раз стал его сокамерником, и они проводили вместе долгие часы, размышляя, как ускорить прохождение хо