датайств. Но время шло, и Эмма, мыслившая реалистически, начала подталкивать мужа к тому, чтобы тот начал готовиться после отбытия срока к новой работе — переводчика. Бывшая сотрудница Зоя Зарубина передала им с Эйтингоном целую кипу книг на французском, немецком, польском и украинском языках. Это были романы и книги по истории. Скучать обоим не приходилось.
Друзья днями занимались переводами. Особую моральную поддержку в этот период им оказал заместитель начальника тюрьмы Хачикян. Именно он переправил на волю копии заявлений Судоплатова и Эйтингона в ЦК о реабилитации, которые ветераны разведки и партизанского движения использовали в своих обращениях к XXIII съезду партии в их защиту.
В 1961 году условия пребывания в тюрьме резко изменились — вместо четырех продуктовых передач в месяц разрешили только одну, а затем — одну в полгода. Эти ограничения явились результатом растущей в стране преступности, вызванной прежде всего ухудшением экономического положения. В сентябре, накануне XXII съезда партии, раскрывшего новые подробности Сталинских преступлений, во Владимирской тюрьме тайно судили и расстреляли десять человек — организаторов и участников голодного бунта в небольшом городе Муроме.
Свидания с родными сократили с одного в месяц до одного в полгода, но тем не менее каждый день Павел получал прошедшие цензуру письма от жены. В тюремной администрации тоже произошли изменения — вместо прежних, дружески настроенных сотрудников появились новые, совсем незнакомые. В следующем году Павел перенёс обширный инфаркт.
Затем в тюрьме начался ремонт, высокопоставленных сотрудников НКВД поместили в одну камеру. Споры и конфликты возникали разве только за игрой в шахматы, но Павел никогда не принимал в них участия. Однако порой трудно было сдержать эмоции — не выдерживали нервы. Однажды бывший начальник секретариата МВД Людвигов сказал, что не может себе представить Берию таким злодеем. На что Эйтингон саркастически заметил: «Да уж… Вы же возносили его и называли своих детей Лаврентиями». Остальные криво улыбнулись.
Обычно они с Эйтингоном не вмешивались, слушая откровения сокамерников о внутренних дрязгах в Политбюро при Сталине, Берии, Маленкове и Хрущеве. При этом тактично не напоминали, что под давлением следователей все они признали себя виновными в «неразоблачении Берии как врага народа».
Стремясь привлечь внимание к своим ходатайствам о реабилитации, оба написали Хрущеву письмо, в котором содержались оперативные предложения по противодействию только что организованным президентом Кеннеди диверсионным соединениям особого назначения — «зелёным беретам». Оно получило одобрительную оценку Шелепина, теперь секретаря ЦК КПСС, курировавшего вопросы госбезопасности и деятельность разведки. С письмом ознакомился генерал Фадейкин, преемник Судоплатова на посту начальника службы диверсионных операций за границей в 1-м главном управлении КГБ. Он прислал майора Васильева во Владимир обсудить с организаторами письма конкретные детали, и тот привез им в подарок два килограмма сахара. В результате инициатива привела к рождению в КГБ спецназа. Был создан учебно-диверсионный центр, подчиненный ПГУ[90].
Вдохновленные успехом письма и моральной поддержкой КГБ, Судоплатов и Эйтингон послали новое предложение Хрущеву о возобновлении контактов с лидером курдов Барзани, чтобы использовать его против иракского диктатора генерала Касема, начавшего выходить из-под советского влияния. После этого их посетил полковник Шевченко — начальник Владимирского областного управления КГБ, сообщив, что руководство использует и это предложение. На этот раз в виде награды оба получили право на одну продовольственную передачу не через шесть месяцев, а через три.
Затем Павла в тюрьме навестил полковник Иващенко, заместитель начальника следственного отдела КГБ, приехавший ввиду предполагавшейся амнистии одного из заключенных — талантливого математика Пименова. Иващенко, которого Судоплатов знал по прежней работе, рассказал, что хотя шансов на пересмотр его с Эйтингоном дел нынешним руководством и нет, но можно определенно утверждать: как только кончится срок заключения по судебному решению, обоих выпустят. Сталинской практике держать важных свидетелей в тюрьме всю жизнь или уничтожать, казалось, пришёл конец.
Эйтингона освободили в 1964-м, и он начал работать старшим редактором в издательстве иностранной литературы. Вскоре после отставки Хрущева на свободу вышел Людвигов. Он определился на службу в инспекцию Центрального статистического управления. Жена надеялась, что досрочно выпустят и Павла, но её просьба была немедленно отклонена.
На освободившееся место в камеру к Судоплатову перевели Мамулова. До ареста оба жили в одном доме, их дети дружили, так что было о чём поговорить. Между тем Эйтингон снова становился нежелательным свидетелем — на сей раз для Брежнева, не хотевшего напоминаний о старых делах. Генсеку явно не понравилось, когда во время празднования 20-й годовщины Победы над Германией он получил петицию за подписью двадцати четырех ветеранов госбезопасности, в том числе Рудольфа Абеля и пяти Героев Советского Союза, с просьбой пересмотреть дела Судоплатова и Эйтингона.
Все подписавшие петицию выразили протест, заявив, что также являлись сотрудниками Особой группы, но никоим образом не принадлежали к числу доверенных лиц Берии. При этом требовали, чтобы для подтверждения обвинительного заключения и приговора были приведены конкретные примеры преступлений и террористических актов. Беседа ветеранов в ЦК закончилась безрезультатно, но накануне XXIII съезда партии они подали новое заявление, где прямо обвинили прокурора Руденко в фальсификации оспариваемых уголовных дел. К ним присоединились бывшие коминтерновцы и зарубежные коммунисты, находившиеся в годы Великой Отечественной войны в партизанских отрядах.
Давление на «инстанции» всё нарастало. Министр обороны Болгарии, служивший под началом Эйтингона в Китае в 20-х годах, по этому же поводу обратился к Суслову, но тот пришёл в неописуемую ярость.
— Эти дела решены Центральным Комитетом раз и навсегда. Это целиком наше внутреннее дело, — заявил ему Суслов, отвечавший в Политбюро за внешнюю политику, а также за кадры госбезопасности и разведки.
В конечном итоге в Президиуме Верховного Совета СССР был подготовлен проект Указа о досрочном освобождении Судоплатова, после того, как он перенёс второй инфаркт и ослеп на левый глаз. Однако Подгорный — Председатель Президиума — отклонил это представление.
Глава 15. Свобода. Борьба за реабилитацию
21 августа 1968 года, в день вторжения войск Варшавского Договора в Чехословакию, отбыв полный срок, Павел Анатольевич вышел на свободу. В Москву его привез свояк. Освобожденному вернули швейцарские часы (они все ещё ходили) и на восемьдесят тысяч рублей облигаций государственного займа.
Когда приехали домой, квартира заполнилась родственниками. Павлу Анатольевичу всё казалось сном. Свобода была непередаваемой радостью, но он с трудом мог спать по ночам — привык, чтобы в это время горел свет. Ходил по квартире и держал руки за спиной, как требовалось во время прогулок в тюремном дворе. Перейти улицу… Это уже была целая проблема, ведь после пятнадцати лет пребывания в тесной камере открывавшееся пространство казалось огромным и опасным.
Не замедлили проведать и старые друзья — Зоя Рыбкина, Раиса Соболь, ставшая известной писательницей Ириной Гуро, Эйтингон. Пришли выразить своё уважение даже люди, с которыми Павел Анатольевич был не был особенно близок: Ильин, Василевский, Семенов и Фитин. Они сразу предложили работу переводчика с немецкого, польского и украинского языков.
В результате были подписаны два договора с издательством «Детская литература» на перевод повестей с немецкого и украинского. Ильин как оргсекретарь московского отделения Союза писателей и Ирина Гуро помогли вступить в секцию переводчиков при Литфонде. После публикации его переводов и трёх книг Судоплатов получил право на пенсию как литератор, в размере ста тридцати рублей в месяц. Это была самая высокая гражданская пенсия.
После месяца свободы он перенес ещё один инфаркт, но поправился, проведя два месяца в Институте кардиологии. Жена возражала против новых обращений о реабилитации, считая, что не стоит привлекать к себе внимание. Она боялась, что беседы с прокурорами и партийными чиновниками могут привести к новому, фатальному инфаркту. Свои прошения Павел Анатольевич печатал тайком, когда она ходила за покупками, и направлял их Андропову, главе КГБ, и в Комитет партийного контроля.
Ему позвонили из КГБ СССР и весьма любезно посоветовали, где найти документы, чтобы ускорить рассмотрение дела, но само оно было не в компетенции госбезопасности. В свою очередь, там гарантировали, что Судоплатова не выселят из Москвы, несмотря на то, что формально он оставался опасным преступником и имел ограничение на прописку. Если бы не помощь Комитета, Павел Анатольевич оказался бы автоматически под наблюдением милиции, со всеми вытекающими последствиями. У пришедшего с проверкой участкового округлились глаза, когда поднадзорный предъявил новый паспорт, выданный Главным управлением милиции МВД СССР.
В один из весенних дней 1971 года, вежливый голос по телефону пригласил Судоплатова на встречу с начальником управления «В» — службы разведывательно-диверсионных операций внешней разведки КГБ — генерал-майором Владимировым. Они встретились на конспиративной квартире в центре Москвы, в Брюсовском переулке. Владимиров, довольно обаятельный человек, приветствовал гостя, объявив, что беседует по поручению своего руководства.
На встрече, посвященной выяснению кодовых названий ряда дел в архивах КГБ, генерал поднял два принципиальных вопроса: о сути обязательств, ранее принятых перед советским правительством лидером курдов Мустафой Барзани, и о деле Рауля Валленберга, умершего в Москве через два года после победы. Павел Анатольевич изложил Владимирову своё мнение по интересующим того вопросам, после чего его больше не тревожили.