В 70-х годах Павел Анатольевич много занимался литературной работой. Гонорары за переводы и книги (он писал под псевдонимом Анатолий Андреев в содружестве с Ириной Гуро) служили подспорьем к пенсии и позволяли жить вполне сносно. Всего он перевел, написал и отредактировал четырнадцать книг. Среди них было четыре сборника воспоминаний партизан, воевавших в годы войны под его командованием. Время от времени он встречал своих друзей в фотостудии Гесельберга на Кузнецком мосту, недалеко от центрального здания Лубянки.
Студия была хорошо известна своими замечательными работами. Гесельберг был гостеприимным хозяином: в задней комнате его ателье нередко собирались Эйтингон, Райхман, Фитин, Абель, Молодый и другие, ещё служившие сотрудники, чтобы поговорить и пропустить по рюмочке. Жена резко возражала против походов мужа в студию Гесельберга. Поддерживавший его Абель жаловался, что его используют в качестве музейного экспоната и не дают настоящей работы. То же самое говорил и Конон Молодый[91], известный как Гордон Лонсдейл, которого Судоплатову не приходилось встречать раньше.
Старые друзья, Эйтингон с Райхманом, смотрели на Судоплатова с неодобрением, когда тот отмалчивался, слушая их критические выпады против Брежнева и руководства КГБ, или незаметно выскальзывал из комнаты. Конечно, те времена сильно отличались от сталинских, но Павлу было трудно поверить, что полковники КГБ, всё ещё находившиеся на службе, могли запросто встречаться для дружеского застолья и открыто поносить брежневское руководство и нравы современной Лубянки.
Абель рассказал Судоплатову историю своего ареста, когда он попытался забрать тридцать тысяч долларов, спрятанных на явочной квартире в Бруклине, поскольку нужно было отчитаться за них перед Центром. Возвращаться за деньгами было неразумно. После того как его на месте арестовало ФБР, оплата адвокатов во время процесса стоила в разы дороже. Но он боялся, если не вернет деньги, то его заподозрят в присвоении валюты.
Лонсдейл (кодовое имя «Бен») был не меньше Абеля возмущен тем, что Центр связал его с агентом, работавшим в странах восточного блока под дипломатическим прикрытием. Это являлось нарушением элементарных правил конспирации, запрещавших нелегалу-резиденту вступать в прямой контакт с лицами, которые в силу длительного пребывания в странах Варшавского Договора автоматически находились в сфере постоянного наблюдения контрразведки своей страны. Впрочем, эти встречи и жалобы на несправедливости судьбы кончились в 1980-м году, когда студия Гесельберга была снесена, и на этом месте появилось новое здание КГБ.
Литературная работа приобретала для Судоплатова всё большее значение, она позволила снова адаптироваться в обществе. Роман о Косиоре «Горизонты», написанный вместе с Ириной Гуру и отредактированный женой, получил хороший отзыв в «Правде». Книга выдержала несколько изданий и принесла семье приличный доход. Более важными Павел Анатольевич считал свои публикации о годах войны. В «Правде» и других центральных газетах они также получили хорошую оценку. Одна из рецензий подчеркивала, что Особая группа НКВД сыграла огромную роль в организации партизанского движения во время войны.
В 1976 году Судоплатов возобновил свои ходатайства о реабилитации. Он писал, что если «Правда» как орган ЦК признала героические действия Особой группы, то она не может быть борелевской террористической организацией, как это представлено в его уголовном деле.
Между тем, друзья и знакомые — Гесельберг, Фитин, Студников, Зарубин и Василевский — ушли из жизни. В 1976 году Судоплатов и Эйтингон обратились к Меркадеру и Долорес Ибаррури с просьбой поддержать их ходатайство о реабилитации перед Андроповым и Комитетом партийного контроля, указав на моральную ответственность партии за допущенную по отношению к ним обоим несправедливость.
Андропов и Пельше, который возглавлял тогда Комитет партийного контроля, дали в следующем году заключение по этим делам, отметив — доказательств причастности Судоплатова и Эйтингона к преступлениям Берии нет. К тому времени, через пятнадцать лет после смерти в тюрьме во время допроса, Серебрянского реабилитировали. Для этого достаточно было постановления военного прокурора.
Их дела с заключением Пельше и Андропова и справкой Климова, заместителя главного военного прокурора Батурина и начальника следственного отдела КГБ Волкова должны были докладывать на Политбюро. Однако Суслов решительно воспротивился этому, а в Комитете партийного контроля и КГБ никто не захотел конфликтовать с ним и Руденко. Вместо этого, не иначе для успокоения, по распоряжению Пельше, Судоплатов с Эйтингоном получили право пользоваться кремлевской поликлиникой и больницей, а также госпиталем КГБ. По его же, Пельше, поручению обоих принял его первый заместитель Густов. Он сказал, что рад приветствовать героических офицеров разведки, но, к сожалению, в настоящее время их дела не могут быть решены положительно. Следует подождать, когда это станет возможным.
В 1978 году на Кубе скончался Рамон Мерка-дер, работавший там по приглашению Фиделя Кастро советником в министерстве внутренних дел. Его тело было тайно переправлено в Москву. В тот момент Павел Анатольевич с женой находились в санатории. Эйтингона тоже не уведомили о похоронах, которые КГБ трусливо старался провести без их участия и лишней огласки. Однако вдова Меркадера — Рокелия Мендоса подняла шум, позвонила Эйтингону, и он проводил старого товарища в последний путь.
Спустя ещё три года, после очередного съезда партии, к которому оба тоже обращались с письмом, но не получили ответа, Эйтингон скончался в кремлевской клинике от язвы желудка. Всё последующее время, особенно перед смертью Брежнева, Судоплатов продолжал бомбардировать ЦК своими заявлениями. Последние свидетели, которые к тому времени ещё были живы, поддерживали его усилия добиться реабилитации, последовательно обращаясь к Черненко, а затем к Горбачеву и Александру Яковлеву, ссылаясь на заключения Андропова и Пельше о его невиновности.
Все эти прошения редактировал Скляров, все ещё остававшийся заведующим приёмной Верховного Совета СССР. Опытный функционер, он знал, как представить материал, чтобы получить одобрение наверху. Генсеки приходили и уходили, а Скляров по-прежнему оставался на своем месте.
В 1984 году, как сообщил Климов, положительное решение по делу Судоплатова было готово, но очередной Генсек Черненко внезапно умер, а ответа от Горбачева или Соломенцева, председателя Комитета партийного контроля, всё не было. Отец невестки Павла Анатольевича — заместитель министра угольной промышленности, был в дружеских отношениях с Соломенцевым, и тот попросил его добиться благоприятного решения. Соломенцев доложил о деле Судоплатова Горбачеву, но тот отказал.
Спустя ещё четыре года Павла Анатольевича пригласили в прокуратуруи сообщили, что его дело пересматриваться не будет и вручили официальный ответ, подписанный Генеральным прокурором Рекунковым. Там была допущена серьезная ошибка. В документе говорилось, что Судоплатов осужден как пособник и Берии, и Абакумова, хотя в его обвинительном заключении упоминания об Абакумове вообще не было.
Между тем жене исполнился восемьдесят один год, и её здоровье резко ухудшилось. Поначалу казалось, что Эмма Карловна просто ослабла по сравнению с тем, какой была всегда, но врачи констатировали болезнь Паркинсона. Она умерла в сентябре 1988 года, и её похоронили на кладбище Донского монастыря. Рядом покоились Григулевич, Эйтингон и Абель. Раиса Соболь тоже умерла, Зоя Рыбкина после смерти подруг прожила ещё три года.
Из узкого круга друзей остались только трое, переживших славные, но трагические времена, вошедшие в историю страны: Зоя Зарубина, Анна Цуканова и сам Павел Анатольевич. Как ветераны разведки Зоя и он получали 9 мая приглашения на торжества по случаю Дня Победы вместе со своими детьми и внуками в клубе КГБ и на стадионе «Динамо».
После смерти жены здоровье Павла Анатольевича тоже ухудшилось, и тогда сын Анатолий обратился к Крючкову, в то время первому заместителю председателя КГБ, с просьбой о его госпитализации. Такое разрешение было дано. После госпиталя в течение двух месяцев он проходил курс лечения в санатории ЦК партии. Высшее руководство в середине 80-х годов занимало по отношению к Судоплатову двойственную позицию.
С одной стороны, считая, что его дело явно сфабриковано, ветерана приглашали в институт имени Андропова с лекциями по истории разведки. Там он рассказывал, как использовались пацифистские взгляды Оппенгеймера, Ферми и симпатии к Советскому Союзу Сциларда и Бора для получения информации по атомной бомбе; принимал участие в конференции КГБ по изучению истории разведывательных операций в Германии, проводившейся в Ясеневе, штаб-квартире внешней разведки. В канун встречи Горбачева с президентом Рейганом в Рейкьявике направил в КГБ памятную записку, в которой изложил опыт обслуживания Ялтинской конференции.
Всё было так. Но, с другой стороны, он все ещё не был реабилитирован.
Гласность набирала силу, и сын решил нанять адвоката, который бы занялся делом отца. Это шокировало Комитет партийного контроля и прокуратуру. Адвокат составил жалобу, обвиняя прокуратуру в обмане, и сослался на фактическую ошибку в её ответе за подписью Генерального. А заодно потребовал разрешения ознакомиться со всеми материалами дела, но ему было отказано.
Для нового секретаря ЦК КПСС Фалина, отвечавшего за вопросы внешней политики, Павел Анатольевич подготовил справку по истории германо-советских отношений в предвоенный период. Другая его записка касалась проведения национальной политики, включая украинскую и еврейскую проблемы. Партийный функционер поблагодарил за эти материалы, но не оказал сколько-нибудь существенной поддержки в реабилитационных делах.
Горбачева между тем интересовало, как готовились и передавались приказы по уничтожению людей и способы их ликвидации. В связи с этим Судоплатова посетил генерал-майор Шадрин,