– Хитрый чёрт, – изложил мысли вслух Конте. – Эх, Федериче, Федериче. А ещё итальянец, и так плохо кончить!
– Так это его чемодан? Того, убитого на берегу Монтелимарского канала?! – Ташлен не сдерживал удивления, хоть всё ещё побаивался что Конте его подозревает.
– Представь себе, его.
– Но я ничего не понимаю, Конте! Когда мне подкинули этот злосчастный чемодан, выходит этот Федериче был ещё жив. Может, это он убил этого беднягу, запихнул в свой чемодан и подбросил его мне?!
– Может-не может, а нам нужно пошуршать в «Тихой Заводи». Рошмор – это соседний городишко.
– Брось, Конте, там уже давно всё кишит легавыми! Нас схватят, или сразу нашпигуют пулями.
– С чего вдруг? Этот Федериче был зарегистрирован под другим именем, и я твёрдо уверен, что он далеко не пушистый барашек и сделал это чтобы его не нашли именно легавые. Ох, и не чист на руку этот итальянец…
– А как мы доберёмся в этот Рош… Рошмор?
– На станции Монтелимар было расписание пригородных поездов. Я прихватил его на всякий пожарный, и не прогадал. – Конте развернул расписание и карту ближайших населённых пунктов. – Так, Рошмор, Рошмор… Вот он – почти пять километров от станции. Нам нужен Петит Иль… К счастью для нас, дорога к Петит Иль проходит через этот чёртов лес и правый приток Роны.
Услышав слово «лес», Грегуара передёрнуло:
– У меня есть идея, Конте: нужно вернуться на станцию Монтелимар, и идти вдоль путей, но стараться держаться лесополосы. Так будет безопаснее, учитывая, что лес кишит волками!
– Ценю твою так поздно проснувшуюся инициативу, Грег, но нам лучше подальше держаться от доков канала, железнодорожных и почтовых станций, и тем более ржавых рельсов. Пойдём напрямик, через лес, срежем добрых два километра. Быстрым темпом управимся часа за два-три.
– Но Конте, а как же… волки?
– Уж поверь мне, Ташлен: лучше голодные, дикие волки, чем безбашенные псы психопата Лаваля.
Глава 8. Сюрприз посреди леса
Несмотря на волчьи песни и пляски, ночь прошла хоть и на иголках, но без стычек с лесными обитателями и уже ближе к рассвету всё улеглось – и ревущий ветер и воющие дикие псы. Ташлен и Конте замели следы своего пребывания в хижине, затушили печь и отправились в путь. Арктика начала покидать Европу, вызвав небольшое колебание температуры, что заставило патетичную зимнюю сказку превращаться в слякотную, мерзкую оттепель.
Грег шёл немногим позади, и не мог надышаться лесным воздухом, который пробуждал в нём чувство свободы. Но спустя полчаса, его энтузиазм погас, и он начал суетиться, как уж на сковородке, всматриваясь в каждый шелохнувший от любого ветерка куст:
– Конте, кажется, я видел волка!
– Так кажется или видел?
– Не знаю, там что-то прошмыгнуло!
– Давай, поднажми, и казаться перестанет.
– Слушай, давай рискнём и вернёмся на станцию, будем идти вдоль путей, как я предлагал, но не высовываясь с полосы…
– Нет, Ташлен, ты не выносим! Тебе так и чешется попасть в лапы отморозков Интерпола?! Мало приключений за последние дни?!
Грегуар глубоко вздохнул, и не вступая в спор неохотно поплёлся за Конте, частенько оглядываясь назад, не забывая притряхивать свежие следы сухой полынью…
Конте ориентировался на карту небольшого масштаба, и первым делом, вышел к предположительному притоку Роны. Держась как можно ближе к воде, он был уверен, что идёт относительно правильно, но периодически, они всё равно сбивались с пути, возвращаясь на ту же точку…
– Кажется, у меня начались ароматические галлюцинации на почве голода… – возобновил нытьё Ташлен.
Конте оторвался на минуту от своих расчётов:
– Какие-какие?
– Ароматические… Носовые… Не знаю, какие… Поразительно, как я быстро успел деградировать в таких условиях! Знаешь, мне кажется, я чувствую запах бифштекса на гриле с картофельными дольками, приправленными душистым тимьяном. И подливой, густой, жирной домашней подливой на томатной пасте. И сочным маринованным луком с петрушкой. И грибами, заправленными…
– Прекращай, Ташлен, иди и помалкивай! Понюхай полыни, может тебе всякая ересь перестанет лезть в голову. – Конте сглотнул слюну, и сосредоточиться на главном стало ещё сложнее.
Грегуар сел на мшистый пень, снял с шеи шарф и отряхнул его от капель талого снега, заладив на старый мотив:
– Конте, а что будет, если мы вдруг собьёмся с пути? Заблудимся в этом жутком, холодном, кишащем волками лесу? Как думаешь, Конте, как долго человек может продержаться, в смысле, как долго он сможет оставаться человеком, пока не спустится на самую низкую ступень человеческой эволюции и прибегнет к каннибализму?
– Да чтоб тебя, Ташлен! Ну и темы для разговора ты выбираешь! – уже не первый раз Конте заметил, что бредни Грега плохо на нём отражаются, но закрыть ему рот на долго ещё ни разу не удалось.
Ташлен виновато промычал:
– Прости… Прости меня, я просто говорю то, о чём думаю. Иногда мне кажется, что моя голова слишком мала для всех этих раздумий… Кстати, можем поговорить о чём-то другом. Вот, например, какая музыка тебе нравится? Мне – самба, представляешь? А я ведь вовсе не негр. С каким бы удовольствием я бы сейчас послушал Пьера Барру или старого доброго Антонио с Элис3! Странно, ведь у меня белая кожа, но внутри я ощущаю себя чернее самого чёрного латиноса, можешь себе такое представить? Так что вы слушаете, комиссар?
Конте потупившись в карту, сбивался от болтовни Ташлена. Но проще было ответить этому прилипале, пока он снова не повернул разговор вспять:
– Всё подряд, я не придирчив. – сухо ответил комиссар. На самом деле, тема музыки была запретной для Конте, и ему было проще ответить именно так, нежели признаться в своей слабости к диезам и минорам великих классиков.
– Эх, вы не меломан, комиссар, нет! Такие личности обычно сконцентрированы на чём-то одном. Но не отчаивайся, Конте, нужно просто подобрать себе что-то по душе… А книги?
– Что книги?
– Читаешь какие-нибудь книги, кроме конституции и уголовного кодекса республики?
– Я и того не читаю.
– Жаль… Последнее время, я стал реже читать. И писать стал реже. Вообще, как для писателя, я ничтожно мало написал. Две книги и пьесу, и те никуда не годятся. Разве это можно назвать будущим культурным наследством? Эти типы из Интерпола были правы – я лишь кажусь, делаю вид, что я кто-то, хотя являюсь никем… Хочешь узнать, о чём была моя первая, и скорее всего, последняя пьеса?
– Даже меньше, чем попасть в лапы международного сыска.
– Да? Знаешь, ты прав. И все они правы. Пьеса – дрянь, или говоря проще – полнейший отстой…
Возобновив движение вдоль реки, Конте надеялся, что согласно указаниям на схеме, дальше приток будет сужаться и его будет легче пересечь. И не прогадал: бурлящий приток становился всё тоньше и мельче, что позволяло перейти на другую сторону. Для этого нужно было бы пересечь прихваченные морозцем каменные выступы – но разве это препятствие? Дело плёвое – главное, не терять равновесия…
Аккуратно, но уверенно продвигаясь по камням, вопрос Ташлена чуть не сбил Конте с ног:
– Слушай, Конте! А ты когда-нибудь любил?
– Да чтоб тебя, чёртов идиот! – к счастью, Конте смог удержаться на скользком камне, отделавшись парой мокрых брызг на своём пальто.
– Конте, я так много любил, что уже теперь не знаю, что такое любовь. И уже даже не знаю, смогу ли я когда-нибудь кого-нибудь полюбить. У тебя подобное бывало?
– Никогда! – бросил Конте, продвигаясь по камням дальше.
Грегуару же каменная скользкая тропа давалась на удивление легко: он просто не замечал преград, будучи увлечённым собственными бреднями.
– Любовь…Настоящая, чистая, светлая. Я часто думаю вот о чём: а знал ли я хоть раз, что такое эта самая любовь? Знаешь, женщины в моей жизни были подобны музам: они появлялись словно ниоткуда, и уходили словно в никуда… Они больше не возвращались, сколько бы я за ними не гнался. Все эти любовные истории в моей жизни были подобны узорам калейдоскопа. Яркие, манящие, чудные, но так быстро сменяющиеся друг за другом, и как следствие, исчезающие за пеленой жизни…
Ещё несколько раз Конте глупо оступался, замочил штанину и добрую часть ботинка, а дальше чуть не подвернул лодыжку и успел обругаться, на чём свет стоит. После, оказавшись с горем пополам на твёрдой земле, он с облегчением опустился на старую корягу. Ташлен догнал Конте и плюхнулся рядом, лишь слегка утерев лоб шарфом.
– А теперь… А теперь, Конте, я думаю…
Конте закатил глаза, после чего взбеленился так, что прервал своего меланхоличного друга, и не подбирая тактичных слов, вволю высказался:
– А теперь Ташлен заткнись и послушай меня пару минут. Тебя хочется откашлять и выплюнуть на асфальт, оставив под грязной подошвой каких-нибудь барыг. Понял, на что ты похож, Грегуар Ташлен? Нет? Так слушай: ты похож на улитку с проломанным панцирем, на кастрюлю без ручек, которую никто не желает снять с огня – вот настолько ты жалок, мой навязанный проклятым случаем друг. И я могу находить подобные презрительно гадкие примеры до бесконечности. Нет, это не значит, что ты полное дерьмо, нет. На самом деле, ты сам из себя делаешь морального урода, и столетнего, почти выжившего из ума старика. Прекрати думать и начни делать! Прекрати анализировать, просто следуй своим целям, если они у тебя вообще есть. Вот скажем, что мешает тебе лично написать с десяток книг за год-полтора?!
– А сколько из них будут хорошими, Конте?! Это снова выставлять на суд перед этими заносчивыми тварями свой труд – бессонные ночи и откровения души, чтобы опять быть оплёванным с головы до ног?!
– Да какая разница! Как можно слушать заносчивых тварей и тем более ровняться на таких?! Как можно ждать признания за то, что тебе самому противно?! За то, что ты делаешь лишь в угоду кому-то?! Знаешь что, дружок, ты ничем не отличаешься от тех уродцев в Монпарнасе, нет, ты даже хуже – ты безмозглое существо, которое бегает на посылках у каких-то шутов, которым посчастливилось занять стул первыми.