У каждого политрука роты был недельный план политико-воспитательной работы. Все расписано по часам и дням: выпуск газет, боевых листков, собрания, беседы, читка газет…
Июль подходил к концу. Состоялся общедивизионный митинг, на который прибыли руководители Казахстана и Киргизии. 27 июля дивизия, выстроившись в городском парке, торжественно приняла военную присягу. Каждый из бойцов берет текст присяги и, повернувшись к строю, к товарищам, громко читает:
— Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Сводки Совинформбюро продолжали нести вести одна хуже другой. Все отчетливо понимали, что дивизия теперь уже скоро отправится на фронт. И вот наступил день, когда эшелоны двинулись на запад.
Из письма В. Г. Клочкова сестре: «Из Алма-Аты я выехал 18. VIII. Нина с Эличкой провожали меня до вокзала… Нина вам вышлет мое фото в военной форме вместе с Элей».
…Девочка так доверчиво прижалась к человеку в военной форме, к отцу… Эта фотография была дорога ему. Недаром он сообщает именно о ней. Прямо на лицевой стороне рукой Клочкова выведено: «И за будущее дочки ухожу я на войну».
19 августа. Первая совсем небольшая остановка в 550 километрах от Алма-Аты в Джамбуле. Оттуда открытка. Торопливый почерк: «Нина! Едем на Запад. Настроение превосходное. Целую крепко вас с доченькой».
В тот же день Клочков пишет сестре Нюре: «Достаточно уступать нашей территории. Уж больно мне хочется побывать там, где Гитлеру напишут эпитафию «Собаке — собачья смерть».
…Два месяца войны. 22 августа. Эшелоны подходили к Оренбургу. Еще одна открытка В. Г. Клочкова домой: «Здравствуйте, любимые Ниночка и дочка Эличка… Едем ближе к цели. Настроение у всех прекрасное, бодрое… Сегодня, Нина, дважды видел тебя во сне. Хотелось бы увидеть и дочку. Крепко, крепко целую. Ваш папа».
Из сообщений Совинформбюро: «После ожесточенных боев наши войска 22 августа оставили город Гомель…»
316-я рвется в бой. В письмах Клочкова отзвуки этого порыва: «Настроение у меня и моих бойцов прекрасное, с таким настроением воевать можно».
Сызрань. Поезд гулко прогромыхал по мосту… Волга! Родная река! Жена вспоминала: «Любил он Волгу. Зайдет, бывало, разговор о ней, он весь оживится, глаза блестят…»
«Только что проводили глазами красавицу Волгу… Через 15 минут едем дальше. Завтра встретимся с стервятниками… Послал в Синодское открытку. Ваш папа». Это строчки из его открытки, написанной 23 августа на сызранском вокзале.
Когда-то Александр Блок сказал, что только влюбленные имеют право на звание человека.
Любовью к жене и дочери выверял В. Г. Клочков свою любовь к Родине.
«Здравствуйте, мои любимые Ниночка и Эличка!
24/VIII приехали в Рязань, сегодня вечером будем в Москве. Враг совсем близко. Заметно, как по-военному летают наши «ястребки». Завтра в бой. Хочется — чертовски — побить паразитов. Писал эти строки в Рыбном, около Рязани, паровоз тронулся, поехали дальше.
25/VIII ночь провели в Москве, чертовская ночь, воровская ночь, дождь шел всю ночь. Пока что неизвестно — был в Москве или около Москвы германский вор, но целую ночь ревели моторы самолетов.
Много мы проехали городов, деревень, сел, аулов и станиц, и везде от мала до велика от души приветствовали нас, махали руками, желали победы и возвращения. А беженцы просили отомстить фашистам за то, что они издевались над ними. Я больше всего смотрел на детей, которые что-то лепетали и махали своими ручонками. Дети возраста Элички и даже меньше тоже кричали и махали ручонками и желали нам победы.
Из Украины в Азию, к вам туда через каждые 3–5 минут едут беженцы, с собой везут исключительно все: и станки с фабрик и заводов, железо… (неразборчиво. — В. О.), трамваи, старые тракторы… Словом, врагу ничего не остается… Гитлеру будет та же участь, какая постигла Бонапарта Наполеона в 1812 году.
Наш паровоз повернулся на север, едем защищать город Ленина — колыбель пролетарской революции…»
С детства входили в жизнь Клочкова идеи честного и верного служения людям, народу.
1917 год. Из воспоминаний старшей сестры: «У нас дома проводились сходбища бедноты: собирались соседи и беседовали о революции и о том, как жить дальше…»
Из публикации в уездной газете: «Синодская ячейка насчитывает в настоящее время 12 членов. Кроме того, пять человек взяты по партийной мобилизации на фронт. Пять других товарищей организовали коммуну (артель) в с. Чернавке.
При ячейке открыт в память погибшего борца за свободу т. Сепотова культурно-просветительный кружок его имени, в котором устраиваются митинги, собеседования на разные темы и ставятся спектакли. При просветительном кружке имеются секции: лекционная, драматическая, музыкальная, хоровая и библиотечная.
Нужно сказать, сделано было бы неизмеримо больше, если бы не ощущалась нужда в керосине».
1921 год. Из воспоминаний брата: «Помню, как в Николаевке ставили пьесу. Кто ее написал, забыл. А называлась она так: «Первая девушка и последний барин». Вася участвовал в представлении и читал со сцены есенинские стихи «Как скромный мальчик из Симбирска стал рулевым своей страны…».
1923 год. Из воспоминаний матери: «Вася вступил в пионеры и все читал, и не только сам себе, книжки про новую жизнь, про Ленина…»
Из воспоминаний друзей детства: «Мы, первые николаевские пионеры, были страшно охочи на дела необычные… Устраивали у нас в селе в пику нашему попу комсомольские пасхи. В клубе, а то и прямо на улице во все горло распевали: «Не надо нам монахов, не надо нам попов. Мы в небе нашем синем разгоним всех богов».
1926 год. Василий Клочков принят в комсомол.
Эшелоны 316-й устремились на северо-запад. Дивизии предстояло влиться в состав 52-й армии, которая имела приказ защищать восточный берег Волхова.
Неповторимо красивы эти исконно русские земли. Южанам-панфиловцам они в особенности должны были показаться чарующими — изумрудные луга, невесомый бездонный купол нежно-голубого неба в белесой дымке облаков…
Обильно полита эта земля русской кровью. Конечно же, политрук по дороге рассказывал своим бойцам о Новгороде и Пскове. Тевтонцы — подвиги русских дружин… Немцы — в 1918-м, рождение Красной Армии…
И вновь на этой земле бессмертные деяния.
В боях под Новгородом политрук А. И. Панкратов бросился грудью на вражеский пулемет. Именно здесь был совершен первый в войне великий подвиг самопожертвования. Политрук стал Героем Советского Союза.
Политрук. Первый в атаке, последний при отходе. Фашисты с особой ненавистью охотились за человеком, на рукаве гимнастерки которого алела красная звездочка. Традиции комиссаров революционного времени живы. Они проявлялись в верности политруков делу В. И. Ленина и партии, в умении зажечь сердца, в стойкости, в готовности отдать жизнь за свободу своего народа. Более 200 политработников в годы войны были удостоены звания Героя Советского Союза. В их числе и панфиловцы — Клочков и его боевые товарищи Петр Вихрев и Малик Габдулин…
25 августа. Эшелоны подошли к станции Боровичи. Станция была почти безлюдна. Кругом следы пожаров, бомбежек… Стали выгружаться. Был прекрасный — редкость для этих мест — тихий и солнечный день. Но скоро поняли, что это плохо. Появилась «рама» — вражеский самолет-разведчик.
27 августа. В три часа утра И. В. Панфилов отдал приказ: «1) Противник занял 25.8 Новгород. 2) 316. с. д. к 12–00 30.8 сосредоточиться для последующего занятия участка обороны…» Здесь же были определены задачи полку.
…Изнурительным был 100-километровый марш. Лил дождь. Раскисли дороги. Не везде через реки и речушки успевали навести переправы. Полк переправился через реку Мету и с ходу принялся организовывать оборону. Новый приказ Панфилова определил ему боевую задачу: «Используя условия местности, прочно прикрыть танкоопасные направления и железную дорогу на участке полка». Дивизия заняла второй эшелон обороны. Так уж сложились условия, о чем пишет в своих воспоминаниях командующий Северо-Западным фронтом П. А. Курочкин, принявший этот пост за два дня до прибытия казахстанцев: «Положение на фронте постепенно начало стабилизироваться. Наступило временное затишье».
Затишье, разумеется, было относительным. Таким оно выглядело, пожалуй, только на картах стратегического назначения. Случались бомбежки и артналеты, ходили в разведку. Выпадало и хоронить боевых товарищей. Покоя не было. Работали, работали: устраивали позиции — окопы полного профиля, стрелковые ячейки, противотанковые заграждения. И, конечно же, воинская учеба в обстановке столь непосредственной близости к врагу. А ко всему прочему— мерзкая погода. Осень началась рано — дожди, слякоть, тяжелая грязь. Везде — в землянках ли, в окопах, ходах сообщения — стылая вода.
Клочков быстро привыкал к армейскому повседневью. Когда выпадали свободные минуты, все чаще садился за письма — в сентябре почти каждый день.
«…Идет дождь, сейчас собираемся оборудовать окопы, а пока сижу под палаткой в лесу и пишу. Самолеты сегодня еще не бомбили, между прочим, наших самолетов летает больше. В день 10–15 раз бывает воздушная тревога. Наше подразделение потерь еще не имеет. Да и в целом дивизия имеет только 8 человек убитыми и человек 10 раненых. Сам я и все бойцы моего подразделения чувствуют себя хорошо.
Немцы-фашисты застыли на одном месте… Дожди здесь ежедневно не дают покоя немцам, оно и нам неприятно, но для немцев убийственное дело».
6 сентября. Снова письмо: «…Соскучился страшно за вами. Сижу в комнате и за столом пишу это письмо. Между прочим, Нина, я 3-й день в деревне, две ночи подряд спал в тепле. Здесь ведь не Алма-Ата, осень настоящая. Хозяйка квартиры — старушка, живет одна, хорошо за нами ухаживает, а пас 3-е. Она (старушка) 3 сына проводила на войну и вот жалеет нас, как своих сыновей. Народу здесь осталось мало, все выехали, но вряд ли немцу удастся дальше продвинуться. Наши крепко удерживаются, скоро запоет Гитлер: «Зачем я шел к тебе, Россия…»