В прениях выступило 16 человек. Среди них — политрук роты Клочков».
Успел ли Лобачев записать хоть что-то из речи Клочкова? Да, успел: «Четвертая рота вместе с артиллеристами дважды отбрасывала врага. Но немцы прорвались справа. Роту отвели на высоту 233,6. Здесь сумели подбить шесть танков. Я, например, скажу о Якове Бондаренко. Чудесный парень, храбро дерется, не боится опасности. Почему не боится? Потому, что научились презирать врага. Фашисты собрались завтракать в Волоколамске, а ужинать в Москве. Мы их решили накормить раньше. Ни один взвод не дрогнул! Когда пошли танки, встретили бутылками и гранатами. Слева поддержала пушка. Они пошли второй раз. Мы пропустили танки через траншею и начали бой с фашистской пехотой. Я считаю, что в роте у нас все большевики!»
Лобачев отмечает: «Зал встретил эти слова аплодисментами».
После актива прошли партийные собрания в полках. В 1075-м повестку дня обозначили так: «Итоги проведенных боев и задачи на новом рубеже».
А. Л. Мухамедьяров вспоминал, что перед собранием его и комполка вызвал И. В. Панфилов. Поинтересовавшись, как подготовлено оно, генерал посоветовал:
— Чтобы другие воспользовались боевым опытом в будущем, расскажите об умелых действиях в прошедших боях командиров — Маслова, Веткова, Семибаламута, и политработников — Габдуллина, Джетпысбаева, Клочкова. Врага побеждают не количеством, а смелостью и умением — такова должна быть главная мысль при характеристике героев.
…Продолжим складывающуюся день за днем фронтовую хронику ротного политрука. 4 ноября. Еще встреча с Панфиловым. В тот день после учебных стрельб с новым для полка оружием — противотанковыми ружьями — генерал побывал в 4-й роте. В окопах среди солдат И. В. Панфилов заговорил о танках, о преодолении чувства «танкобоязни»:
— Вам придется отражать не только пехоту, но и танковые атаки. С пехотой вы хорошо управляетесь, а вот с танками не все умеют драться. У многих нервы не выдерживают.
Неожиданно обернулся к одному из солдат и спросил:
— А вы боитесь танков? Как вас зовут?
Боец вытянулся и отрапортовал:
— Есбулатов Нарсутбай.
— Так как, Нарсутбай, танка боитесь?
Откровенным был ответ:
— Боюсь, товарищ генерал. Меня под Княжевом чуть не задавил фашист. Земля посыпалась, окоп оседает, когда он вертелся над нами туда-сюда. Товарища моего совсем раздавило. Боюсь.
— Да, — раздумчиво заговорил Панфилов, — не успели мы там глубоко зарыться в землю. И почва была рыхлая. А тут вон какие окопы вы отрыли, и почва твердая, зимняя. В таких окопах даже самый тяжелый танк не раздавит. Не забудьте, что на близком расстоянии танк не страшен. Гранатой его по гусеницам или пропусти, да в хвост гранатой или жги бутылкой с горючей жидкостью…
Две недели продолжалось относительное затишье — стороны скрытно готовились к решительному сражению. Комдив предупреждал: «Мы должны следить за каждым шагом немцев.' Потому для нас первая задача — разведка, вторая — разведка и третья задача — разведка. Разведка всеми путями и средствами. Сильные и смелые, отважные — в разведку!»
Из воспоминаний комсорга полка Б. Джетпысбаева, прикомандированного к разведгруппе:
«Был уже час ночи. Кружила метель. Мы шли в белых маскхалатах, и нас трудно было различить в снежной пурге. Вот и Жданово. Постучали в крайнюю избу. В темноте, не зажигая света, отозвалась старушка. Она сообщила: в третьем от ее хаты доме квартируют немцы.
Нам удалось разглядеть танки, занесенные снегом. Туда направилась наша группа во главе с Клочковым. Шли гуськом, друг за другом, присматривались настороженно к танкам и не заметили часового во дворе.
— Хальт! — выкрикнул он. Тут уж не обошлось без выстрела. Немцы всполошились, выскочили из домов с автоматами. Завязалась жаркая схватка. Мы пустили в ход гранаты, танки забросали бутылками с горючей смесью.
К рассвету мы доставили в штаб дивизии трех пленных».
Многое в предвоенной жизни В. Г. Клочкова способствовало становлению, формированию его, если можно так выразиться, таланта политрука.
…30-е годы. Вольск. Из статьи заместителя главного бухгалтера завода «Металлист» В. Г. Клочкова: «Однажды я написал статью в газету «Цемент», в которой покритиковал Рожкова и бывшего технорука Полуботько.
На второй день Рожков вызвал меня к себе в кабинет и заявил, что такой критики не простит.
…Он попытался уволить меня, но не подобрал для этого веского материала, пытался снизить зарплату, но также не нашел оснований. Сейчас он со мной не разговаривает…»
…1941 год. Алма-Ата. Из протокола партийного собрания Наркомата: «Тов. Клочков. — Не все надо заниматься критикой, нужна и самокритика. Надо прямо сказать, что предприятий общественного питания мы не знаем, даже не знаем хорошо работы Алма-Атинского треста столовых и ресторанов, там развита канцелярско-бюрократическая волокита (для примера зачитывает несколько приказов), нужно предприятия изучать всесторонне путем выезда на места. Нет в аппарате Наркомторга увязки в работе между отделом треста столовых и ресторанов и отделами прод. и пром, товаров.
Многие работники ходят вечером в Наркомат не работать, а показать, что «работают».
Говорит о несерьезном подходе к подбору кадров как в аппарат Наркомторга, так и в предприятиях общественного питания».
Клочков любил и ценил своих солдат, гордился ротой. «Мое подразделение считается лучшим в части», — пишет он как-то домой.
В роте к ноябрьским дням — около ста человек. Семь членов партии и пятьдесят шесть комсомольцев. Русские, казахи, украинцы, киргизы, узбеки. Молодые и пожилые, неженатые и семейные. К каждому, понятно, свой подход…
Война до предела обострила характеры, чувства. И в этих условиях именно на коммунистов, на политического руководителя — политрука были устремлены десятки глаз. С коммунистов был особый спрос. Но на них была великая надежда. Им доверяли. В них видели совесть Партии, голос Партии, волю Партии.
Знали бойцы и другое: политрук должен ничуть не хуже командира овладеть искусством воевать, лучше всех знать любое ротное оружие. С таким политруком — надежно и спокойно.
Политрук… Он с солдатами день и ночь. Это их друг. Он и поговорит по душам, и поможет написать письмо домой, первым затянет песню, кинет добрую шутку… Политрук организует митинги и политинформации, читает вслух газеты, сообщения Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего, знакомит бойцов с различными воззваниями и листовками, помогает парторгу, он первый друг комсомольцев. А какой наукой убеждать становились для политруков пламенные статьи М. Шолохова, А. Толстого, И. Эренбурга, В. Вишневского, присылаемые в дивизионную газету стихи земляка Джамбула!..
Любил В. Г. Клочков политическую работу, видел ее высокий смысл и знал, что самый главный результат всех усилий политрука — как воюют солдаты. Все подчинял этому, был инициативен и остроумен, ломал шаблоны. Интереснейший на этот счет эпизод содержится в книге первооткрывателя подвига героев-панфиловцев Александра Кривицкого «Подмосковный караул».
Однажды А. Л. Мухамедьяров и секретарь партбюро полка увидели, что Клочков собрал группу бойцов и что-то говорит им. Оказалось, он читает вслух фашистскую листовку. Когда прочел; побеседовал с бойцами, спросил: «Что мы с этими листовками делать будем?» В ответ раздалось: «Помять их да в дело пустить — по назначению!»
Когда бойцы разошлись, Клочкову сказали:
— Ты что же делаешь, политрук?.. Ты же знаешь приказ: немецкие листовки собирать и, не читая, отправлять в политотдел дивизии. Там эту пакость не мнут, а сжигают.
— Так я знаю приказ. Но ведь кто найдет листовку, то ее прочтет, хоть краем глаза, но заглянет же, а уж потом принесет. Я и рассудил — прочесть ее тем, кто подобрал, и потолковать по душам.
Однако приказ есть приказ. Собрали партбюро. Но не успели еще вынести решение, как позвонил Гундилович и попросил срочно отпустить Клочкова — немцы начинают атаку. Пришлось заседание прервать. А на следующий день явился политрук с пленным немцем да с повозкой трофеев. «Вещественные доказательства» в пользу Клочкова были наглядны…
После своей неудачи в октябре фашисты готовились к новому наступлению на столицу.
Из приказа Гитлера: «Солдаты! Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонились перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Осталась Москва. Заставьте ее склониться, покажите ей силу вашего оружия, пройдите по ее площадям. Москва— это конец войны. Москва — это отдых. Вперед!»
7 ноября. Вся страна слушала выступление Верховного Главнокомандующего. Он не скрывал — враг у стен Москвы, но вселял уверенность, звал к отпору, к подвигам: «На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, попавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте достойными этой миссии! Война, которую мы ведем, есть война освободительная, война справедливая… Под знаменем Ленина — вперед к победе!»
Прекрасно оснащенной гитлеровской махине в трудно, казалось бы, останавливаемом ее движении к столице было противопоставлено при всех страшных трудностях многое. И войска, обретшие немалый с 22 июня опыт. И вовремя стянутые резервы. И умело найденный полководческий маневр. И стратегически великолепно определенный час и день решительного контрнаступления.
И еще одно грозное оружие — то, чего фашизм в расчет не принял. В душах советских людей страшным для врага взрывом накопилось понимание своей особой ответственности за судьбы Родины.
Такой нравственной стойкостью и силою убежденности обладали миллионы.
Из писем тех, кто погиб, но не дал склониться Москве.
И. В. Панфилов — жене Марии Ивановне: «Ты, Мурочка, себе представить не можешь, какие у меня хорошие бойцы, командиры, — это истинные патриоты, бьются, как львы, в сердце каждого одно — не допустить врага к родной столице, беспощадно уничтожать гадов. Смерть фашизму!