[47]. Но слухи об этом, конечно, доходили до неё в виде легенд и впоследствии. В частности, в более поздней версии рассказывалось, что Комиссаржевский сумел усмирить суровых солдат пением и расположить их в свою сторону. Поистине Орфей, зачаровывающий скалы!
Существует ещё одна почти фантастическая история, о которой вспоминают всегда, когда речь заходит о Ф. П. Комиссаржевском, и которая была особенно популярна по идеологическим причинам в советские времена. Якобы в период своего трёхлетнего пребывания в Италии молодой ученик Репетто успел принять участие в повстанческих действиях Гарибальди, в начале 1860-х разворачивающихся на новом этапе. Никаких документальных доказательств этому, конечно, найти невозможно, но мифология утвердилась. И, вероятно, для Веры была значимой и многое определила в её дальнейших поисках.
Конечно, стиль жизни в доме Комиссаржевских целиком и полностью был подчинён театральным будням и праздникам. Случалось, что Фёдор Петрович репетировал дома вместе со своими партнёрами. Известно, что дети были свидетелями репетиций «Бориса Годунова» Мусоргского, «Каменного гостя» Даргомыжского. Актёры проходили выборочные сцены, решали профессиональные вопросы. Дети на репетиции, конечно, не приглашались, но умели устроиться так, что видели и слышали всё, им необходимое. Зарождение спектакля так или иначе происходило на их глазах. Известные актёры того времени Ф. И. Стравинский, Е. В. Клебек, О. О. Палечек, Е. А. Лавровская, Д. М. Леонова, главный режиссёр Мариинского театра Г. П. Кондратьев, первые композиторы эпохи были домашними людьми в этой артистической семье.
Об атмосфере дома вспоминает Н. Ф. Скарская: «Комиссаржевский был тенором эпохи 60—70-х годов. Таким был и круг друзей нашей семьи, кровно связанных с музыкальной жизнью тех лет. <...> Среди этих деятелей искусства был Стравинский, отец будущего композитора, оперный бас, одарённый выдающимся талантом драматического актёра, с которым по искусству гримироваться мог соперничать один только Шаляпин. Эскизы своих гримов Стравинский с чудесным мастерством зарисовывал сам, а нередко и лепил их из глины. Здесь можно было встретить Палечека, который по справедливости считался непревзойдённым руководителем оперного хора. Знаменитая своим голосом дородная Леонова и замечательная певица Лавровская также любили бывать в нашей семье. Навещал наших родителей Цезарь Антонович Кюи, автор “Ратклифа”, которого никак не удавалось поставить на оперной сцене... Композитор бывал с женой и дочкой, нашей однолеткой. Среди друзей отца был Даргомыжский, и одним из достойнейших был Мусоргский»[48].
Естественно, что жизнь детей, нисколько не отделённых от этой взрослой артистической жизни, шла не совсем правильно с точки зрения классической педагогики. Ни строгий распорядок, ни соблюдение чётких бытовых правил, ни неукоснительное приготовление уроков, ни регулярность занятий не вменялись им в обязанности. С одной стороны, это давало определённую свободу, в том числе в выражении себя и развитии творческих способностей личности; с другой — способствовало формированию всевозможных психологических проблем, с которыми детям предстояло потом жить. Как деликатно подметил составитель биографического очерка, посвящённого В. Ф. Комиссаржевской, близко знавший её Е. П. Карпов, «на всём укладе семейной жизни Комиссаржевских лежал отпечаток артистичности, некоторого, если можно так выразиться, художественного беспорядка, отсутствия буржуазной прилизанности и чопорности»[49].
В середине 1870-х годов Ф. П. Комиссаржевский купил небольшое имение недалеко от Вильно, в местечке, которое носит литовское название Бездонис, и присвоил ему название Марьино (или Марусино), в честь жены. Туда Комиссаржевские теперь уезжали на летний сезон. Вероятнее всего, имение было куплено на деньги, которые Мария Николаевна получила по завещанию отца, умершего в 1873 году[50], хотя Фёдор Петрович как солист Мариинского театра зарабатывал очень хорошо и мог содержать семью без труда. В имении он, свободный от своих занятий, часто читал вслух; иногда — вся семья, в том числе и дети, участвовала в чтении по ролям. Интонации Веры Фёдоровны, которые впоследствии производили такое сильное впечатление на зрителей и слушателей, очень напоминали отцовские. Вольное или невольное подражание его чтецкому таланту поставило её неповторимый голос.
Естественно предположить, что дети, как это было принято в то время вообще, а в театральных семьях особенно, ставили домашние спектакли. О пристрастии старшей дочери к сценической игре вспоминала впоследствии её мать. Вера разыгрывала для своих сестёр небольшие пьески собственного сочинения или показывала комические сценки. «...Сюжет состоял большей частью в том, что старая дева, воображая себя интересной, кокетничала с молодёжью, которая поднимала её на смех. Роли всех лиц исполняла Вера одна, очень талантливо и комично, так что в комнате всё время слышался смех и просьба детей о повторении. Десяти лет спектакли её были серьёзней, так как в них входила музыкальная часть: сцены из опер, где участвовал отец. Его роль она брала на себя, а сестре своей Наде предоставляла роль партнёра...»[51]
Друг детства Комиссаржевской А. А. Фрей вспоминал, как по инициативе Марии Николаевны в качестве сюрприза для Фёдора Петровича решили ставить детский рождественский спектакль. Репетиции устраивались специально в те дни, когда он был занят в опере и возвращался поздно. Но произошла «утечка информации», и, узнав о готовящейся премьере, Фёдор Петрович сам взялся режиссировать. Для постановки была выбрана небольшая стихотворная комедия современного автора Н. И. Куликова «Которая из двух», две главные женские роли достались старшим сёстрам, а единственную мужскую исполнял Фрей. Роль горничной за малолетством других актёров была разделена надвое — вместо традиционной горничной Лизы на сцене появились горничная и лакей. К спектаклям готовились основательно: придумывали и делали декорации, шили костюмы. Играли в гостиной, рампу устроили из комнатных цветов и растений. Суфлёрской будкой стал кабинет Фёдора Петровича, откуда подавала спасительные реплики Мария Николаевна.
Интересно, что после детского спектакля вечер продолжался выступлениями взрослых. На рояле играл М. П. Мусоргский, пел известный лирико-драматический тенор Н. Г. Дервиз. Естественно, что такие вечера оказывали на детей магическое действие. По воспоминаниям А. П. Репиной, впечатлительная Вера ещё долго бредила ими, повторяя реплики сыгранных ею ролей. Были и более серьёзные пробы. Фрей рассказывает о спектакле, поставленном детьми в квартире близкого друга семьи Комиссаржевских доктора А. К. Хрщоновича. На этот раз только декорации были собственного изготовления; костюмы достали в Мариинском театре, был приглашён профессиональный парикмахер.
Всячески поощряя увлечение театром, Фёдор Петрович со свойственной ему непоследовательностью резко высказывался против актёрского будущего детей, не желал видеть дочерей на профессиональной сцене. (Впоследствии он легко изменит своё мнение и сам выведет их на «роковой дебют».) Собственно, воле отца никто сопротивляться и не собирался, тем более что вечного праздника театра с его неистребимой магией домочадцам Фёдора Петровича хватало с лихвой. Другое дело, что никакая иная деятельность не увлекала так Веру, как сценическая. У неё была, правда, поразительная память — она легко запоминала поэтические и прозаические тексты, что впоследствии очень пригодилось ей как актрисе. В её письмах нередко встречаются цитаты из прочитанных книг, часто философского содержания, которые она приводит для подтверждения своих мыслей. Цитаты эти не сверены, приведены по памяти. Однако проверка практически не показывает расхождений с первоисточником: Вера Фёдоровна почти не ошибалась — её цепкая память сохраняла те самые слова и обороты, которые использовал автор.
Однако прилежанием и усидчивостью она не отличалась с детства, не признавала никакой дисциплины, была противницей любой систематичности, ненавидела грамматику всех языков. Чистописание было для неё невозможным занятием. Это, кстати, заметно по почерку уже взрослой Веры Фёдоровны, который зачастую невозможно разобрать не из-за сложности, а из-за неряшливости начертания. Естественно, что природная или воспитанная обстановкой в семье беспорядочность натуры будущей актрисы только подкреплялась постоянными сменами гимназий и пансионов. Смена правил, смена педагогов, смена учебных предметов, нигде ничего всерьёз, нигде никакой глубины, на усилия для постижения наук просто не хватало ни времени, ни желания, ни старания... В общем так и получилось, что школой для Комиссаржевской стал театр, а главной педагогической методикой, хорошо ею освоенной впоследствии, — самообразование. Удивительно, что во взрослом возрасте ей удавалось ограничить себя строжайшей самодисциплиной, которая позволяла глубоко и серьёзно подходить к тем постановкам, в которых она участвовала, и к тем ролям, которые ей доводилось играть.
Восьми-девятилетней девочкой Вера побывала в имении своего деда Н. Д. Шульгина Буславле. Эта была та самая примирительная летняя поездка — вероятно, незадолго до смерти старика, — от которой отказался отец. О ней выразительно вспоминает в своих мемуарах Надежда Фёдоровна. Мы приведём несколько фрагментов из них, помня о том, что Надя была на четыре года моложе сестры, и свидетельства пяти- или даже четырёхлетней девочки с трудом могут быть восприняты как действительные воспоминания. Возможно, они составлены не столько из собственных впечатлений, сколько из рассказов старших. В любом случае в них проступает характер Веры, даже если события воссозданы не вполне точно.
Старая усадьба, с её размахом, традиционным укладом, множеством дворовых построек, разнообразием человеческих типов и занятий, близостью к природе, свободой, волей-неволей предоставленной девочкам, очень им понравилась. Иное дело — дед, хмурый, нелюдимый, вспыльчивый старик. Неизвестно, был ли действительно таким Н. Д. Шульгин в эти годы, но дети избегали деда, изредка даже посмеивались над его чопорностью и властностью, а в усадьбе находили себе всевозможные развлечения. Одно из них Н. Ф. Скарская описывает так: «Добрались и до кухни. Познакомились с поваром Никитичем. Т