Оно вышло из буроватой полосы тумана всего в двух милях под ветром. Сразу же Джек в подзорную трубу увидел подлатанную фишей фор-стеньгу, на которой стоял лишь наглухо зарифленный марсель. Всё ясно и понятно, разумеется, Диллон оказался совершенно прав. Вот где находился предмет их поисков, хотя он и оказался совсем не там, где ему следовало быть. По-видимому, некоторое время тому назад он лавировал от острова Дракона и теперь медленно пробирался на юг, к проливу. Через час или около того их неприятная задача будет выполнена, и Обри очень хорошо знал, чем будет заниматься к полудню.
— Отличная работа, мистер Диллон! — воскликнул он. — В самом деле, отличная работа. Более удачной встречи нельзя было и желать. Я нипочем не ожидал встретить его так далеко к востоку от пролива. Покажите судну наш флаг и дайте предупредительный выстрел.
На «Джоне Б. Кристофере» несколько побаивались проверки, которую может устроить алчный до людей военный корабль, страстно желающий завербовать всех его матросов-англичан (или тех, кого абордажная партия решит считать англичанами), однако у него не было ни малейшей возможности скрыться, тем более с поврежденной фор-стеньгой и брам-стеньгами, спущенными на палубу. Поэтому после непродолжительной возни с парусами и попытки увалить под ветер на судне обстенили марсели, показали американский флаг и стал дожидаться шлюпки «Софи».
— Вы отправитесь на это судно, — сказал Джек, обращаясь к Диллону, который так и стоял сгорбившись со своей подзорной трубой, словно поглощенный каким-то элементом американского парусного вооружения. — По-французски, в отсутствие доктора, вы говорите лучше любого из нас. И поскольку вы обнаружили его в этом необычном месте, вам его и досматривать. Вам нужны печатные описания или же вы… — Джек умолк на полуслове. Он очень часто встречал пьяных на флоте: пьяных адмиралов, капитанов, коммандеров и пьяных юнг десяти лет отроду, и даже его самого однажды привезли на судно на тачке, но он не терпел, чтобы пили на дежурстве. Ему действительно очень не нравилось такое, тем более в такой ранний час. — Пожалуй, пусть лучше отправится мистер Маршалл, — произнес он холодно. — Передайте это мистеру Маршаллу.
— О нет, сэр, — вскричал Диллон, придя в себя. — Прошу прощения, это была минутная слабость. Я в полном порядке. — И действительно, бледность, ручьи пота, невидящий взгляд куда-то исчезли, сменившись нездоровым румянцем.
— Что ж, — с сомнением отозвался Джек, и в следующую минуту Джеймс Диллон принялся торопливо отбирать экипаж катера, бегая взад-вперед, проверяя их оружие, высекая искры из замков собственных пистолетов, всем своим видом показывая, что он полностью владеет собой. Когда катер стоял у борта «Софи» и был готов к отплытию, он сказал:
— Пожалуй, я попрошу у вас те бумаги, сэр. Освежу память, пока мы добираемся до места.
Аккуратно обстенив одни паруса и наполнив ветром другие, «Софи» держалась слева по носу от «Джона Б. Кристофера», готовая открыть продольный огонь и отрезать ему путь при первом признаке сопротивления. Но таких признаков не наблюдалось. Лишь с полубака «Джона Б. Кристофера» раздавались насмешливые выкрики «Пол Джонс!» и «Как там король Георг?», а улыбающиеся орудийные расчеты «Софи», готовые отправить своих американских кузенов в лучший мир, ничуть не колеблясь и не испытывая к ним ни малейшей неприязни, были бы рады отплатить шуткой за шутку. Но их капитан не желал осложнений, это была и так неприятная работа, нет времени для веселья. Как только кто-то выкрикнул: «Бостонские бобы!» — он рявкнул:
— Тишина везде! Мистер Риккетс, узнайте имя этого матроса.
Время шло. В кадке продолжал гореть фитиль, виток за витком. Внимание находящихся на палубе привлек пролетевший над судном ослепительно белый баклан. Глядя на птицу, Джек принялся настойчиво размышлять о судьбе Стивена. Солнце поднималось все выше и выше.
Наконец досмотровая партия показалась у входного порта американца, спускаясь в катер. На площадке трапа остался стоять один Диллон. Он любезно откланялся штурману и пассажирам, собравшимся у ограждения. На «Джоне Б. Кристофере» начали наполнять ветром паруса — голос помощника капитана с колониальной гнусавостью стал подгонять матросов: «Схватили проклятый брас!» — эхом раздавалось над поверхностью моря — и судно отправилось на юг. Катер «Софи» шел на веслах между ними.
Направляясь к американскому судну, Джеймс еще не знал, что будет делать. Весь день, узнав о задаче, поставленной перед эскадрой, он испытывал какое-то чувство беспомощности перед лицом судьбы и даже теперь, спустя несколько часов, все еще не знал, как ему быть. Он двигался будто в кошмарном сне, поднимаясь по борту американского судна словно безвольный механизм, и он, конечно, был уверен, что найдет там отца Мангана. Хотя, чтобы избежать этой встречи, он предпринял все, что было в его силах, за исключением открытого бунта или потопления «Софи». Хотя лейтенант изменил курс и уменьшил парусность, шантажируя штурмана, чтобы добиться своей цели, он знал, что найдет его. Но вот чего Диллон не знал, чего не мог предвидеть, так это того, что священник станет угрожать выдать и его самого, если Джеймс не сделает вид, что не узнал его. Он невзлюбил попа с первого дня их знакомства, но это вовсе не означало, что он проявит полицейское рвение для его поимки. А затем возникла эта угроза. Какое-то мгновение Диллон был уверен — она беспочвенна. Однако тут же осознал, в какое отвратительное положение он попал. Джеймс был вынужден сделать вид, будто изучает паспорта всех пассажиров, находившихся на борту американца, прежде чем смог взять себя в руки. Он понимал, что выхода у него нет, что любое его действие принесет ему бесчестье; однако никогда не думал, что бесчестье может оказаться столь мучительным. Он был человеком гордым, и довольная усмешка отца Мангана ранила его в самое сердце, а вместе с этим на него обрушилось множество невыносимых сомнений.
Шлюпка коснулась борта «Софи».
— На борту судна таких пассажиров не обнаружено, сэр, — доложил он.
— Тем лучше, — весело отозвался Джек, приподняв шляпу и помахав ею американскому капитану.
— Курс на запад полрумба к югу, мистер Маршалл, и принайтовьте орудия, будьте так любезны. — Из кормового люка доносился тонкий аромат кофе. — Диллон, позавтракайте со мной, — произнес капитан, дружески взяв его за рукав. — Вы по-прежнему бледны, как привидение.
— Вы должны извинить меня, сэр, — прошептал Джеймс, высвобождаясь и глядя с откровенной ненавистью. — Мне немного не по себе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
— Я в совершенной растерянности, клянусь честью, поэтому излагаю ситуацию, целиком рассчитывая на вашу непредвзятость… Ума не приложу, чем я провинился… Дело не в том, что я высадил этих обременявших нас сверх всякой меры пленников на остров Дракона (хотя он определенно это не одобрял), поскольку неприятности начались раньше, еще рано утром.
Стивен слушал сосредоточенно, внимательно, не перебивая. Мало-помалу, то и дело возвращаясь к опущенным деталям, затем забегая вперед, восстанавливая хронологию событий, Джек изложил историю их взаимоотношений с Джеймсом Диллоном — то хороших, то плохих, — а затем перешел к периоду последнего чрезвычайного их ухудшения — не только необъяснимого, но и обидного, поскольку он вдобавок к уважению стал испытывать к лейтенанту дружеские чувства. Упомянул он и о необъяснимом поведении Маршалла, но это было не так важно.
Джек самым старательным образом повторил свои аргументы относительно необходимости создания на судне благоприятных отношений, которые требуются для эффективного управления боевой машиной: он приводил примеры за и против этого тезиса, рассказывал, как внимательно выслушивали и одобряли его речи остальные офицеры. Однако Стивен не мог приложить свой ум к разрешению этих вопросов, и не мог (хотя Джек несколько эгоистично хотел этого) предложить своё содействие, поскольку он был всего лишь воображаемым собеседником, и его мыслительное вещество находилось на тридцать лиг юго-западнее, за пустынным морем. Пустынным и бурным морем: после угнетающих дней штиля, слабых ветров, а затем крепкого юго-западного ветра, ночью ветер повернул к востоку, и теперь дул со штормовой силой поперек волн, которые поднялись еще днем, поэтому «Софи» шумно шла под марселями с двумя рифами и прямыми парусами, а волны бились о наветренную сторону носа, пропитывая дозорного на баке приятной водяной пылью, заставляя раскачиваться из стороны в сторону Джеймса Диллона, чертыхавшегося на квартердеке, а также раскачивая койку, на которой лежал Джек, сосредоточенно уставившись в темноту.
Обри был чрезвычайно занят, однако после того как он проходил мимо часового у дверей каюты и оказывался в уединении, которое никто не смел нарушить, у него появлялась уйма времени для размышлений. Джек не растрачивал это время на пустяковые разговоры, на то, чтобы слушать игру на издающей дрожащие звуки немецкой флейте или обсуждать политику с моряками. «Я поговорю с ним, когда мы его подберем. Буду говорить в самых общих выражениях, о том, какое это утешение — иметь на борту верного друга, об этой особенности морской жизни, когда в один момент ты находишься в тесной кают-компании, где не вздохнуть — не то что сыграть джигу на скрипке, а в следующее мгновение ты, как отшельник, оказываешься в одиночестве, какого никогда прежде не знал.»
В минуты стресса у Джека Обри было две реакции: он становился или агрессивным, или любвеобильным — он всей душой стремился к мощному катарсису активных действий или занятий любовью. Он любил сражаться, любил и распутничать.
«Вполне понимаю тех командиров, которые берут с собой в море женщину, — размышлял он. — Помимо наслаждения, которое она доставляет, она становится еще и теплым, живым, любящим прибежищем… Покой. Как бы я хотел, чтобы в этой каюте была девушка», — добавил он после паузы.
Этот разброд в мыслях, эти сомнения одинокого человека, которого не желают понять, существовали лишь в пределах его каюты и прорывались только в исповедальных беседах с доктором. Однако внешний вид капитана «Софи» ничего такого не выдавал, а для того чтобы заметить, что зарождавшаяся дружба между ним и его лейтенантом внезапно оборвалась, нужен был чрезвычайно внимательный наблюдатель. А штурман стал и