Шлюпки сновали взад-вперед; хмурые пленники спускались в носовой трюм, неся пожитки за пазухой; было слышно, как тиммерман и его помощники орудуют теслами, изготавливая новый румпель. Когда Эллис бежал мимо доктора, тот поймал юношу:
— Когда это вас перестало тошнить, сэр?
— Почти сразу после того, как началась орудийная пальба, сэр, — отвечал Эллис.
— Я так и подумал, — кивнул Стивен. — Я наблюдал за вами.
Первое ядро взметнуло белый столб воды высотой с мачту прямо меж двух судов. «Дьявольски хорошая работа для пристрелочного выстрела, — подумал Джек, — и чертовски здоровенное ядро».
Канонерки все еще находились дальше мили от «Софи», но приближались удивительно быстро, идя прямо против ветра. Каждая из трех ближайших несла длинную 36-фунтовку и шла на тридцати веслах. Даже с расстояния в милю случайное попадание такого ядра пробило бы «Софи» насквозь. Джек подавил острое желание велеть тиммерману поторопиться. «Если 36-фунтовое ядро не заставит его поспешить, то мои слова — тем более», — произнес про себя Джек, расхаживая взад-вперед и при каждом повороте поглядывая на канонерки и на флюгарку. Семь головных канонерок начали пристрельный огонь издалека. Послышалась хаотичная стрельба, большинство ядер падали с недолетом, но некоторые с воем пролетали над головой.
— Мистер Диллон! — крикнул он через борт после полдюжины поворотов и всплеска ядра, упавшего в волны чуть за кормой «Софи» и обрызгавшего ему затылок. — Мистер Диллон, мы переведем остальных пленных позднее и отплывем, как только вы сочтете это удобным. Может быть, вы хотите, чтобы мы подали вам буксирный канат?
— Нет, благодарю вас, сэр. Румпель будет поставлен через две минуты.
— А тем временем мы смогли бы задать им перцу, — размышлял Джек, глядя на напряженные лица своих моряков. — Как минимум дым нас немного прикроет. Мистер Пуллингс, пушки левого борта могут стрелять по готовности.
«Так-то лучше», — подумал капитан, заслышав выстрелы, грохот, видя пороховой дым и отчаянные усилия матросов. Он улыбнулся при виде стараний находившегося рядом с ним орудийного расчета бронзовой пушки, внимательно наблюдавшей за падением своих ядер. Огонь «Софи» лишь подзадорил канонерки, которые стали обстреливать их с удвоенной силой. На фронте с четверть мили в хмурых волнах, идущих с веста, отражались огненные вспышки.
Стоявший впереди капитана Баббингтон указал рукой назад. Обернувшись, Джек увидел Диллона, старавшегося перекричать грохот, что новый румпель поставлен.
— Поднять паруса! — скомандовал Джек, обстененный фор-марсель перебрасопили, и он наполнился ветром.
Требовалось набрать скорость, и после того как поставили все передние паруса, он повел «Софи» по ветру, курсом бакштаг, прежде чем привестись к ветру и лечь на курс норд-норд-вест. Таким образом, «Софи» подошла ближе к канонеркам и оказалась напротив их фронта. Орудия левого борта вели непрерывный огонь, неприятельские ядра падали в воду или пролетали над головами, и в какой-то момент его охватил дикий восторг от мысли броситься на них — в ближнем бою они были неповоротливыми тварями. Но потом Джек подумал, что с ним призы, а на борту у Диллона опасное количество пленных, и отдал приказ круто обрасопить реи.
Призы одновременно привелись к ветру и со скоростью пять-шесть узлов ушли в открытое море. Канонерки преследовали их в течение получаса, но с приближением сумерек и увеличением отрыва, одна за другой повернули и пошли обратно в Барселону.
— Пьесу эту я сыграл плохо, — сказал Джек, кладя смычок.
— У вас не было настроения, — отозвался Стивен. — День выдался хлопотный, утомительный. Впрочем, принесший удовлетворительные результаты.
— И то правда, — согласился Джек, несколько просветлев лицом. — Конечно. Я в полном восторге. — Наступила пауза. — Вы помните некоего Питта, вместе с которым мы однажды обедали в Маоне?
— Армейского?
— Да. Скажите, вы бы назвали его привлекательным или же красивым?
— Нет. О, нет.
— Рад, что вы так сказали. Я очень высоко ценю ваше мнение. Скажите мне, — добавил Джек после продолжительной паузы, — вы обратили внимание на то, как возвращаются к вам ваши мысли, когда вас что-то угнетает? Это как при цинге, когда открываются старые раны. Я ни на минуту не забывал, что Диллон сказал мне в тот день, его слова до сих пор терзают мне душу, и последние дни я вновь и вновь их обдумываю. Полагаю, я должен потребовать у него объяснений, мне давно следовало это сделать. И я это сделаю, как только мы вернемся в порт. Разумеется, если мы туда вообще вернемся.
— Пам-пам-пам-пам, — произнес Стивен в унисон со своей виолончелью, взглянув на Джека. На мрачном, хмуром лице капитана застыло чрезвычайно серьезное выражение, а в затуманившихся глазах плясали зловещие искорки. — Я начинаю верить, что законы являются главной причиной многих несчастий. Дело не только в том, что мы рождаемся под знаком закона Божия, который требует повиноваться другому закону, закону человеческому, суть его вы помните, а стихов Писания я не запоминаю. Нет, сэр, мы рождаемся в рамках полудюжины законов и должны повиноваться еще пятидесяти. Существуют параллельные наборы законов, составленных в разном ключе, которые не имеют ничего общего и даже явно противоречат друг другу. Вот вы хотите предпринять нечто такое, что вам запрещают, как вы мне объясняли — Устав и правила великодушия, но чего требует ваше нынешнее представление о моральном законе и законах чести. Это лишь один пример того, что столь же естественно, как дыхание. Буриданов осел сдох от голода, находясь между двумя яслями, которые в одинаковой степени притягивали его. Так же обстоит дело, лишь с небольшими различиями, и с этой двойной преданностью — еще одним большим источником мучений.
— Честное слово, не понимаю, что вы подразумеваете под словами «двойная преданность». Ведь у вас может быть только один король. И сердце у человека может находиться лишь в одном месте, если он не ничтожество.
— Ну что за чушь вы несете, ей-Богу, — сказал Стивен. — Что за «хрень», как говорите вы, морские офицеры. Общеизвестно, что мужчина может быть искренне привязан одновременно к двум женщинам. Число их может доходить до трех, четырех, до поразительного количества. Однако, — продолжал он, — в вещах такого рода вы разбираетесь лучше меня. Я имел в виду совсем другое — преданность в более широком смысле, более общие конфликты. К примеру, честный американец до того, как обострился колониальный вопрос; бесстрастный якобит образца 1645 года; нынешние католические священники во Франции и французы разных мастей как в самой Франции, так и за ее пределами. Столько страданий, и чем честнее человек, тем он больше страдает. Но, по крайней мере, тут наблюдается прямой конфликт; мне кажется, что особенная неразбериха и неприятности, должно быть, объясняются не столь очевидными различиями — это моральный закон, гражданские, военные законы, обычное право, кодекс чести, привычки, правила повседневной жизни, вежливости, любовных бесед, ухаживания, не говоря о христианских законах для тех, кто является приверженцем этой религии. Порой все они, как правило, противоречат друг другу; ни один из этих законов не вписывается гармонично в другой, и человеку постоянно приходится делать выбор в пользу одного закона и в ущерб другому. Бывает так, что наши внутренние струны настроены в соответствии с разными камертонами — и бедного осла окружают двадцать четыре кормушки.
— Вы аморалист, — заметил Джек.
— Я прагматик, — возразил Стивен. — Давайте-ка выпьем вино, и я смешаю для вас дозу requies Nicholai[85]. Возможно, завтра придется пустить вам кровь. Я вам уже три недели не пускал кровь.
— Хорошо, я проглочу вашу дозу, — отозвался Джек. — Но вот что я вам скажу. Завтра вечером я окажусь в гуще канонерок и сам займусь кровопусканием. Не думаю, что им это придется по вкусу.
Запасы пресной воды для мытья на шлюпе оказались крайне ограничены, а мыло вообще перестали выдавать. Матросы, которые вымазались краской сами и перепачкали товарищей, смотрелись до отвращения неопрятно. Те, кто работал в разрушенном камбузе, были в жире и копоти от котлов и печи и выглядели еще гаже. Зато вид у них — в особенности у блондинов — стал на редкость свирепый.
— Единственные, кто выглядит пристойно, это чернокожие, — заметил Джек Обри. — Надеюсь, они еще у нас на борту?
— Дэвис вместе с мистером Моуэттом отправился на капере, сэр, — отвечал Диллон, — но остальные по-прежнему с нами.
— С учетом тех, кто остался в Маоне, и призовых команд, скольких нам сейчас недостает?
— Тридцати шести, сэр. Вместе взятых, нас пятьдесят четыре человека.
— Отлично. Значит, это дает нам достаточно пространства, чтобы не сталкиваться локтями. Дайте людям возможность поспать как можно дольше, мистер Диллон; в полночь мы подойдем к берегу.
После дождя вновь вернулось лето: дул несильный, устойчивый ветер трамонтана, несший с собой теплый, прозрачный воздух, море искрилось. Огни Барселоны горели необыкновенно ярко, а над средней частью города повисло светящееся облако. На этом фоне с затемненного шлюпа были отчетливо видны канонерки, охранявшие подходы к порту. Они выдвинулись в море дальше обыкновенного и, очевидно, были настороже.
«Как только они двинутся нам навстречу, — размышлял Джек, — мы поставим брамсели, возьмем курс на оранжевый маяк, затем, в последний момент, приведемся к ветру и пройдем между обоими маяками на северном конце линии». Сердце у него билось размеренно, ровно, только несколько чаще обычного. Стивен выпустил у него десять унций крови, и, как ему показалось, от этого он почувствовал себя лучше. Голова работала ясно и четко, как нельзя лучше.
Над морем появился рог луны. Раздался выстрел с канонерки — звучный, гулкий, похожий на лай старой одинокой гончей.
— Сигнал, мистер Эллис, — произнес Джек, и над морем взвилась голубая ракета, которая должна была ввести неприятеля в заблуждение. Противник начал отвечать испанскими сигналами, зажигать разноцветные огни, затем снова раздался выстрел с канонерки, на этот раз гораздо правее. — Брамсели! — скомандовал Джек. — Джеффрис, держите на тот оранжевый знак.