— К чему все это? У вас есть полномочия?
— О, не стоит благодарности. Считайте это просто братской помощью. Мы же одно дело делаем, не так ли?
По лицу Лазарикуса было видно, что он думает не так, и даже ровно наоборот.
— Не вижу никакой необходимости… — начал было он.
— Конечно же, не видите! Не видите сейчас. А вот после повторного допроса вы посмотрите на дело совсем под другим углом. Уверяю вас! Итак, где они?
Лазарикус нахмурился.
— Я по-прежнему не вижу в этом никакого смысла. У вас нет никаких полномочий проверять мои решения!
— Боюсь, что вынужден настаивать. И если вы не согласны, я просто возьму эту женщину под свою защиту, как невинно пострадавшую, заберу с собой, и буду вынужден представить от ее имени жалобу в церковную конгрегацию.
Герр Бейно задумался. Удивительно, до чего некоторые люди боятся бумажного хода дел — когда начинаются жалобы, протоколы, разбирательства, акты, комиссии…. Видимо, они знают, как все происходит на самом деле, и не хотят участвовать в этом, оказавшись на месте своих «клиентов».
— Я приведу сюда свидетельниц, — неохотно заявил Лазарикус, — но только чтобы убедить господ рыцарей в том, что они ошибаются.
— Вот славно! Давайте их сюда.
Глава 6
Пара стражников пошла за вилланками. Они, разумеется, ошивались на площади, откуда их, всей крикливой толпой, и привели.
Фрау поставили по отдельности, чтобы они не могли друг с другом разговаривать, договариваясь о совместных показаниях. Пара стражников осталась присматривать за ними, чтобы невзначай не разбежались.
Первая тетка оказалась женой мельника. Низенькая толстая баба сразу показалась мне вздорной и очень глупой.
— Значит так, фрау… — Я развернул свиток с протоколом допроса. — Вы утверждали, что подсудимая, как ее там… Азалайса Швайнфельд, ага… ну и имена у этих вилланов, помилуй Свет! — что эта самая Швайнфельд занималась колдовством, морила скот и поклонялась демонам.
— Истинная правда, сударь!
— И что же она делала?
— Как это что? — Мельничиха сделала вид, что ей очень весело. — Вы смеетесь надо мною, сударь? Губила скотину, вот что!
— Как именно она это делала, добрая женщина?
— Ну как… — свидетельница закатила глаза. — Совала им что-то в морды, а скотина потом болела да мерла!
— А как болела скотина?
— Известно как, сударь. Вот, вроде, бычок живой-здоровый, и вдруг — перестает есть, худеет, тоска на него нападает, да и издыхает, в конце концов.
— Понятно, добрая женщина. А что же это она к чужим бычкам лезет, а ее никто и не остановит? Куда пастух смотрит, куда — подпасок?
— Так ее хозяева скотины и приводили, дескать, лечить она будет!
— Так ее к больной скотине приводил сам хозяин?
— Приводил, сударь, приводил. А она-то и стала пихать какие-то корни всем подряд, и больным и здоровым. Оттого многие и померли.
— Хм. Понятно. Все понятно с тобою, добрая женщина!
— Так мне идтить можно?
— Пока отправляйся-ка ты в подклет….
— Как? За что?
Баба страшно перепугалась.
— Да не за что. Пока не за что. А там видно будет. Давайте следующую.
— Мне нельзя в подклет! Мне поросят кормить надо!
— А у тебя и поросята есть? Хорошо, хорошо. Надо будет зайти, посмотреть. Следующая!
Охающую поселянку увели в келлер. Вторая свидетельница, высокая худощавая фройляйн средних лет, зашла в комнату уже с очень тревожным выражением на скуластом, обветренном лице.
— Ты Сайрин, из семьи арендаторов.
— Да.
— Не замужем.
Сайрин мрачно кивнула.
— Вы, любезная, утверждали, что обвиняемая Азалайс … — я открыл свиток с показаниями, ища нужную часть — так, где это…вот. Что она вступала в сношения с бычками на пастбище и в хлеву.
Она снова кивнула, с еще более мрачным выражением лица.
— Сударыня. Писцу затруднительно записывать в протокол ваши кивки. Отвечайте словами!
— Да, сударь!
— А потом эти бычки заболели…
— Так и есть!
— …а затем и издохли….
— Именно!
Баба немного приободрилась, и с вызовом смотрела на меня.
— А что при этом делал пастух?
— А что пастух?
— Ну, при стаде же был пастух, не так ли? Он позволял твориться этому безобразию?
— А пастух у нас сударь, то спит, то пьян, то на рыбалку сбегает. Оченно ненадежный человек этот пастух.
— Ну, вот когда ты это видела.… Кстати, когда конкретно ты это видела? В какой день?
— Две седмицы назад, на Фокиона Великого!
— И где был пастух? Спал?
— Спал, сударь.
— Правда?
— Истинный Свет, спал!
— А что же ты его не разбудила и не призвала к порядку? Ему же платит община? Сколько, кстати, ему платят?
— О, очень много мы ему платим! Десять фунтов муки, пять фунтов толокна, семь нёзелей* эля каждую седьмицу! А еще отрез сукна, сапоги и пять лангрских гротенов в конце года! А он, гад, молоко сцеживает и скотину колотит!
— Да, безобразие. Так, а чего он спал-то, чего ты его не разбудила! Ведьма скотину портит средь бела дня, а он спит?
— Да не успела я! Азка-то быстро все, фиють — и поминай ее как звали!
— Так все равно надо было разбудить пастуха! Рассказать что видела, чтобы впредь не спал! Ты разбудила его? Рассказала все?
— Рассказала!
— А он что?
— А он сказал, мол, знать ничего не знаю.
— Так и сказал? Ладно, добрая женщина, ступай-ка в подвал!
— Как в подвал?! — Сайрин изумленно захлопала глазами, — за что меня в подвал?
— Не догадлива, вижу. Ни за что, посидишь пока просто. Ступай, милочка, ступай. Да не ори ты, всех там распугаешь!
Бейно нахмурился.
— По-моему, вы запугиваете свидетелей!
— Просто вы не знакомы с методами инквизиции. Свидетель сегодня — обвиняемый завтра. И никак иначе, достопочтенный мэтр! Особенно, если этот свидетель свободно разговаривает с глухонемым пастухом. Давайте, кто там еще?
Третья фрау была снохой старосты. Оказалась без меры болтлива, держалась дерзко. Мне даже пришлось возвращать ее к теме наводящими вопросами.
— Так как она скотину — то портила?
— Подлезает да облизывает своими губищами бесстыжими коровье вымя. А от того вымя у коровки трескается и кровянит, и доиться перестает скотина!
— Ага. Слушай, любезная, а мне что-то кажется, что Азалайса эта — та еще потаскуха? Не только коровье вымя любит облизывать?
— Так и есть сударь, так и есть! Мужики наши на нее так и пялятся, как коты на сметану!
— Понятно. Тоже, небось, колдовством берет?
— Да уж, наверное! Что в ней они находят — одному Свету известно. Но бегали к ней полдеревни, наши бабы дюже на нее злые!
— А «твой» — чего?
— Мой-то — потупилась она, — мой — ничего.
— Не оскоромился об ведьму?
Лицо женщины вдруг побагровело.
— Нет — мрачно сказала она и стала очень немногословной.
— Ну, нет, так нет. Это прекрасно, когда муж верен жене. Не так ли?
По-моему, женщина поняла, что над нею издеваются. Она ничего не ответила, но в глазах ее мелькнуло бешенство.
— Ладно. В любом случае, облизывать вымя чужой корове — это не дело. Эта Щвайнфельд преступила все законы, небесные и человеческие. Надо ее наказать! А ты, дорогуша, отправляйся пока в подвал!
— Как в подвал?
Мысль о том, что ее вот так запросто могут отправить под стражу, показалась бабе настолько дикой, что она просто ушла в ступор. Пришлось Даррему врезать ей хорошенько, чтобы она пошевеливалась. Та заорала как недорезанная свинья, и начала отбиваться так яростно, что пришлось мне помогать серву.
Закончив с этим мутным занятием, я послал за следующей. Четвертая свидетельница, тоже из зажиточных вилланов, взошла тихая и испуганная.
— Так, ты у нас жена кузнеца. На допросе показывала, что подсудимая Азалайса подкидывала в ясли скотины заговоренные угольки…
— Я, сударь, ничего не знаю.
— Как так? Вот же твои показания записаны, и господин юнгер их по протоколу зачитывает? — вмешался Лазарикус.
— Ничего не знаю, сударь, и записи ваши врут. Не говорила я ничего.
— Да как не говорила? В присутствии господ секретаря, декуриона и старосты! Писец все точно записал!
— Нет, не говорила я!
Баба помрачнела и уперлась. Стало ясно, что ничего больше мы от нее не дождемся.
Следующие за ней женщины все как одна отказывались давать показания. Как сговорились, ей-Свет.
Что же, пора пояснить помощнику судьи Лазарикусу, к чему пришло следствие.
— Вот смотрите, что у нас получается. Все эти фройляйн и фрау дают совершенно разные показания. Прежде всего, — о способе колдовства. От банального отравления через корм, — а для этого вообще никакого колдовства не надо, можно просто накормить скот отравой, — до противоестественной связи с быками. Причем, скотина болеет всегда одинаково — поражается и кровоточит вымя. Но, если уж ведьма решала извести скотину, — она использует один-единственный способ! Зачем прибегать к таким разным методам? Настоящая ведьма всегда применяла бы одно, самое действенное, заклинание. А эти бабы говорят о совершенно разных приемах ворожбы, причем, судя по этим рассказам, никакого колдовства они, ни разу в жизни, не видели!
Второй момент, на который я обратил бы ваше внимание, это явная нелюбовь к подсудимой со стороны свидетельниц. Все они или завидуют ей, или ревнуют своих мужей. К таким свидетелям надо относиться с осторожностью, особенно — свидетелям женского пола!
Ну и, наконец, вы видите, что свидетельницы нервничают. Как только мы перестали отпускать допрошенных, складируя их по подвалам, они поняли, что ветер подул не в их сторону, и теперь отказываются от показаний! Добрые свидетели так себя не ведут. Те, кто уверен в своей правоте, готовы пойти на костер, но не отступиться от правды перед лицом Света Истинного! Вы со мною согласны?
— Но у меня показания двенадцати женщин! Они записаны в протоколе!
— У вас нет показаний двенадцати женщин. Свои слова подтвердили только трое. Как мы с вами уже обсуждали, в нашем славном герцогстве Виссланд для обвинения нужны показания не менее четырех сервов. Поскольку свидетельство одной женщины соответствует ½ крепостного мужчины, так что у вас всего лишь показания полутора сервов, а это вдвое меньше, чем нужно. Да и остальные бабы сейчас откажутся от показаний, я в этом уверен. Ну и, наконец, вопрос, который следовало бы задать первым. Эти женщины прошли через компургацию?