П и заставили его привести своего героя на Волгу:
Там кормчий, руку простирая
Чрез лес дремучий на курган,
Вещал, сопутников сзывая:
«Здесь Разинов был, други, стан!»
Вещал и в думу погрузился;
Холодный пот по нем разлился,
И перст на воздухе дрожал.
(Дмитриев-1. С. 88)
Тема восстания под руководством Степана Разина П очень интересовала. Еще в ноябре 1824 г. он просил у брата «историческое, сухое известие о Стеньке Разине, единственном поэтическом лице рус<ской> ист<ории>» (XIII, 121). Разинская тема в стихотворении Дмитриева отчетливо связана с воспоминаниями о восстании Пугачева. Именно этим объясняется стих «Холодный пот по нем разлился» (пугачевская тема была запретной, и в цензурное стихотворение даже резко негативная оценка могла быть введена только намеком). Связь Разина и Пугачева была устойчивой; Бенкендорф, мотивируя в письме П недопустимость «Песен о Стеньке Разине» к публикации, писал: «…церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева» (XIII, 336). Очевидно сплетение этих имен и в сознании П: они не только связываются в ряде мест «Истории Пугачева», но и прямо сопоставлены в письме А. И. Тургеневу: «Симбирск в 1671 году устоял противу Стеньки Разина, Пугачева того времени» (XV, 189).
Интерес П к личности Степана Разина был возбужден беседами с Языковым в Тригорском. В дальнейшем он ознакомился со свидетельством голландца Яна Стрюйса по публикации А. О. Корниловича (Путешествие Яна Стрюйса // Северный архив. 1824. Ч. X). В последующие годы П проявил большой интерес к этой книге, приобрел ее французский перевод и брал в библиотеке А. С. Норова редкий оригинал XVII в. (см.: Модзалевский Б. Л. Библиотека А. С. Пушкина // Пушкин и его современники. СПб., 1910. Вып. IX–X. С. 344; письмо Норову – XV, 94).
Унывным голосом поют… – Песни о Стеньке Разине П записывал со слов Арины Родионовны, а также знал тексты из сборника Чулкова. В 1836 г. П включил две песни о Степане Разине в прозаические французские переводы русских народных песен, выполненные им по просьбе Леве-Веймара (Рукою Пушкина. С. 615–616). Мысль об «унылом» характере русских песен высказывалась П несколько раз:
Мы все поем уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета! (V, 87)
«Свадебные песни наши унылы, как вой похоронный» (XI, 255). Ср.: «Грусть есть мотив нашей поэзии – и народной, и художественной» (В. Г. Белинский). Анализ связи этого положения с пушкинской концепцией см.: Мордовченко Н. Белинский и русская литература его времени. М.; Л, 1950. С. 184. «Воспоминанья прошлых дней», в которые погружается Онегин, имеют весьма ясную целенаправленность: вольность и падение Новгорода – памятники смуты в Москве (башня Годунова) – Минин в Нижнем Новгороде – Степан Разин (с проекцией на Пугачева) на Волге. Что же касается исторических воспоминаний в Астрахани, то это вряд ли было взятие города Иваном IV (в этом случае уместнее было бы привести героя в Казань), – скорее, речь шла о взятии Астрахани Разиным, событии, которому П посвятил специальную песню в разинском цикле. Где-то в истоке или в конце этой цепи должны были поместиться описания военных поселений.
В печатном тексте «Путешествия», как и в сводной рукописи предполагавшейся восьмой главы, Онегин после Астрахани попадает на Северный Кавказ – на пятигорские воды. Однако в черновике этому, видимо, предшествовал переезд через Дарьяльское ущелье в Грузию, что разрешило бы некоторые хронологические трудности, возникающие при истолковании нынешнего текста (см. VI, 483). Картинам дикой и величественной природы Кавказа противопоставлено «водяное общество».
VI, 199 – Кто жертва чести боевой, / Кто Почечуя, кто Киприды… – Почечуй – геморрой; написанный с заглавной буквы и поставленный в один ряд с Кипридой (см. с. 459), здесь олицетворяющей венерические заболевания, он превращается в некоторый символический образ патронального божества канцелярского образа жизни.
Зачем не чувствую в плече / Хоть ревматизма? – Ревматизм в плече – болезнь денди; ср.: «Разве я последние полгода не страдал ревматизмом в левом плече и лихорадкой в мизинце? Так ли уж вам необходимо открыть это гнусное окно и одним ударом оборвать нить моей несчастной жизни?» (Бульвер-Литтон. С. 169).
С Атридом спорил там Пилад… – Идеальные друзья древнегреч. мифа Орест (Атрид) и Пилад, занесенные к берегам Тавриды и обреченные на смерть, великодушно спорили друг с другом, кого следует принести в жертву для спасения жизни другого. Храм Артемиды, с которым связан миф об Ифигении, Оресте и Пиладе, по преданию, находился около Георгиевского монастыря на Южном берегу Крыма. С развалинами храма – «камнем, дружбой освященным» – у П связались мысли о Чаадаеве (см.: «К чему холодные сомненья…» – II, 364).
Там закололся Митридат… – Митридат Великий – понтийский царь со 123 по 63 г. до н. э. Судьба его была известна П, в частности, по одноименной трагедии Расина.
Там пел Мицкевич вдохновенный… – Мицкевич Адам (1798–1855) – польский поэт. Высланный из пределов Царства Польского, Мицкевич осенью 1825 г. путешествовал по Южному берегу Крыма. Плодом путешествия явились «Крымские сонеты», опубликованные в 1826 г. в Москве. Об отношениях П и Мицкевича в связи с «Крымскими сонетами» см.: Измайлов Н. В. Мицкевич в стихах Пушкина. (К интерпретации стихотворения «В прохладе сладостных фонтанов») // Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1975. С. 125–173.
Свою Литву воспоминал… – Литва вместо Польши – архаизм, сделавшийся в стиле П поэтизмом (синекдоха). Однако Мицкевич, учившийся в Вильно, проживавший до ссылки в Ковно, был биографически тесно связан с Литвой. Здесь: обычная для зрелого П стилистическая структура – условный поэтизм, заполняемый исключительно точным семантическим содержанием.
«Путешествие Онегина» до прибытия его в Крым определенно связывается с сюжетами будущих, только формировавшихся в сознании П произведений: с Волгой связан цикл размышлений над проблемой «джентльмен и разбойник» (Онегин и Степан Разин; два облика Дубровского; Пелымов и Ф. Орлов в планах «Русского Пелама», Гринев и Пугачев; напомним связь Онегина в сне Татьяны с разбойником из «Жениха» и Разиным из «Песен о Стеньке Разине» – все они «погубители» красы-девицы, все «хозяева» того страшного мира, который влечет любопытство героини); с Кавказом – мысли о столкновении, с одной стороны, мира Кавказа с ничтожеством светской жизни («Роман на Кавказских водах»), с другой – с подлинной цивилизацией («Тазит»). Таким образом, весь этот отрезок «Путешествия» можно считать своеобразным заповедником пушкинских творческих замыслов.
С момента появления Онегина в Крыму ситуация меняется: повествование, естественно, обращается к предшествующему творчеству поэта – крымским элегиям и «Бахчисарайскому фонтану». Такое столкновение творческих периодов делало уместным включение в роман трех строф, декларативно сопоставляющих романтическое и реалистическое направления в творчестве П. Сопоставление ведется в трех планах.
1. Идеал природы как: необычный, экзотический ↔ обыденный, простой; далекий ↔ близкий; восточный, южный ↔ русский, северный:
В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал <…>
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи… (VI, 200)
2. Идеал женщины как: неземной ↔ реальный; возвышенный ↔ находящийся на земле; связанный с безграничным романтическим пространством (буря, скалы, море) ↔ связанный с уютным и замкнутым миром дома, тепла и личной независимости:
И гордой девы идеал…
(ср.: «У моря на граните скал» – 1, XXXII, 14)
Мой идеал теперь – хозяйка… (VI, 200–201)
См.: Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1830–1833). Л., 1974. С. 24.
3. Идеал собственной личности и собственного поведения: счастье ↔ покой и воля; создание условной «поэтической» биографии автора ↔ простота и истинность поведения, биографическая точность поэтической личности:
И безыменные страданья…
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой (VI, 200–201).
VI, 200 – Безыменные страданья… – Речь идет о романтическом культе «утаенной» и «безнадежной» любви, который входил в обязательный канон поведения романтического поэта. В период южной ссылки П энергично окружал свою личность романтической мифологией, создавая легенду об «утаенной», а иногда и «преступной» любви. Намеки, разбросанные в романтических произведениях южного периода, а также «признания», рассеянные в письмах и имевшие целью создание вокруг личности поэта атмосферы любовной легенды, – явление, типичное для бытового поведения романтика, – ввели в заблуждение пушкинистов и породили псевдопроблему «утаенной любви» П.
«Утаенную любовь» «к NN, неведомой красе» уже Лермонтов воспринимал как пошлый романтический штамп («И страшно надоели все»). В этой же связи должно отметить, что не следует придавать серьезного значения появлению NN в пресловутом «Донжуанском списке» Пушкина (см.: Рукою Пушкина. С. 629–630), хотя П. Г. Антокольский и посвятил ей поэтические строки (см.: Новый мир. 1977. № 6. С. 128). Следует учитывать, что этот документ – результат игры, создавался, видимо, с хохотом и той бравадой, в результате которой П бывал «Вампиром именован». Такая обстановка допускала игру в романтические загадки, но исключала серьезные лирические признания. Считать, что