XXVII–XXX – Альбом был важным фактом «массовой культуры» второй половины XVIII – первой половины XIX в., являясь своеобразным рукописным альманахом. Аккумулируя наиболее популярные произведения печатной литературы, альбом одновременно отражал большую роль семейной, родовой и кружковой традиций как организующих культуру факторов. Соединяя текст и его оформление – рисунок, альбом определенным образом был связан с традицией рукописной книги; одновременно он испытывал – по составу и в композиционном отношении – воздействие печатной книги-альманаха и, в свою очередь, влиял на нее. Характеризуя отмеченное П превращение альбома из факта низовой «семейной» культуры в великосветскую моду, П. Л. Яковлев в «Записках москвича» писал: «Все на свете стремится к совершенству, – альбом красноречиво доказывает эту великую истину. Что был альбом 20 лет назад? Книжка в алом сафьяне в 32-ю долю листа. Что находили в таких книжках? Песни Хованского, Николева, конфектные билетцы (бумажка, в которую завернута конфета, с напечатанным на ней стихотворением. – Ю. Л.) и любовные объяснения. Теперь, о! Теперь не то! Переплетчики истощили все свое искусство на украшение этих книжек. <…> Теперь редко найдете в них выписки из печатного или дурные рисунки цветков и домиков. В нынешних альбомах хотят иметь рисунки лучших артистов, почерк известных литераторов. Есть альбомы, которые через 50 лет будут дороже целой русской библиотеки». Характеризуя разные типы альбомов, Яковлев так описывает альбом девиц: «В 8-ку. Переплет обернут веленевою бумажкою. На первом листке советы от матери, – стихи французские, английские, итальянские; выписки из Жуковского, много рисунков карандашом. Травки и сушеные цветы между листами» (<Яковлев П. Л.>Записки москвича. М., 1828. Кн. 1. С. 122–126), ср. описание альбома самого Яковлева: Медведева И. Павел Лукьянович Яковлев и его альбом // Звенья. М.; Л., 1936. Вып. 6. С. 79–94.
XXVII, 4 – Прилежно украшает ей… – Альбомы начала XIX в. включали не только стихи, но и рисунки. Часто в них вклеивались вырезанные из книг офорты и гравюры. Обучение живописи было весьма распространено в домашнем дворянском воспитании и входило в обязательную программу военных корпусов и ряда гражданских училищ. Многие дилетанты-любители (Жуковский, декабристы А. М. Муравьев, А. П. Юшневский, В. П. Ивашев и др.), не говоря уж о профессионально владевших кистью и карандашом Бестужеве, М. Ю. Лермонтове, превосходно рисовали.
6 – Надгробный камень, храм Киприды… – аллегорический рисунок: «Любовь до гроба». Киприда – Афродита – по имени посвященного ей храма на Кипре.
7 – Или на лире голубка… – Лира – символ поэзии, голубок – птица богини любви Венеры. Аллегорический рисунок означает: «Поэзия служит любви».
10 – Пониже подписи других… – Хотя альбомы заполнялись в хронологической последовательности, место, на котором делалась запись, имело значение: первые страницы отводились родителям и старшим, затем шли подруги и друзья. Для выражения более нежных чувств предназначался конец альбома – особенно значимыми считались подписи на последнем листе (см. 4, XXVIII, 13–14). Самый первый лист часто оставался незаполненным, поскольку существовало поверье, что с открывшим первую страницу альбома случится несчастье.
XXVIII–XXIX – Выделенные курсивом стихи – включения «чужой речи»: в строфе XXVIII – стереотипные альбомные стишки, в строфе XXIX – столь же стереотипные поэтические клише, бытующие в провинциальной среде.
XXX, 6 – Толстого кистью чудотворной… – Толстой Федор Петрович (1783–1873) – художник, иллюстратор, медальер и скульптор, вице-президент Академии художеств (1828–1859), член Союза благоденствия, встречался с П в 1817–1820 и в 1830-е гг. См.: Ковалевская П. П. Художник-декабрист Ф. П. Толстой // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 516–560; Никулина Н. И. Силуэты Ф. П. Толстого в собрании Эрмитажа. Л., 1961.
14 – А мадригалы им пиши! – Мадригал здесь: комплимент в стихах, лирический жанр «салонной и альбомной поэзии» (Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966. С. 149).
XXXI – В четвертой главе в поэзии Ленского усилены элегические, мечтательно-романтические черты.
7—14 – И полны истины живой… – П отмечает ту особенность романтической лирики, о которой Г. А. Гуковский писал: «…творчество Жуковского, создавшее характер, сливается в некое единство, где отдельные произведения служат элементами, частями, восполняющими друг друга, а все они вместе предстают как некий роман души; это был первый очерк первого психологического романа в русской литературе, без опыта которого не мог бы быть построен потом и реалистический роман» (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. С. 139).
9 – Так ты, Языков вдохновенный… – Языков Николай Михайлович (1803–1847) – поэт-романтик. Языков познакомился с П летом 1826 г., когда он, студент Дерптского (ныне Тартуского) университета и приятель А. Н. Вульфа, приехал погостить в Тригорское к Осиповым. Однако еще в 1824 г. П обратился к Языкову с дружеским посланием («Издревле сладостный союз…» – II, 322–323). Характеристика творчества Языкова в 9—14 стихах строфы XXXI исключительно точно оценивает эстетическую природу лирики романтизма. Упоминание элегий Языкова вносит усложняющий оттенок в диалог с Кюхельбекером в строфах XXXII–XXXIII.
XXXII, 1 – Но тише! Слышишь? Критик строгой… – Критик строгой – В. К. Кюхельбекер. Строфы ХХХII – ХХХIII представляют собой ответ П на статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии…». Осуждая элегию, Кюхельбекер противопоставлял ей высокие жанры поэзии, в особенности оду. «Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в супостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии – новейшей и древней – стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия <…> только тогда занимательна, когда, подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие» (Кюхельбекер-1. С. 454).
7 – Жалеть о прежнем, о былом… – П выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: «Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях» (Кюхельбекер-1. С. 456). П остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы ЕО он иронически писал: «Станут осуждать <…> некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» (VI, 638). Выделенные П слова – цитата из той же статьи Кюхельбекера (см. с. 338). В дальнейшем П начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную «Оду его сият. гр. Дм. И. Хвостову» (II, 387–389). См.: Тынянов. С. 105–115.
Отношение П к статье Кюхельбекера было сложным: признавая ее выдающимся явлением в истории русской критики и солидаризируясь с критической стороной позиции Кюхельбекера, П не мог согласиться с архаизаторским пафосом программы критика.
10 – Трубу, личину и кинжал… – П перечисляет символические атрибуты Мельпомены – музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. «Бориса Годунова», П полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.
XXXIII, 5 – Припомни, что сказал сатирик! – Сатирик здесь: Дмитриев Иван Иванович (1760–1837) – поэт, соратник Карамзина.
6—8 – Чужого толка хитрый лирик… – В сатире «Чужой толк» (1795) И. И. Дмитриев осмеял одическое «парение», обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:
Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,
Что Рымникский Алкид поляков разгромил
Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,
Он тотчас за перо и разом вывел: ода!
Потом в один присест: такого дня и года!
«Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!
Не лучше ль: Даждь мне Феб!.. Иль так: Не ты одна
Попала под пяту, о чалмоносна Порта!
Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?
(Дмитриев-1. С. 115–116)
XXXIV, 9 – И впрямь, блажен любовник скромный… – Любовник здесь: «влюбленный», «возлюбленный». Пушкинская эпоха знает два употребления слов «любовник» и «любовница». Одно имеет значение «влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый» (Словарь языка П. Т. 2. С. 521); второе означает «мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи», или соответственно женщину (Там же. С. 522–523). Количество употреблений в том или ином значении в творчестве П неодинаково: в первом «любовник» – 58, «любовница» – 30; во втором – соответственно 11 и 10. «Любовник» в значении «возлюбленный» был функциональным галлицизмом (amant, -е) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.
XXXV, 6–8 – Ко мне забредшего соседа… – Работая в 1824–1825 гг. над «Борисом Годуновым», П читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: «…в глазах моих написал он и “Бориса Годунова”» – цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 421). Вульф Алексей Николаевич (1805–1881) – сын соседки и приятельницы П, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период Михайловской ссылки П – дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с