Далее следует выпад против правил хорошего тона, именуемых ныне политкорректностью, небрежная констатация «размягчения мозгов и паралича воли» у Европы. «Сегодня наконец можно увидеть, к чему привела затянувшаяся рефлексия принца Гамлета – он проморгал свое первородство и прекрасную Данию вот-вот унаследует заморский принц Мустафа». (Сказано, кстати, афористично и точно. Вообще ходом событий авторы письма могут быть довольны: их прогнозы относительно принца Мустафы оправдываются, а политкорректность сделалась излюбленной темой нападок либеральной интеллигенции. Вот уже и в программе сверхполиткорректного Владимира Познера «Времена» заговорили о «слюнтяйском гуманизме» и «обратной колонизации» – в связи с погромами во Франции.) В качестве же отечественного рецепта сохранения первородства предлагается «имперское мироощущение», предполагающее наличие у страны некоей сверхзадачи, и говорится, что было бы «чрезвычайно конструктивно вновь возвести идею овладения Царьградом и проливами в ранг русской национальной мечты», а также нанести Америке какой-нибудь непоправимый ущерб.
Так письма президенту не пишут. Так пишут литературные манифесты.
Область национальной мечты – не сфера политики, а сфера искусства. А вот совет нанести Америке непоправимый ущерб все же странно слышать от носителей «коллективной беззаветной санкции объединенного петербургского могущества» (этот титул повторен и в подписи под письмом): неужто моги сами не могут справиться с задачей?
Крусанов вот справляется – в сфере логоса. Все рецепты скандального письма (или точнее манифеста) воплощены в «Американской дырке»: Америке нанесен «непоправимый ущерб». Понятие «внутренний враг» возрождено, в него попали «большинство наших записных либералов, кадровых демократов и прочих общечеловеков», – хвастается Капитан у постели разбившегося в автокатастрофе Евграфа Мальчика. «Босфор и Дарданеллы» возведены в ранг русской национальной мечты.
Капитан не применяет ритуальных приемов могов из трактата Секацкого, но он несомненный мог, бросающий вызов «миру запредельных возможностей». Он, в соответствии с декларациями «питерских фундаменталистов», считающих, что высшая форма искусства – создание угодной себе реальности, новую реальность создает. Вот только – созидает ли?
В самом начале романа герой-рассказчик, рассматривая невнятную визитку г-на Абарбарчука, генерального директора Закрытого акционерного общества «Лемминкяйнен», небрежно спрашивает: «Туристическим бизнесом промышляете»? Когда выясняется, что фирма создает «розыгрыши и неприятности на любой вкус», следует вопрос – почему «Лемминкяйнен»?
«Потому что он трикстер безбашенный», – следует ответ. Лемминкяйнен, один из героев «Калевалы», именно что «безбашенный», по меткому определению Капитана. Он не разрушитель, он просто недотепа, хотя кое-что ему и удается: он отправляется ловить чудовищного лося и вполне благополучно справляется со сказочным зверем, он использует для этого лыжи, и, кажется, в Финляндии до сих пор считают Лемминкяйнена покровителем лыжного спорта: во всяком случае туристские рекламные проспекты пестрят приглашениями на «лыжню Лемминкяйнена». Одним из основных эпитетов к имени Лемминкяйнен является слово «веселый» – и это как нельзя кстати соответствует такой стороне деятельности фирмы, как розыгрыши.
Но слово сказано: трикстер. Автор обозначает родство центрального персонажа не с мифологическим культурным героем, участвующим в мироустройстве, демиургом, созидателем, но с его комическим двойником или антагонистом. Разрушение – идеальная сфера деятельности трикстера. Выпустить наружу демонов преисподней – это по его части. Наказание Америки ли, Европы – ему по плечу.
Но именно в уста трикстера вложена автором и развернутая программа строительства империи. Причем местом заключительной пафосной проповеди во славу строительства и созидания оказывается больничная палата жертвы. Это ведь Капитан едва не убил Евграфа Мальчика, столкнув грузовиком его машину с высокого моста: своего младшего соратника и ученика он заранее наметил принести в «закрепляющую жертву» духам скважины.
Что же может построить такой герой? Да ведь и Евграф Мальчик, принимая участие в разрушительном проекте Капитана, восхищаясь, зачарованный, грандиозностью личности «трансцендентного человека», презревшего жалкие понятия о добре и зле, подозревает, что Капитан не слишком заботится о последствиях, когда заставляет мир «сплясать с ним в паре полечку». А в конце, выйдя из забытья, задает трезвый вопрос: «Зачем весь этот анархизм? Этот бунт – он во имя чего»? Оказывается, во имя утверждения вечных ценностей русского мира. Вкладывая полный оптимизма монолог о целях и задачах строительства «великой континентальной империи» в уста трикстера, профессионального мистификатора и обаятельного убийцы, автор, конечно, намеренно и расчетливо снижает идеологический пафос его речей. Точку равновесия между прямым значением слов и курехинским стебом милосердно предлагается искать читателю. Эта всеобъемлющая ирония и спасает роман Крусанова.
Новый мир, 2006, № 2
СВЕРХЧЕЛОВЕК ИЛИ НЕЛЮДЬ?
Под новый год, как раз, когда изрядно подморозило, в магазины поступил толстый том Владимира Сорокина в переплете холодного серо-голубого цвета c глянцевым вкраплениями, поблескивающими на свету, как лед на солнце. В книге (так и не удостоенной заглавия: вместо него на переплете стоит слово «Трилогия») собраны три романа Сорокина, два из которых уже известны читателю: «Лед», изданный в 2002 году, и приквел «Путь Бро», вышедший год назад. Заключающий трилогию роман «23 000» напечатан впервые. Обидная для обладателей двух предыдущих книг издательская стратегия не так уж неоправданна: если первые два романа ледяной истории можно читать отдельно и в любом порядке, то завершающая часть без первых двух выглядит невнятной. Хотя именно она не просто проясняет, но разворачивает ракурс повествования на 180 градусов.
Я не отношусь к сонму поклонников Сорокина, но не вхожу и в число его записных хулителей, которые, еще не прочтя очередную книгу писателя, уже точат свое перо на оселке для ехидной статьи. Мне Сорокин часто неприятен, но всегда любопытен, писала я о нем редко, но все же писала: мимо литературного явления такого масштаба пройти трудно. «Лед» в свое время я начала читать со спокойным равнодушием, неожиданно увлеклась, разочарованно закрыла последнюю страницу, а спустя какое-то время обнаружила, что думаю о романе. Вроде бы безделица, а не отпускает. Что ж в нем такого?
После выхода в свет романа «Лед» было много разговоров о «новом Сорокине». Сам автор варьировал в своих интервью нарочито простодушную мысль: «"Лед" – это первый для меня роман, где на первом месте не форма, а содержание. В „Льде“ я стремился передать содержательную идею с помощью максимально простых изобразительных средств» (http://ediapolis.com.rU/alphabet/s/sorokin_vladimir/sorokin_ vladimir_ice.htm).
Действительно, это первый роман Сорокина, которые поддается внятному пересказу. Правда, при этом сюжет его оказывается до смешного похож на самую непритязательную продукцию жанра «фэнтэзи». Если в начале неясно, зачем светловолосые и голубоглазые люди бьют других голубоглазых и светловолосых в грудь ледяным молотом, а потом одних равнодушно добивают, а других окружают нежной заботой, то потом загадка проясняется. Ледяной молоток из глыбы тунгусского метеорита – это такое орудие инициации. Загадочным блондинам удалось то, что не смогли сделать бесчисленные экспедиции в район Подкаменной Тунгуски, – разыскать таинственное небесное тело, с помощью которого можно пробуждать сердца тех, в ком живет частица «света изначального».
Сорокин сочиняет свою, предельно наивную, космогонию, в которой 23 тысячи лучей Света Изначального участвуют в акте творения Вселенной и по ошибке создают Землю; свою мифологию, согласно которой на Земле, среди миллионов людей с пустым сердцем, живут немногочисленные носители Света, до поры до времени не ведающие о своей сути, но испытывающие некое неясное томление, способные видеть странные вещие сны. После удара ледяным молотом их сердца начинают вибрировать, называют свое подлинное имя, очищаются сердечным плачем, учатся общаться с другими разбуженными сердцами без помощи человеческой речи, а сами новообращенные обретают счастье, покой, цель в жизни и некоторое количество новых физиологических свойств, вроде неутомимости, способности обходиться почти без пищи и прозревать мысли «мясных машин» (как они называют людей). Цель братства – выявить всех посланцев Света в количестве 23 000, после чего, взявшись за руки и образовав мистический круг, они смогут вернуться в Космос.
Тема сверхъестественных способностей человека – одна из самых продуктивных в массовых жанрах. Не будем далеко ходить за примерами. На чем основан успех книг и фильмов о Гарри Поттере? Маленький мальчик, сирота в круглых очках, терпящий унижения, оказывается могущественным волшебником – какая заманчивая мечта для тысяч детей, мечтающих вырваться из обыденности. Ночные, дневные и сумеречные «дозоры» Лукьяненко сулят такую же возможность взрослым. Ничем не примечательный мелкий клерк или девушка с самой обычной внешностью, живущая в загаженной хрущобе, могут оказаться «иными», принадлежащими к волшебному миру, могущественными и бессмертными – тоже способ моральной компенсации для скромного врача районной поликлиники, замученного жалобами пенсионеров на одышку и боли в суставах.
Сверхъестественные способности человека, живущего на земле среди себе подобных, – мотив бесчисленных фантастических романов, фильмов, комиксов, всех этих историй про мутантов, людей Х, суперменов. Недаром Б. Акунин, создавая свой «инсектариум жанров», для «Фантастического романа» избирает тему сверхъестественных способностей человека как дара некоей космической силы, то есть обыгрывает штамп.
Писатели с талантом и социальным темпераментов не просто плетут занимательный сюжет. Исследуют проблему. В романе Стругацких «Волны гасят ветер» человечество ставится перед «Большим Откровением» – фактом появления сверхчеловека. Людены (как себя называют немногочисленные пока представители высшей расы, возможно с легкой руки Йохана Хейзинги, написавшего труд «Homo Ludens») рождаются людьми, но обладают некоей третьей импульсной системой (встречающейся среди людей столь же редко, как «говорящее сердце» у Сорокина). Эту систему можно инициировать с помощью высоких технологий: так и происходит процесс превращения человека в людена, обладающего совершенно другими, чем человек, физическими и интеллектуальными возможностями. Первое, чем занялись у Стругацких людены, – это поиском себе подобных. Вот только умерщвлять «пустышек» им не было надобности, хотя людены и ставят себя выше людей и готовы пренебречь человеческой этикой.