(Стеклов 1928: II, 203, примеч. 2; Боборыкин 1965: I, 275).
4–363
Он сначала поговорил о своем портфеле <… > объясняя, что его замечательнейшая часть – замок с зубчатым колесиком: «Вот-с, извольте видеть, оно повертывается, и портфель заперт, а если хотите запереть еще безусловнее, оно повертывается другим манером и тогда снимается и кладется в карман, а на том месте, где оно было, на пластинке, вырезаны арабески: очень, очень мило». – Пассаж о портфеле никакого отношения к выступлению Н. Г. не имеет. Он взят из его незаконченной повести «Алферьев», над которой Чернышевский работал в Петропавловской крепости. Главный герой повести (его прототипом считается революционер В. А. Обручев – см.: [4–357]), любитель «изящных вещиц», заказывает в английском магазине портфель, «верх совершенства»: «Замечательнейшею частью портфеля был замочек, – точно, совершенно особенный: в средине восьмиугольной стальной дамаскированной пластинки лежачее колесо с зубчиками; оно повертывается – и портфель заперт; если хотите запереть еще безусловнее, оно повертывается другим манером и тогда снимается с восьмиугольной пластинки и кладется в карман; а на том месте, где оно было, на пластинке, вырезаны арабески; очень, очень мило» (Чернышевский 1939–1953: XII, 25).
4–364
… (как в авторских отклонениях в «Что делать?»), обращаясь с публикой запанибрата, стал чрезвычайно подробно объяснять, что Добролюбовым он-де не руководил… — Ср. в мемуарах Боборыкина: «Была какая-то бесцеремонность и запанибратство во всем, что он тут говорил о Добролюбове, – не с личностью покойного критика, а именно с публикой. Было нечто напоминавшее те обращения к читателю, которыми испещрен был два-три года спустя его роман „Что делать?“. Главная его тема состояла в том, чтобы выставить вперед Добролюбова и показать, что он, Чернышевский, нимало не претендует, чтобы считать себя руководителем Добролюбова…» (Стеклов 1928: II, 203–204, примеч. 2; Боборыкин 1965: I, 275).
4–365
… при этом не переставая играл часовой цепочкой, – это влепилось в память всех мемуаристов и тогда же послужило темой журнальным зубоскалам… – После вечера в зале Руадзе фельетонист «Северной пчелы» осудил Чернышевского за то, что он «вел себя в высшей степени неприлично. Он то ложился на кафедру и боком, и животом, то полусадился на нее, то делал разные телодвижения, нетерпимые в порядочном обществе, то вертел часовой цепочкой – у меня, дескать, часы есть. Одним словом, при двух или трех тысячах образованных людей Чернышевский вел себя, как Ноздрев на губернаторском бале» (цит. по: Островский 1932: 254). В. С. Курочкин в «Искре» откликнулся на эти инсинуации, а также на фельетон Боборыкина в «Библиотеке для чтения» пародийным фарсом «Цепочка и грязная шея (Сцены из современной комедии)», впоследствии переименованным в «Два скандала», где выступление Чернышевского обсуждают дамы из «Горя от ума»:
Хлестова.
Забылся до того… ты рассуди, ведь дочку
На эти зрелища смотреть приводит мать —
Цепочку в руки взял и начал с ней играть!
Графиня-внучка (с ужасом).
Играл цепочкою!
Графиня-бабушка (с испугом).
Как, он украл цепочку?!
Хлестова (торжественно).
На стол облокотясь, цепочкою играл!
Фельетон «Северной пчелы» с негодованием вспоминал Николадзе, признававший, правда, что Чернышевский во время выступления иногда «трогал свою цепочку от часов» (Стеклов 1928: II, 202–203; НГЧ: 246); по Боборыкину, Н. Г. говорил, «играя постоянно часовой цепочкой» (Стеклов 1928: II, 203, примеч. 2; Боборыкин 1965: I, 275); по В. А. Крылову – «небрежно поигрывая часовой цепочкой, к великому неудовольствию сановников, видевших в этом неуважение к публике» (Крылов 1908: 145).
4–365а
Его тон, «неглиже с отвагой», как говорили в семинарии… – Выражение «неглиже с отвагой» (о развязном, вызывающем, наглом тоне, поведении, стиле, манере) вошло в употребление не позднее начала 1840-х годов. Оно встречается, например, в письме историка Н. С. Арцибашева к М. П. Погодину от 18 марта 1841 года (Барсуков 1892: 125) и в повести неизвестного автора «Петя и Митя», напечатанной в литературном сборнике «Красное яичко» (СПб., 1848), где один из героев говорит: «Вот завиться так люблю <… > слегка, будто невзначай, „в неглиже с отвагой“, как выражается мой привилегированный парикмахер» (С. 107). Из известных писателей его использовал Салтыков-Щедрин в повести «Деревенская тишь» (1863; цикл «Невинные рассказы»): помещик Кондратий Трифонович сердится на своего ленивого и наглого слугу Ваньку, подозревая, что тот нарочно принимает «злостные позы à la неглиже с отвагой» (Салтыков-Щедрин 1965–1977: III, 123). О том, что выражение имело хождение среди семинаристов, Набоков мог узнать из диалога в романе П. Д. Боборыкина «Василий Теркин» (1892). Один из подчиненных главного героя употребляет его в разговоре и в ответ на недоуменный вопрос собеседника объясняет: «Неглиже с отвагой!.. Это моя супружница употребила такой оборот… От семинаров наслышалась» (Боборыкин 1897: XII, 277). М. И. Михельсон процитировал этот диалог в своем известном фразеологическом словаре (Михельсон 1912: 498; статья «Неглиже»).
До «Дара» Набоков воспользовался этим выражением в повести «Соглядатай» (1930). Знакомая главного героя говорит ему: «У меня был двоюродный брат, очень смирный и симпатичный юноша, но, когда он входил в гостиную, где сидело много новых людей, он вдруг начинал посвистывать, чтобы придать себе независимый вид, – неглиже с отвагой» (Набоков 1999–2000: III, 70).
4–366
Николадзе замечает, что тотчас по высылке Павлова друзья поняли и оценили осторожность Чернышевского… – Ср.: «Несколько дней спустя стало известно, что П. В. Павлов по высочайшему повелению выслан из столицы в одну из наиболее отдаленных губерний за свои продерзости на вечере. Только тогда мы простили Чернышевскому его осторожность и поняли, что благодаря сдержанности своей он избег той же участи» (Стеклов 1928: II, 203; НГЧ: 246–247).
4–367
… герой его романа <… > сел в пролетку и крикнул: «В Пассаж!» – Словами: «В Пассаж! – сказала дама в трауре, только теперь она была не в трауре…» – начинается очень короткая заключительная глава романа «Что делать?», по времени действия отнесенная в будущее. Рядом с дамой в коляске сидит «мужчина лет тридцати», по-видимому, сам Чернышевский, только что вернувшийся в Петербург после долгого отсутствия (где он был, в тюрьме или за границей, читателю неизвестно). Эта реминисценция подспудно вводит тему Достоевского, упомянутого в следующем абзаце, поскольку его сатирическая повесть, направленная против Чернышевского и его последователей-«нигилистов», называлась «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в „Пассаже“» (1865).
4–368
Пожары! <… > Духов день (28 мая 1862 г.), дует сильный ветер; пожар начался на Лиговке, а затем мазурики подожгли Апраксин Двор. – Опустошительные пожары в Петербурге (истинные их виновники до сих пор неизвестны) начались 16 мая 1862 года на Лиговке и продолжались в течение двух недель, вызвав панику в городе. 28 мая, в праздник Духова дня, «произошел самый страшный пожар, какого не запомнит Петербург» (цитата из журнальной хроники пожаров: Библиотека для чтения. 1862. Т. 171. № 6. С. 203; фрагменты хроники без кавычек: Стеклов 1928: II, 337): сгорели сотни лавок Толкучего рынка в Апраксином дворе, расположенном между Фонтанкой, Садовой улицей и Чернышевым переулком (ныне – улица Ломоносова). Сильный ветер, раздувавший пламя, отмечают все очевидцы (Там же: 338; Панаева 1972: 318–321; Скабичевский 1928: 158–161 и мн. др.). Одной из главных версий возникновения пожара был поджог, совершенный «мазуриками» – то есть мошенниками и ворами, враждовавшими с апраксинскими торговцами, которые в этот день по традиции отмечали праздник гулянием в Летнем саду. Когда в разгар гуляния раздались крики: «Апраксин горит!», «публика в ужасе бросилась к выходам из сада, и у каждых ворот произошла смертельная давка <… > Пользуясь этой суматохою, мазурики уже не воровали, а прямо срывали с девиц драгоценности, с клочьями платья и кровью из разорванных ушей. Это и дало повод предполагать, что поджог был произведен мазуриками, с специальной целью поживиться насчет гуляющих в Летнем саду разодетых купчих» (Скабичевский 1928: 159). Похожее объяснение предложил А. А. Краевский в письме к Погодину: «… весь апраксинский народ был в Летнем Саду; а ветер был такой страшный, что деревья с корнем выворачивало. Следственно, если мазурики, точившие давно зубы на Апраксин двор, случайно выбрали этот день не потому, что было ветрено, а потому, что был праздник, тут вот и разгадка страшного пожара» (Барсуков 1905: 141; Стеклов 1928: II, 339, здесь цитата ошибочно приписана Н. П. Барсукову).
4–369
… мчатся пожарные, «и на окнах аптек в разноцветных шарах вверх ногами на миг отразилися». – Не вполне точно цитируются строки поэмы Некрасова «О погоде» (гл. 2, 1865), описывающие выезд пожарной команды: «Вся команда на борзых конях / Через Невский проспект прокатилась / И на окнах аптек, в разноцветных шарах / Вверх ногами на миг отразилась…» (Некрасов 1981–2000: II, 194)