. Как и в первой главе, Годунов-Чердынцев заменил женское окончание некрасовского стиха на дактилическое (см.: [1–179]). Во второй половине XIX – первой половине ХХ века как в Западной Европе, так и в России было принято ставить или вешать в витринах аптек стеклянные шары с подкрашенной водой.
Ср., например: «Аптека, как она быть должна. На окнах пузыри с цветными жидкостями…» (Лейкин 1879: 200); «А вон аптека со своими красными и голубыми шарами» (Альбов 1895: 160); «И сейчас горят там зимой малиновые шары аптек» (Мандельштам 1990: II, 43).
4–370
А там густой дым повалил через Фонтанку по направлению к Чернышеву переулку, откуда вскоре поднялся новый черный столб… – Ср.: «… густой дым валил между тем через Фонтанку по направлению к Чернышеву переулку, и скоро новый столб черного дыма поднялся из навесов этого переулка» (Стеклов 1928: II, 338; с некоторыми отличиями: Библиотека для чтения. 1862. Т. 171. № 6. С. 203).
4–371
Между тем Достоевский прибежал. Прибежал к сердцу черноты, к Чернышевскому и стал истерически его умолять приостановить все это. – Встреча Чернышевского с Достоевским, о которой здесь идет речь, произошла через несколько дней после пожара в Апраксином дворе, причем воспоминания обоих писателей о ней существенно расходятся. Достоевский в «Дневнике писателя» (1873) не упомянул о пожарах, объяснив свой неожиданный визит тем, что он хотел показать Чернышевскому полученную им прокламацию «К молодому поколению»,[41] которая его возмутила. Тех, кто стоит за прокламацией, надо «остановить во что бы то ни стало», – якобы сказал он и просил Чернышевского использовать свое влияние на революционную молодежь, чтобы «прекратить эту мерзость» (Достоевский 1972–1990: XXI, 23–26). Набоков, однако, следует версии Чернышевского, изложенной в его заметке «Мои свидания с Ф. М. Достоевским» (1888). Согласно Н. Г., Достоевский, находясь в состоянии «умственного расстройства», сказал ему приблизительно следующее: «Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок и имеете влияние на них. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими» (ЛН: III, 532). «Потешный анекдот» о Достоевском Чернышевский рассказывал и товарищам по каторге. В. Н. Шаганов передал его так: «В мае 1862 г., в самое время петербургских пожаров, рано поутру врывается в квартиру Чернышевского Ф. Достоевский и прямо обращается к нему с следующими словами: „Николай Гаврилович, ради самого Господа, прикажите остановить пожары!..“ Большого труда тогда стоило, говорил Чернышевский, что-нибудь объяснить Ф. Достоевскому. Он ничему верить не хотел и… убежал обратно» (Шаганов 1907: 8; Стеклов 1928: II, 324, примеч. 1).
Словосочетание «сердце черноты» обыгрывает название повести Дж. Конрада «Сердце тьмы» («Heart of Darkness», 1899), а эмфаза в нем – тройственное созвучие: чернота – Чернышевский – Чернышев переулок (эпицентр пожаров).
4–372
… слухи о том, что поджоги велись по тому самому плану, который был составлен еще в 1849 году петрашевцами. – Стеклов приводит примечание П. И. Бартенева к напечатанному в «Русском архиве» отрывку из письма Ф. И. Тютчева, в котором тот писал о петербургских пожарах: «Поджоги велись по тому самому плану, который был составлен еще в 1849 году Петрашевским с братиею. (Слышано от И. П. Липранди)» (Русский архив. 1899. № 8. С. 594; Стеклов 1928: II, 342, примеч. 1). В 1848–1849 годах Иван Петрович Липранди (1790–1880), чиновник особых поручений при министре внутренних дел, организовал постоянную слежку за Петрашевским и членами его кружка, в том числе Достоевским, а затем представил доклад о тайном обществе, на основании которого петрашевцы были арестованы.
4–373
Агенты <… > доносили, что ночью в разгаре бедствия «слышался смех из окна Чернышевского». – В донесении от 5 июня 1862 года сообщалось: «В день пожара, 28 числа, когда горел Толкучий рынок, к Чернышевскому приходило очень много лиц… Собравшись вместе, они были чрезвычайно веселы и все время смеялись громко, так что возбудили удивление других жильцов дома, слышавших это через открытые окна» (Козьмин 1928: 177; Стеклов 1928: II, 350, примеч. 1).
4–374
Семья Николая Гавриловича уехала на лето в Павловск, и вот, через несколько дней после пожаров, некто Любецкий, адъютант образцового Лейб-гвардии уланского полка, лихой малый, «с фамильей как поцелуй», при выходе «из вокзала» заметил двух дам, резвившихся как шалые, и, по сердечной простоте приняв их за молоденьких камелий, «произвел попытку поймать обеих за талии». Бывшие при них четыре студента окружили его и, угрожая ему мщением, объявили, что одна из дам – жена литератора Чернышевского, а другая – ее сестра. Что же, по мнению полиции, делает муж? Он домогается отдать дело на суд общества офицеров – не из соображений чести, а лишь для того, чтобы под рукой достигнуть сближения офицеров со студентами. – Об отъезде семьи Чернышевского в Павловск после пожаров мы знаем из воспоминаний Н. Я. Николадзе (см.: [4–29]), который тогда тоже жил там и часто встречался с Ольгой Сократовной на прогулках в парке и на концертах (Каторга и ссылка. 1927. № 5. С. 41; НГЧ: 250).
В отчете Третьего отделения за 1862 год инцидент с Любецким описан следующим образом: «В Павловске, 10 июня, при выходе из вокзала, адъютант образцового кавалерийского эскадрона ротмистр Лейб-гвардии уланского полка Любецкий, приняв по ошибке двух дам за женщин вольного обращения, оскорбил их. Бывшие при них 4 студента окружили Любецкого и, угрожая ему мщением, объявили, что одна из этих дам – жена литератора Чернышевского, а другая – сестра ее. Любецкий, чрез родственников их и полицмейстера, просил извинения, но муж Чернышевский, желая воспользоваться этим случаем для сближения офицеров помянутого эскадрона со студентами, домогался отдать дело на суд общества офицеров. Сделанными ему в III отделении внушениями это домогательство отклонено, и Чернышевский отказался от всяких притязаний к Любецкому, а жену свою отправил в Саратов» (Сергеев 1923).
Скандал произошел в знаменитом «музыкальном вокзале» Павловска, пригорода Петербурга, – большом концертном зале с садом и ресторанами при станции железной дороги. Именно поэтому в английском переводе «Дара» слово «вокзал» передано как vauxhall (по названию публичного сада Vauxhall Gardens близ Лондона, в XVIII – первой половине XIX века излюбленного места прогулок, концертов и других развлечений, послужившего образцом для павловского вокзала) с сохранением кавычек (Nabokov 1991b: 268).
«С фамильей как поцелуй» и «произвел попытку поймать обеих за талии» – скорее всего, псевдоцитаты, возможно, из Страннолюбского. Первая из них (в английском переводе она раскавычена) стилизована под поэтическую строку или водевильную реплику, вторая – под полицейский протокол. Сравнение имени с поцелуем встречается в патриотическом стихотворении В. Г. Тана-Богораза «Прощанье» (1904, цикл «Из военных мотивов»), которое Набоков мог читать в детстве: «Твое святое имя, Русь, / Звучит, как поцелуй!» (Тан 1910: 45). Княжеская фамилия Любецкий имеет и театрально-литературную историю. В водевиле П. А. Каратыгина «Вицмундир» (1845) действует вдова Анна Любецкая; другая Анна Любецкая и ее брат Андрей, актеры, – герои фарса в двух действиях с пением В. А. Крылова (см.: [4–357]) «В погоню за прекрасной Еленой» (1872); в Надиньку Любецкую влюблен Адуев-младший в романе Гончарова «Обыкновенная история» (1847); князь Андрей Любецкий – главный герой дурного романа М. Н. Волконского «Мертвые и живые» (1898).
В ходе обсуждения этого комментария в Фейсбуке и в Живом журнале [ru-nabokov.livejournal.com/318544.html] было высказано остроумное предположение, что сравнение фамилии Любецкого с поцелуем отсылает к архетипическому гоголевскому «лихому парню», драгунскому штабс-ротмистру Поцелуеву – тому самому приятелю Ноздрева, который называет бордо бурдашкой.
4–375
5 июля ему пришлось по поводу своей жалобы побывать в Третьем отделении. Потапов, начальник оного, отклонил его домогательство, сказав, что по его сведениям, улан готов извиниться. Тогда Чернышевский <… > спросил: «<… > но если мне нужно будет увезти жену за границу, на воды <… > могу ли выехать беспрепятственно?» – «Разумеется, можете», – добродушно ответил Потапов; а через два дня произошел арест. – Неточность. Чернышевский имел беседу с управляющим Третьим отделением, генерал-майором Алексеем Львовичем Потаповым (1818–1886) 16 июня 1862 года (Чернышевская 1953: 115; Чернышевский 1934: 582). Содержание беседы известно по воспоминаниям Н. В. Рейнгардта, которому о ней рассказал Чернышевский. Потапов заявил, что если Н. Г. желает, «офицера заставят извиниться перед ним и его супругой», но Чернышевский от извинений великодушно отказался. Затем он спросил Потапова, «не имеет ли правительство каких-нибудь подозрений против него <… > и потому может ли он уехать в Саратов, так как в Петербурге ему в виду закрытия „Современника“ делать нечего, на что Потапов ответил, что правительство против Николая Гавриловича ничего не имеет и ни в чем не подозревает» (Рейнгардт 1905: 471).
4–376
… в Лондоне открылась всемирная выставка <… > туда съехались туристы и негоцианты, корреспонденты и соглядатаи… – Набоков перифразирует Стеклова, который, в свою очередь, пересказывает главу «Апогей и перигей» седьмой книги «Былого и дум» Герцена: «В 1862 году в Лондоне открылась всемирная выставка.