(Борисов 1901: 577; Лемке 1923: 237; НГЧ: 284). «Состоявший при крепости доктор Окель 3 февраля донес коменданту, что Чернышевский голодает, вследствие чего „заметно слаб, цвет лица у него бледный, пульс несколько слабее обыкновенного, язык довольно чистый; прописанные ему капли для возбуждения аппетита он принимал только два раза, а 3-го числа объявил, что не намерен принимать таковые, и что он воздерживается от пищи не по причине отсутствия аппетита, а по своему капризу“» (Лемке 1923: 237).
4–407
… в этот же час Некрасов, проездом на извозчике от гостиницы Демута к себе домой, на угол Литейной и Бассейной, потерял сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи с заглавием «Что делать?». – О потере и находке пакета с рукописью «Что делать?» подробно рассказывается в «Воспоминаниях» А. Я. Панаевой (Панаева 1972: 323–325). Кроме этого источника, Набоков использовал также текст объявления о пропаже, помещенного Некрасовым в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции»: «В воскресенье, 3 февраля, во втором часу дня, проездом по Б. Конюшенной от гостиницы Демут до угольного дома Капгера, а оттуда чрез Невский пр., Караванную и Симеоновский мост до дома Краевского, на углу Литейного и Бассейной, обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи с заглавием „Что делать?“. Кто доставит этот сверток в означенный дом Краевского к Некрасову, тот получит пятьдесят руб. сер.» (Лемке 1923: 317, примеч. 1).
4–408
6-го утром, «по неопытности в различении симптомов страдания», он голодовку прекратил и позавтракал. 12-го Потапов уведомил коменданта, что комиссия не может дозволить Чернышевскому свидание с женой, покамест он совершенно не поправится. На другой же день комендант донес, что Чернышевский здоров и вовсю пишет. – В письме Чернышевского коменданту Петропавловской крепости от 7 февраля 1863 года он выразил сожаление, что слишком рано приостановил голодовку «по неопытности в различении симптомов страдания», и заявил, что готов возобновить начатое, «с прежним намерением идти, если нужно, до конца» (Там же: 238; ЛН: II, 444).
«12 февраля 1863 года Потапов пишет коменданту, что согласно решения комиссии свидание с женой Чернышевскому в настоящее время дано быть не может по неудовлетворительному состоянию его здоровья, и что „разрешение последует в то время, когда он будет совершенно здоров“. Приказано объявить об этом Чернышевскому и доложить о состоянии его здоровья, чтобы сообщить об этом комиссии. На это комендант 13 февраля сообщает Потапову, что Чернышевский совершенно здоров и деятельно занимается переводом истории „Гервениса“ < sic!>. 18 февраля комиссия решила дать Чернышевскому свидание с женой в присутствии ее членов, и 23 февраля после 7½ месяцев перерыва Чернышевский увидал наконец свою жену» (Стеклов 1928: II, 386–387).
4–409
Ольга Сократовна явилась с бурными жалобами – на свое здоровье, на Пыпиных, на безденежье, и потом, сквозь слезы, стала смеяться над бородкой, отрощенной мужем, и, вконец расстроившись, принялась его обнимать. – О свиданиях Чернышевского с женой мы знаем со слов Пыпиных, огорченных тем, что Ольга Сократовна жаловалась Н. Г. на обиды, которые они ей якобы нанесли: «Да и о чем могла она ему рассказать, как не о том только, что постоянно терпит от нездоровья и от неприятностей» (Пыпина 1923: 58). Во время первого свидания 26 февраля 1863 года, по сообщению Е. Н. Пыпиной, Чернышевский «был очень весел, говорил все шутя, но очень похудел. Борода (говорит О. С.) у него потешная, а волосы на голове сделались не такие густые, как прежде» (Там же: 56).
4–410
23 марта была очная ставка с Костомаровым. – Ошибка в датировке: очная ставка Чернышевского с Костомаровым была проведена 19 марта 1863 года (Лемке 1923: 315; Чернышевская 1953: 292).
4–411
«И подумать, – восклицает Стеклов, – что в это время он писал жизнерадостное „Что делать?“». – Перифразируется восклицание: «И подумать, что в это время душевного потрясения Чернышевский спокойно заканчивал свой роман „Что делать?“, проникнутый такою жизнерадостностью и верою в человека!» (Стеклов 1928: II, 427, примеч. 1).
4–412
Вообще история появления этого романа исключительно любопытна. Цензура разрешила печатание его в «Современнике», рассчитывая на то, что вещь, представляющая собой «нечто в высшей степени антихудожественное», наверное уронит авторитет Чернышевского, что его просто высмеют за нее. – Набоков передает одно из возможных объяснений, почему цензура пропустила «Что делать?» в печать. «Носились слухи, – вспоминал А. М. Скабичевский, – что цензура разрешила печатание романа, рассчитывая, что, представляя собою нечто в высшей степени антихудожественное, роман наверное уронит авторитет Чернышевского, и песенка его будет спета. В майковском салоне хихикали и радостно потирали руки в предвкушении падения идола молодежи с его высокого пьедестала» (Скабичевский 1928: 248). Стеклов считал, что дело обстояло иначе и что цензор, получая рукопись из «всемогущей следственной комиссии» со всеми ее печатями и шнурами, ошибочно думал, будто высшие инстанции одобряют печатание романа (Стеклов 1928: II, 121).
4–413
И действительно, чего стоят, например, «легкие» сцены в романе: «Верочка была должна выпить полстакана за свою свадьбу <… > Подняли они с Жюли шум, крик, гам… Принялись бороться, упали обе на диван… и уже не захотели встать, а только продолжали кричать, хохотать, и обе заснули». – Цитаты из «Что делать?» (Чернышевский 1939–1953: XI, 115).
4–414
Иногда слог смахивает не то на солдатскую сказку, не то на… Зощенко: «После чаю… пришла она в свою комнату и прилегла. Вот она и читает в своей кроватке, только книга опускается от глаз, и думается Вере Павловне: что это последнее время стало мне несколько скучно иногда?» – См.: Там же: 166 («Третий сон Веры Павловны»). Об отношении Набокова к Зощенко см.: [4–75].
4–415
«Долго они щупали бока одному из себя». – Там же: 140.
4–416
Даже Герцен, находя, что «гнусно написано», тотчас оговаривался: «с другой стороны, много хорошего, здорового». – См. письмо Герцена к Н. П. Огареву от 29 (17) июля 1867 года: «Читаю роман Черныш< евского>. Господи, как гнусно написано, сколько кривлянья и < 2 нрзб>, что за слог! Какое дрянное поколенье, которого эстетика этим удовлетворена. И ты, хваливший, – куртизан! Мысли есть прекрасные, даже положения – и всё полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника à la Niederhuber» (Герцен 1954–1966: XXIX: 1, 157). В письме Огареву от 8 августа (27 июля) 1867 года Герцен писал: «Когда ты начнешь роман Черныш< евского>? Это очень замечательная вещь – в нем бездна отгадок и хорошей и дурной стороны ультранигилистов. Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия простоты, и – с другой стороны – много хорошего, здорового, воспитательного» (Там же: 167).
4–417
Все же далее, не удержавшись, он замечает, что роман оканчивается не просто фаланстером, а «фаланстером в борделе». – Ср. в письме Герцена к Огареву от 8 августа (27 июля) 1867 года: «Он оканчивает фаланстером, борделью – смело. Но, боже мой, что за слог, что за проза в поэзии…» (Там же).
4–418
… его веселый вечерний бал, основанный на свободе и равенстве отношений (то одна, то другая чета исчезает и потом возвращается опять), очень напоминает <… > заключительные танцы в «Доме Телье». – Имеется в виду картина коллективного веселья жителей Хрустального дворца из утопического «Четвертого сна Веры Павловны»: «Шумно веселится в громадном зале половина их, а где ж другая половина? „Где другие? – говорит светлая царица, – они везде; многие в театре, одни актерами, другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но больше, больше всего – это моя тайна. Ты видела в зале, как горят щеки, как блистают глаза; ты видела, они уходили, они приходили; они уходили – это я увлекала их, здесь комната каждого и каждой – мой приют, в них мои тайны ненарушимы, занавесы дверей, роскошные ковры, поглощающие звук, там тишина, там тайна; они возвращались – это я возвращала их из царства моих тайн на легкое веселье. Здесь царствую я“» (Чернышевский 1939–1953: XI, 283).
Набоков сравнивает эту сцену с финалом новеллы Г. де Мопассана «Заведение Телье» («La Maison Tellier», 1881), действие которой начинается и заканчивается в публичном доме. Хозяйка заведения вместе со всеми девицами уезжает в деревню на первое причастие своей племянницы, а по возвращении устраивает веселый бал в честь праздника: «Время от времени одна из девиц исчезала, а когда ее начинали разыскивать, нуждаясь в визави для кадрили, вдруг замечали, что не хватало также одного из кавалеров. – Откуда вы? – шутливо спросил г-н Филипп как раз в ту минуту, как г-н Пемпесс возвращался в салон с Фернандой. – Мы ходили смотреть, как почивает г-н Пулен, – отвечал сборщик податей. Это словцо имело огромный успех, и чтобы посмотреть, как почивает г-н Пулен, все поочередно подымались наверх с той или другой из девиц, которые в эту ночь были исключительно покладисты» (Мопассан 1958: I, 280).
4–419
О все-таки нельзя без трепета трогать этот старенький (март 63-го года