(Рейнгардт 1905: 460; Стеклов 1928: II, 483). «Вдруг полил частый дождь. Мигом поднялись и распустились зонтики, превратившиеся почти в сплошную крышу» (Никитин 1906: 86).
Выслякощило – по-видимому, неологизм или оставшаяся не замеченной опечатка в машинописи, «щ» вместо правильного «т», ибо в русском языке есть глагол «слякотить», но не «слякощить». Ср.: «Моросило сверху, слякотило снизу» (Крестовский 1899: 1).
4–440
Вдруг показалась казенная карета. Из нее вышли <… > Чернышевский в пальто и два мужиковатых палача; все трое скорым шагом прошли по линии солдат к помосту. – Ср.: «… карета <… > подъехала к солдатам <… > вслед за тем три человека пошли быстро по линии солдат к эстраде: это был Чернышевский и два палача» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 483) «… на эшафот поднялся Н. Г. Чернышевский в пальто…» (Сажин 1925: 17; НГЧ: 287).
4–441
Публика колыхнулась, жандармы оттеснили первые ряды; раздались там и сям сдержанные крики: «Уберите зонтики!» – «… жандармы начали теснить народ <… > Раздались сдержанные крики передним: „Уберите зонтики!“» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 483).
4–442
Покамест чиновник читал уже известный ему приговор, Чернышевский нахохленно озирался, перебирал бородку, поправлял очки и несколько раз сплюнул. – Ср.: «… началось чтение приговора <… > Сам же Чернышевский, знавший его еще прежде, менее, чем всякий другой, интересовался им» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 483–484); «Во время чтения приговора Чернышевский стоял более нежели равнодушно, беспрестанно поглядывал по сторонам, как бы ища кого-то, и часто плевал, что дало повод <… > литератору Пыпину выразиться громко, что Чернышевский плюет на все» (Из справки Третьего отделения – Там же: 487).
4–443
Когда чтец, запнувшись, едва выговорил «сацалических идей», Чернышевский улыбнулся… – «Чиновник громко стал читать приговор, среди мертвой тишины. Читал он плохо <… > а в одном месте поперхнулся и едва выговорил „сацалических идей“. Чернышевский улыбнулся» (Никитин 1906: 86; Стеклов 1928: II, 483, примеч. 3).
4–444
… кого-то узнав в толпе, кивнул, кашлянул, переступил: из-под пальто черные панталоны гармониками падали на калоши… – «Он, по-видимому, искал кого-то, беспрерывно обводя глазами всю толпу, потом кивнул в какую-то сторону раза три» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 484); «Николай Гаврилович был одет в темное пальто <… > и черные брюки» (Кокосов 1905: 161); на Чернышевском были «большие высокие калоши, известные под именем ботинок» (Волховский 1930: 108).
4–445
Близко стоявшие увидели на его груди продолговатую дощечку с надписью белой краской «государственный преступ» (последний слог не вышел). – Палач «надел ему на шею деревянную черную доску с надписью «государственный преступник» (Тверитинов 1906: 6; Стеклов 1928: II, 483, примеч. 2). Набоков, по всей вероятности, видел иллюстрации к книге Тверитинова, стилизованные художницей Т. Н. Гиппиус (1877–1957) под немудреные зарисовки очевидца казни (см. иллюстрацию). На одной из них в слове «преступник» на доске с надписью явно недостает нескольких букв.
4–446
По окончании чтения палачи опустили его на колени; старший наотмашь скинул фуражку с его длинных, назад зачесанных, светло-русых волос. Суженное книзу лицо было теперь опущено, и с треском над ним переломили плохо подпиленную шпагу. – Ср.: «Палач <… > быстро и грубо сорвал с него шапку, бросил ее на пол, а Чернышевского поставил на колени, затем взял шпагу, переломил ее над головою Николая Гавриловича и обломки бросил в разные стороны» (Сажин 1925: 17; Стеклов 1928: II, 484, примеч. 1). «Наконец, чтение кончилось. Палачи опустили его на колени. Сломали над головой саблю…» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 484). «По окончании чтения <… > его поставили на колени и палач переломил над головой его надломленную [надпиленную. – Ю. С.] уже шпагу» (Там же: 484; Тверитинов 1906: 7). «Он казался выше среднего роста <… > с бледным, сухощавым лицом, белым широким лбом и длинными густыми волосами, закинутыми назад <… > Особенность его лица, бросавшаяся в глаза и запечатлившаяся в памяти, – ширина лобной части лица по сравнению с нижней лицевой частью, так что лицо казалось суженным книзу» (Кокосов 1905: 161; Стеклов 1928: II, 483, примеч. 1). Длинные светло-русые волосы Чернышевского отмечены в записках С. Г. Стахевича (Стахевич 1928: 62).
По точному наблюдению О. А. Проскурина, плохо подпиленная шпага – это деталь не из свидетельств о гражданской казни Чернышевского, а из воспоминаний декабристов о церемонии их «шельмования». Так, И. Д. Якушкин вспоминал: «Я стоял на правом фланге, и с меня началась экзекуция. Шпага, которую должны были переломить надо мной, была плохо подпилена; фурлейт ударил меня ею со всего маху по голове, но она не переломилась: я упал. „Ежели ты повторишь еще раз такой удар, – сказал я фурлейту, – так ты убьешь меня до смерти“» (Якушкин 1908: 93). Без этой детали не обходились почти все описания «экзекуции», как документальные, так и художественные. См., например, в романе Д. С. Мережковского «14 декабря (Николай Первый)» (1918): «Осужденным велели стать на колени. Палачи сдирали мундиры, погоны, эполеты, ордена и бросали в огонь. Над головами ломали шпаги. Подпилили их заранее, чтобы легче переламывать; но иные были плохо подпилены, и осужденные от ударов падали» (Мережковский 1994: 263). Набокову наверняка была известна книга его парижского знакомого М. О. Цетлина (Амари) о декабристах, в которой обряд их «гражданской смерти и деградации» описывался так: с офицеров «срывали мундиры и ордена и бросали в разложенные и зажженные костры. Фурлейт ломал над головою осужденного шпагу, предварительно подпиленную. Однако шпаги были подпилены плохо, и трепанированный Якубович едва не умер от удара» (Цетлин 1933: 298). Исподволь связывая Чернышевского с декабристами, Набоков несколько облагораживает его образ и показывает, что для него, как сказано в третьей главе романа, «такие люди, как Чернышевский, при всех их смешных и страшных промахах, были, как ни верти, действительными героями в своей борьбе с государственным порядком вещей» (383).
4–447
Затем взяли его руки, казавшиеся необычайно белыми и слабыми, в черные цепи, прикрепленные к столбу: так он должен был простоять четверть часа. – «… кисть руки казалась очень белой, при резкой разнице с темным рукавом пальто» (Кокосов 1905: 161); «… кисть исхудавшей в заключении руки казалась очень белой на темном рукаве пальто <… > многим казалось потом, что не меньше четверти часа провел „преступник“ у позорного столба» (Ветринский 1923: 171); «По рассказу Сажина, Чернышевский простоял у столба около четверти часа» (Стеклов 1928: II, 484, примеч. 1; ср.: Сажин 1925, 17).
4–448
Дождь пошел сильнее: палач поднял и нахлобучил ему на голову фуражку, – и неспешно, с трудом, – цепи мешали, – Чернышевский поправил ее. – «Дождь пошел сильнее» (Короленко 1908: 96); «В это время пошел очень сильный дождь, палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, поправил фуражку, насколько позволяли ему руки…» (Рейнгардт 1905: 461; Стеклов 1928: II, 484).
4–449
Слева, за забором, виднелись леса строившегося дома; с той стороны рабочие полезли на забор, было слышно ерзанье сапог; влезли, повисли и поругивали преступника издалека. – А. М. Венский вспоминал: «… рабочие расположились за забором не то фабрики, не то строящегося дома, и головы их высовывались из-за забора. Во время чтения чиновником длинного акта <… > публика за забором выражала неодобрение виновнику и его злокозненным умыслам» (Короленко 1908: 95; Стеклов 1928: II, 486).
4–450
Вдруг из толпы чистой публики полетели букеты. Жандармы, прыгая, пытались перехватить их на лету. Взрывались в воздухе розы. – «В эту минуту из среды интеллигентной публики полетели букеты цветов» (Короленко 1908: 96). «… было несколько покушений бросить цветы <… > но все неудачны: цветы перехватывали на лету временные представители народа, т. е. переодетые полицейские» (Тверитинов 1906: 7; Стеклов 1928: II, 484). «Букет был крупный и, лежа на земле, блестел красно-розовым цветом» (Кокосов 1905: 162). «Букеты и венки градом полетели на эшафот. Чернышевский улыбался, а полицейские тщетно пытались ловить руки бросавших цветы <… > Оглянувшись вокруг, я увидел множество валявшихся в грязи букетов и венков…» (Никитин 1906: 87; Стеклов 1928: II, 485).
4–451
Стриженые дамы в черных бурнусах метали сирень. – В справке Третьего отделения сообщалось: «Замечено много дам стриженых (нигилисток); все они были в черных платьях и черных же башлыках и старались пробиться как можно ближе к эшафоту» (Там же: 487). Замена черных башлыков (съемных капюшонов с двумя длинными концами) на черные бурнусы (широкие плащи с большим откидным воротником) обусловлена, по-видимому, эвфоническими соображениями: благодаря ей возникает тройная аллитерация (СтРижеНые/буРНуСах/СиРеНь), подсказывающая, что сирень (под)брошена СиРиНым. С точки зрения историко-культурной, однако, замена представляется ошибочной. В середине XIX века бурнус – обычная, социально не маркированная часть дамского гардероба. Р. М. Кирсанова предваряет статью о нем цитатой из пьесы А. Н. Островского «Старый друг лучше новых двух»