(Голубев 1906: 110; Стеклов 1928: II, 656–657).
4–465
«с кандалами на ногах и с думой в голове»… – В словаре Даля зафиксирована поговорка: «Кандалы на ногах, а думка в голове».
4–466
Он ехал в тарантасе, и так как «читать по дороге книжки» разрешили ему только за Иркутском, то первые полтора месяца пути он очень скучал. – По договоренности с властями Пыпины купили для Чернышевского удобный тарантас, который ждал его с вещами у ворот Петропавловской крепости. Однако в последний момент Чернышевского спешно увезли на казенной повозке и, как сообщает В. А. Пыпина, только верст за 300 до Тобольска он смог купить себе собственный тарантас (Пыпина 1923: 67; Стеклов 1928: II, 490, 492). О запрете читать по дороге история умалчивает; Стеклов замечает лишь, что Н. Г. не разрешили взять с собою сочинения Жорж Санд (Там же: 492, примеч. 1). Скорее всего, Набоков создает контраст между сибирским этапом Чернышевского и его первой поездкой из Саратова в Петербург, во время которой он «всю дорогу читал книжку» (см.: [4–23]).
4–467
23 июля его привезли наконец на рудники Нерчинского горного округа, в Кадаю: пятнадцать верст от Китая, семь тысяч – от Петербурга. <… > жил он в плохо проконопаченном домишке, страдал от ревматизма. – Неточность. 23 июля Чернышевского отправили из Иркутска в Читу и далее, на Нерчинские рудники, куда он прибыл только 3 августа (Чернышевская 1953: 338–340; Стеклов 1928: II, 493). «Сначала Чернышевского поселили в казачьем поселке Кадая, недалеко от границы Монголии, в небольшом домике, холодном и плохо проконопаченном, где он зимою сильно страдал от ревматизма» (Там же).
4–468
… Ольга Сократовна собралась к нему в Сибирь. Когда он сидел в крепости, она, говорят, рыскала по провинции, так мало заботясь об участи мужа, что родные даже подумывали, не помешалась ли она. Накануне шельмования прискакала в Петербург… 20-го утром уже ускакала. – «Легкомысленная жена его, к которой только и неслись его мысли, „рыскала“ в это время по провинции, по-видимому, мало интересуясь участью мужа (родные даже думали, что на нее напало помешательство)<… > Ольга Сократовна 18 мая прискакала в Петербург, но 20 утром снова ускакала, так что при отправке мужа ее в городе не было» (Там же: 490, 491; ср.: Пыпина 1923: 67–68).
4–469
… Выехав в начале лета 66-го года с семилетним Мишей и доктором Павлиновым <… > она добралась до Иркутска, где ее задержали на два месяца: там она стояла в гостинице с драгоценно-дурацким названием <… > Hôtel de l’Amour et K°. — Все подробности поездки Ольги Сократовны в Сибирь заимствованы из мемуарного комментария М. Н. Чернышевского к письмам отца. Ср.: «Выехали мы из Москвы в сопровождении доктора, Евгения Михайловича Павлинова <… > очень милого и симпатичного человека. <… > До Иркутска мы ехали вначале благополучно, без всяких неприятностей и задержек, но в Иркутске совершенно неожиданно пришлось прервать наше путешествие на довольно продолжительное время. У местного начальства явилось сомнение в наших личностях. <… > Слава Богу, что еще оставили нас на свободе и не засадили в тюрьму, предоставив проживаться в гостинице Амур („Hotel de Amour < sic!> et К°“, как значится на заголовке сохранившегося счета), но как ни как, пока собирали справки, прошло около двух месяцев» (ЧвС: I, 176).
Добавив артикль к слову Amour, Набоков превратил название реки Амур в существительное «любовь». Эта игра слов восходит к путевым очеркам Н. В. Шелгунова, писавшего: «Со времени приобретения р. Амур пошла мода на гостиницы „Амур“. Амуры завелись в Красноярске, Иркутске и даже Чите. Но чем эти „Амуры“ дальше, тем они хуже» (Шелгунов 1863: 32).
4–470
Доктора Павлинова не пустили дальше: вместо него поехал жандармский ротмистр Хмелевский (усовершенствованное издание павловского удальца), пылкий, пьяный и наглый. – «Доктору Павлинову <… > не разрешили сопровождать нас от Иркутска и вместо него посадили к нам на козлы жандарма, а в тарантас полупьяного жандармского капитана Хмелевского, который на каждой станции так ублаготворялся, что нередко доводил мою матушку прямо до слез» (ЧвС: I, 176). О «павловском удальце», то есть штабс-ротмистре Любецком, оскорбившем Ольгу Сократовну, см.: [4–374].
4–471
Чтобы отпраздновать встречу супругов, один из ссыльных поляков, бывший повар Кавура, о котором Чернышевский так много и так зло писал, напек тех печений, которыми объедался покойный барин. – «Среди товарищей отца по заключению один оказался охотником и настрелял для нашего обеда дичи, а другой, поляк, – куда только не заносит судьба человека! – оказался бывшим поваром у графа Кавура и напек нам на обратную дорогу целую корзину превкусных сладких печений» (Там же: 177). О графе Кавуре и посвященных ему статьях Чернышевского см.: [4–348].
4–472
Хмелевский, виясь, не отступал от Ольги Сократовны <… > За ее благосклонность он даже будто бы предложил устроить побег мужу, но тот решительно отказался. – В 1884 году в Астрахани Чернышевский рассказал артисту М. И. Писареву об «одном жандармском офицере, ухаживавшем за Ольгой Сократовной и предлагавшем за ее благосклонность мою свободу, от чего я отказался» (Рейнгардт 1905: 474). По всей вероятности, речь шла именно о Хмелевском, единственном жандармском офицере, который виделся с Н. Г. во время визита Ольги Сократовны.
4–473
… от постоянного присутствия бесстыдника было так тяжело <… > что Чернышевский сам уговаривал жену пуститься в обратный путь, и 27 августа она это и сделала, пробыв <… > всего четыре дня… – «Свидание наше продолжалось всего пять дней (уехали 27 августа), так как для отца было невыносимо постоянное присутствие жандармов» (ЧвС: I, 177). «… условия свидания при постоянном присутствии жандарма были таковы, что Чернышевский стал уговаривать Ольгу Сократовну поскорее ехать обратно: он слишком страдал за нее» (Пыпина 1923: 72).
4–473а
Некрасов посвятил ей «Крестьянских Детей». – Стихотворение Некрасова «Крестьянские дети» («Опять я в деревне. Хожу на охоту…», 1861) было впервые опубликовано в журнале «Время» (1861. № 10. С. 356–363) с посвящением: «О. С. Ч< ерныше>вской», но затем печаталось без него (Стеклов 1928: I, 126, примеч. 1).
4–474
В последних числах сентября Чернышевского перевели на Александровский завод, в тридцати верстах от Кадаи. Зиму он провел в тюрьме, с каракозовцами и мятежными поляками. – «Александровский завод <… > принадлежал к системе нерчинских заводов. В начале 60-х годов он был упразднен, и рабочие перечислены в крестьяне. <… > В 66-м году, в ожидании большого количества каторжан – государственных преступников <… > в заводе было образовано особое комендантское управление с довольно большим штатом офицеров. <… > В заводе остались от прежнего управления 4 ветхие и небольшие здания, которые и были превращены в тюрьмы» (Николаев 1906: 3–4). Большинство каторжан составляли поляки, участники восстания 1863 года; кроме того, здесь содержались шесть каракозовцев (см.: [4–457]) и одиннадцать других политзаключенных (Стеклов 1928: II, 495).
4–475
Темница была снабжена монгольской особенностью – «палями»: столбами, тесно вкопанными встоячь вокруг тюрьмы… – Тюрьмы в Сибири были «огорожены столбами, называемыми пáлями, аршинов в 6 вышины, вкопанными без просвета один около другого перпендикулярно» (Былое. 1906. № 2. С. 257, примеч. редактора). Наиболее известное описание палей оставил Достоевский в начале «Записок из мертвого дома»: острог обнесен «забором из высоких столбов (паль), врытых стойком глубоко в землю, крепко прислоненных друг к другу ребрами, скрепленных поперечными планками и сверху заостренных» (Достоевский 1972–1990: IV, 9).
4–476
Красовский Андрей Афанасьевич (1822–1868) – подполковник драгунского полка, арестованный в 1862 году за революционную пропаганду среди солдат; приговоренный к восьми годам каторги, отбывал наказание в Александровском заводе одновременно с Чернышевским. 11 июня 1868 года он пытался бежать в Китай. Три дня спустя в тайге нашли его тело с простреленной головой. Долгое время считалось, что его ограбил и убил один из казаков (Николаев 1906: 9); позднее выяснилось, что он, сбившись с пути и потеряв карту, покончил с собой.
4–477
В июне следующего года, по окончании срока испытуемости, Чернышевский был выпущен в вольную команду и снял комнату у дьячка, необыкновенно с лица на него похожего: полуслепые серые глаза, жиденькая бороденка, длинные спутанные волосы… Всегда пьяненький, всегда вздыхающий, он сокрушенно отвечал на расспросы любопытных: «Все пишет, пишет, сердечный!» – «К июню 1867 г. кончился срок „испытуемости“ Чернышевского, и ему разрешили жить за оградой» (ЧвС: I, XXIV). В письме жене от 27 июня он сообщал: «Недели две тому назад я переселился жить на квартиру. Проезжая через Александровский Завод, Ты, быть может, заметила домик, стоящий против Комендантского домика; он принадлежит одному из дьячков здешней церкви. Я живу теперь у этого старичка, в этом доме» (Там же: 7). По воспоминаниям П. Ф. Николаева, этот «полупьяный и достаточно дикообразный» дьячок ответил на его вопрос о здоровье квартиранта: «Все пишет, все пишет, сердечный» (Николаев 1906: 7).
Рассказывая о первой встрече с Чернышевским, П. Ф. Николаев заметил, что внешность Н. Г. напомнила ему дьячков, которые часто по