(1911), где ровное освещение внешнего мира у Толстого противопоставлено направленным вовнутрь лучам света у Достоевского, который не нуждается «в общем озарении предметного мира»: «Достоевский, подобно Рембрандту, весь в темных скоплениях теней по углам замкнутых затворов, весь в ярких озарениях преднамеренно брошенного света, дробящегося искусственными снопами по выпуклостям и очертаниям впадин. Его освещение и цветовые гаммы его света, как у Рембрандта, лиричны. Так ходит он с факелом по лабиринту, исследуя казематы духа, пропуская в своем луче сотни подвижных в подвижном пламени лиц, в глаза которых он вглядывается своим тяжелым, обнажающим, внутрь проникающим взглядом» (Иванов 1916: 29, 31). Вторя Иванову, Адамович находил в Достоевском «постоянное свечение рассказа изнутри, сквозь мутную, кое-какую оболочку неудержимым сиянием», что, на его взгляд, искупало все изъяны формальной «отделки» (Адамович 1936). По-видимому, Адамович принял остроту Набокова на свой счет, так как он особо выделил ее в рецензии на очередную книжку «Современных записок»: «Очень метко как образ, – писал он. – Но в контексте со всем, что вообще написано Сириным, при сопоставлении с его собственным представлением о человеке и жизни, тут за этой „лампой“ разверзается бездна обезоруживающей наивности. К Достоевскому фраза не имеет отношения, но к Сирину в ней – ценнейший комментарий» (Адамович 1938).
5–45
… Лишневский рассказывал, что Ширин назначил ему деловое свидание в Зоологическом саду и, когда <… > Лишневский случайно обратил его внимание на клетку с гиеной, обнаружилось, что тот едва ли сознавал, что в Зоологическом саду бывают звери, а вскользь посмотрев на клетку, машинально заметил: «Плохо, плохо наш брат знает мир животных»… — По всей вероятности, намек на неточные описания зверей и рыб берлинского зоопарка в книге Шкловского «Zoo, или Письма не о любви» (1923). В частности, о гиенах Шкловский писал: «День и ночь, как шибера, метались в клетках гиены. Все четыре лапы гиены поставлены у нее как-то очень близко к тазу» (Шкловский 1923b: 31). Описание абсурдно, потому что задние конечности млекопитающих животных прикреплены к тазу и, следовательно, не могут быть «поставлены» близко к нему. Как показал О. Ронен, Набоков полемизировал с книгой Шкловского в раннем рассказе «Путеводитель по Берлину» (см.: Ронен 1999).
5–46
… деятельность и состав правления Общества Русских Литераторов в Германии.<… > Председателем правления был Георгий Иванович Васильев… – Подразумевается Союз русских журналистов и литераторов в Германии, образованный в 1920 году и просуществовавший до конца 1930-х годов. Его основателем и многолетним (с короткими перерывами) председателем был И. В. Гессен (см.: [1–64]). Как сообщала газета «Возрождение», в 1936 году Гессен отказался выдвинуть свою кандидатуру в связи с предполагаемым отъездом из Германии, и его место занял профессор А. А. Боголепов (1936. № 4032. 18 июня). Последнее упоминание в печати о деятельности Союза относится к маю 1938 года, когда он проводил в Берлине «веселый вечер»: «оперетка, сценки, пение, танцы и пр.» (Возрождение. 1938. № 4130. 6 мая).
В 1930 году Набоков был избран членом ревизионной комиссии Союза (Руль. 1930. № 2866. 1 мая), а в 1931 и 1932 годах – членом правления (Руль. 1931. № 3178. 12 мая; Возрождение. 1932. № 2524. 30 апреля).
5–47
… трое из них <… > были – если не прямыми мошенниками <… > то, во всяком случае, филомелами в своих стыдливых, но изобретательных делах. – Набоков называет жуликоватых членов правления «филомелами», то есть соловьями (по имени Филомелы, героини древнегреческого мифа, превращенной в соловья), поскольку они ведут свои темные делишки в тени. Смысл шутки раскрывает английский перевод «Дара», где слову «филомелы» соответствует shadelovers, то есть «тенелюбивые» (о растениях, насекомых и птицах). В письме Рудневу от 31 мая 1938 года Набоков пояснял: «„Филомелой“ зовут любителя потемок» (Глушанок 2014: 324).
5–48
… было время, когда в правление нашего Союза входили все люди высокопорядочные, вроде Подтягина, Лужина, Зиланова, но одни умерли, другие в Париже. – Отсылка к трем романам Набокова: старый поэт Антон Сергеевич Подтягин – персонаж «Машеньки»; романист и детский писатель Иван Лужин – «Защиты Лужина», публицист и политический деятель Михаил Платонович Зиланов – «Подвига». Сам того не подозревая, писатель Ширин дает прозаический «перевод» излюбленной формулы Пушкина, приписавшего ее персидскому поэту Саади. Она известна в трех вариантах: в эпиграфе к «Бахчисарайскому фонтану» («… иных уж нет, другие странствуют далече»), в черновике стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» («Иные далеко, иных уж в мире нет») и, наконец, в финале «Евгения Онегина»: «Иных уж нет, а те далече, / Как Сади некогда сказал» (об истории формулы и ее источниках см. обзорные работы: Рак 2004; Проскурин 2007: 307–309; Долинин 2015: 299–305). Набоков подробно, но с некоторыми ошибками обсуждает пушкинскую формулу в своем комментарии к «Евгению Онегину» (Pushkin 1990: 245–250 2-й паг.).
5–49
… Кончеев – никому не нужный кустарь-одиночка… — Принятый в советской социальной классификации термин «кустарь-одиночка» в литературе 1920-х годов часто обыгрывался комически и фигурально. У Маяковского в программном стихотворении «Передовая передового» (1926) кустарями-одиночками названы деятели искусства, исповедующие буржуазный индивидуализм: «Старью / революцией / поставлена точка. // Живите под охраной / музейных оград. // Но мы / не предадим / кустарям-одиночкам // ни лозунг, / ни сирену, / ни киноаппарат. // <… > Довольно домашней, / кустарной праздности! // Довольно / изделий ловких рук! // Федерация муз / в смертельной опасности – // в опасности слово, / краска / и звук» (Маяковский 1955–1961: VII, 132–133).
5–50
Керн, занимавшийся главным образом турбинами, но когда-то близко знавший Александра Блока… – См.: [1–115].
5–51
… бывший чиновник бывшего департамента Горяинов, прекрасно читавший <… > диалог Иоанна с литовским послом (причем великолепно подделывал польский акцент)… – Имеется в виду 2-я сцена третьего действия трагедии А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» (1866). По наблюдению М. И. Назаренко, ирония здесь заключается в том, что литовский посол, Михайло Богданович Гарабурда был не поляком, а православным украинцем. В «Проекте постановки на сцену трагедии „Смерть Иоанна Грозного“» Толстой указал, что «заставлять Гарабурду говорить ломаным русским языком <… > было бы грубой ошибкой. Малороссийское происхождение Гарабурды достаточно обозначено оборотами его речи. Играющий его может прибавить к этому более мягкий выговор, например, веди-ер произносит как веди, а не как ферт, и более ничего» (Толстой 1963–1964: III, 475). Следовательно, Горяинов, не имеющий никакого отношения к литературе, даже декламирует классический текст неправильно, нарушая волю автора [ru-nabokov.livejournal.com/249317.html].
5–52
Федор Константинович сел <… > около широкого окна, за которым мокро чернела блестящая ночь <… > с гремящим, многооконным, отчетливо-быстро озаренным снутри электрическим поездом, скользившим над площадью по виадуку, в пролеты которого внизу тыкался и все не мог найти лазейку медленный, скрежещущий трамвай. – Ежегодные собрания Союза русских журналистов и литераторов (см. выше) проходили в ресторанах на площади Ноллендорф (Nollendorfplatz), в 1920-е годы в «Леоне» («Café Leon»), а в 1930-е – в «Ротес Хауз» («Rotes Haus»). Из окна Набоков, как и Федор, мог видеть виадук, по которому ходили поезда городской железной дороги (S-Bahn), электрифицированной в 1928–1930 годах, и трамваи под ним. Немецкий художник Л. Ури (Lesser Uri, 1861–1931) на картине «Площадь Ноллендорф ночью» («Nollendorfplatz bei Nacht», 1925) изобразил тот же вид.
5–53
… Краевич (ничего общего не имевший с составителем учебника физики… ). – Имеется в виду К. Д. Краевич (1833–1892), автор стандартных школьных учебников физики и алгебры.
5–54
Владимиров <… > уже был автором двух романов, отличных по силе и скорости зеркального слога, раздражавшего Федора Константиновича потому, может быть, что он чувствовал некоторое с ним родство. – В предисловии к английскому переводу «Дара» Набоков отметил, что именно в романисте Владимирове (а не в Годунове-Чердынцеве) он различает «некоторые мелкие осколки самого себя около 1925 года» (Nabokov 1991b: n.p.). На то, что Владимиров представительствует за автора романа, указывают его фамилия, внешность, британское образование, а также характеристика его прозаического стиля. Действие пятой главы «Дара» происходит в первой половине 1929 года, когда Набоков был автором двух романов – «Машенька» и «Король, дама, валет». В английском переводе «Дара» указан возраст Владимирова: двадцать девять лет (Ibid.: 321).
5–55
… сатирик из «Газеты», псевдоним которого, Фома Мур, содержал <… > «целый французский роман, страничку английской литературы и немножко еврейского скептицизма». – По-французски псевдоним прочитывается как сочетание двух существительных: femme (‘женщина’) и amour (‘любовь’); кроме того, он отсылает к английскому поэту-романтику Томасу