(Вересаев 1929: 117–118).
5–89
Наше превратное чувство времени, как некоего роста, есть следствие нашей конечности <… > Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее <… > Наиболее для меня заманчивое мнение – что времени нет, что все есть некое настоящее, которое как сияние находится вне нашей слепоты, – такая же безнадежно конечная гипотеза, как и все остальные. – Рассуждение напоминает мистические идеи П. Д. Успенского (1878–1947), которые, по предположению В. Александрова, повлияли на мировоззрение Набокова (Alexandrov 1995b). Согласно Успенскому, наши обычные представления о времени ошибочны: «Обыкновенно мы считаем, что прошедшего теперь уже нет. Оно прошло, исчезло, изменилось, превратилось в другое. Будущего тоже нет. Его еще нет. Оно еще не пришло, не образовалось. – Настоящим мы называем момент перехода будущего в прошедшее, т. е. момент перехода явления из одного небытия в другое». Это объясняется тем, что мы «признаем реально существующим только небольшой круг, освещенный нашим сознанием. Все остальное за этим кругом, чего мы не видим, мы отрицаем, не хотим признать, что оно существует. <… > Мы идем, как слепой, который ощупывает своей палкой плиты тротуара, и фонари, и стены домов и верит в реальное существование только того, до чего сейчас дотрагивается, что сейчас ощупывает». Однако, по Успенскому, мысль может дать нам настоящее зрение, для которого «прошедшее, настоящее и будущее ничем не отличаются друг от друга», ибо «есть только одно настоящее, но мы не видим этого, потому что в каждый данный момент ощущаем только маленький кусочек этого настоящего, который и считаем реально существующим, отрицая реальное существование за всем остальным» (Успенский 1931: 26–29).
5–90
Da kommen die Wolken schon, – продолжал кончеевовидный немец, указывая пальцем волногрудое облако, поднимавшееся с запада (Студент, пожалуй. Может быть, с философской или музыкальной прожилкой. <… >Может быть, поэт? Ведь есть же в Германии поэты… ). – По интересному предположению Б. А. Каца, немецкая фраза собеседника Федора (букв. пер.: «Вот уже приближаются облака») представляет собой поэтическую цитату: это вторая строка (с измененным последним словом) стихотворения Й. фон Эйхендорфа (Joseph Freiherr von Eichendorff, 1788–1857) «На чужбине» («In der Fremde»), положенного на музыку Робертом Шуманом. Ср.:
Aus der Heimat hinter den Blitzen rot
Da kommen die Wolken her,
Aber Vater und Muter sind lange tot,
Es kennt mich dort keiner mehr.
Wie bald, ach wie bald kommt die stille Zeit,
Da ruhe ich auch, and über mir
Rauschet die schöne Waldeinsamkeit,
Und keiner kennt mich mehr hier.
[Из отчизны вслед за красными молниями / Сюда идут облака, / Но отец и мать уж давно мертвы, / Никто больше там меня не знает. // Как скоро, ах как скоро наступит время тишины, / Когда и я обрету покой, и надо мною / Зашелестит прекрасное лесное одиночество, / И никто больше здесь меня знать не будет (нем.)].
Основные темы стихотворения – тоска по отчизне, смерть родителей, «лесное одиночество» на чужбине – перекликаются с темами «Дара». Разговор Федора с похожим на Кончеева немцем происходит на скамейке под дубом, что может быть понято как намек на значение первой части фамилии Эйхендорфа: Eiche – ‘дуб’, eichen – ‘дубовый’ (Кац 2005: 355–359).
5–91
… пальцы ловят стебель травы (но он, лишь качнувшись, остался блестеть на солнце… где это уже раз так было – что качнулось?..)… – По точному наблюдению С. Блэквелла, ответ на вопрос Годунова-Чердынцева – деталь второй главы, когда после прощания с отцом Федор выходит на любимую лужайку и замечает, как с ромашки слетает бабочка махаон, а «цветок, покинутый им, выпрямился и закачался» (315–316; Blackwell 1998: 38–39). Другая возможная параллель – сцена разгрузки мебельного фургона в самом начале романа, где скользят и качаются ветви, отраженные в зеркальном шкафу (194).
5–92
Есть рассказ о том, как пассажир, нечаянно выронивший из вагонного окна перчатку, немедленно выбросил вторую, чтобы, по крайней мере, у нашедшего оказалась пара. – Вероятно, бродячий сюжет неизвестного происхождения. Его удалось обнаружить лишь в одном тексте, опубликованном до того, как Набоков начал работу над пятой главой «Дара», – в имевшем успех романе английского писателя Дж. Хилтона (James Hilton, 1900–1954) «Мы не одиноки» («We Are Not Alone», 1937). Ненужную вторую перчатку выбрасывает за окно поезда главный герой романа, добряк-доктор, которого ошибочно обвинят в убийстве и казнят (Hilton 1937: 181). В более поздней еврейской традиции такой же добрый поступок совершает прославленный мудрец-талмудист Хафец Хаим (прозвище Исраэля Меира Ха-Кохена, 1838–1933; см.: Spero 2003: 233–234); в советской апокрифике – молодой Валерий Чкалов (Волчек 1969); в американских средствах массовой информации – безымянные добросердечные жители различных штатов (Rooney 2003: 15; The New York Times. 2000. September 25; Ibid. 2004. January 19).
5–93
… солнце <… > распустилось пятнистым огнем в глазах, прокатя их на вороных (так что, куда ни взглянешь, скользят призраки каланчовых баллов)… – Обыгрывается выражение «прокатить на вороных», то есть забаллотировать, набросать при голосовании больше черных шаров, чем белых. Черные шары для голосования (баллы) ассоциируются с черными сигнальными шарами, которые вывешивались на каланче для оповещения о пожаре, а фигуральные «вороные» – с картинным выездом пожарной команды на вороных лошадях. Ср., например, в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова: «Перед ним мгновенно возникли пожарные колесницы, блеск огней, звуки труб и барабанная дробь. Засверкали топоры, закачались факелы, земля разверзлась, и вороные драконы понесли его на пожар городского театра» (Ильф, Петров 1995: 244).
5–94
делать вицы – калька с нем. Witze zu machen (‘острить’).
5–95
… вы накатали презлой реферат о Петрашевском. – Щеголев путает Чернышевского с М. В. Буташевичем-Петрашевским (1821–1866), петербургским литератором, арестованным в 1849 году за организацию оппозиционного кружка.
5–96
Не думаю, что наша Зинаида Оскаровна будет особенно холить вас. Ась, принцесса? – По замечанию О. Ронена, издевательское обращение Щеголева к падчерице – это интертекстуальный сигнал, отсылающий к повести Тургенева «Несчастная» (1869) и семейной драме ее героини (Ronen 2000: 26; ср.: [3–143]). В одной из сцен повести отчим Сусанны, издеваясь над ней, восклицает: «… все жиды, так же как и чехи, урожденные музыканты! Особенно жиды. Не правда ли, Сусанна Ивановна? Ась?» (Тургенев 1978–2014: VIII, 72).
5–97
… судьба человечья, печенка овечья. – Щеголев переиначивает пословицу: «Шуба (морда/рожа) овечья, душа человечья».
5–98
Судьба играет человеком. – Расхожая цитата из народной песни «Шумел, горел пожар московский…», кончающейся следующей строфой: «Судьба играет человеком, / Она изменчива всегда, / То вознесет его высоко, / То бросит в бездну без стыда». Песня представляет собой переделку стихотворения Н. С. Соколова «Он» (1850), в котором строфа читается иначе: «Судьба играет человеком, / Она, лукавая, всегда, / То вознесет тебя над веком, / То бросит в пропасти стыда» (Песни 1963: 681, 940).
5–99
Знаешь: потолок, па-та-лок, pas ta logue, патолог, – и так далее – пока «потолок» не становится совершенно чужим и одичалым, как «локотоп» или «покотол». – Подобный феномен отделения звуковой формы слова от его значения вследствие деавтоматизации восприятия обсуждал американский философ У. Джеймс в книге «Психология». Мы можем перечитывать французскую фразу «Pas de lieu Rhône que nous» много раз, – пишет он, – и не замечать ее звукового тожества с английской «Paddle your own canoe». «Как только в нашем уме при чтении этой фразы появились ассоциации с английскими словами, самые звуки фразы как бы изменились. Звуки слов обыкновенно воспринимаются сразу вместе с их значением. Иногда, впрочем, ассоциационные токи бывают на несколько мгновений задержаны (когда ум наш занят чем-нибудь посторонним); в таком случае слова завязают в ухе, как отголоски бессмысленных звуков. <… > Вероятно, благодаря именно этому обстоятельству, мы нередко, долго глядя на отдельное печатное слово и повторяя его про себя, вдруг замечаем, что это слово приняло совершенно несвойственный ему характер. <… > Его составные элементы – налицо, но смысл его улетучился. Взглянув на него с новой точки зрения, мы обнажили в нем чисто фонетическую сторону» (Джэмс 1905: 266–267). Это рассуждение Джеймса частично цитировал Л. П. Якубинский в статье «О звуках стихотворного языка» (Якубинский 1919: 43; Ронен 1991: 43).
5–99а
Кто именно тебе говорил, что Бунин хвалит? – По календарю романа, книга Федора вышла в свет в 1929 году, как и сборник Набокова «Возвращение Чорба». Тогда же «Современные записки» начали печатать «Защиту Лужина», которая принесла Набокову громкую славу в эмиграции и год спустя вышла отдельным изданием. В то время Набоков относился к Бунину с льстивой почтительностью, приличествующей «прилежному ученику великого мастера»