и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч.» (Пушкин 1937–1959: XI, 263).
Венский конгресс – съезд представителей европейских государств после падения Наполеона, проведенный в целях установления нового политического порядка в Европе (1814–1815).
3–18
… «Деревья» скучно стояли в паре с «кочевья», – как в наборной игре «городов» Швеция была представлена только двумя городами (а Франция, та – двенадцатью!). – Рифма «деревья/кочевья» встречается у целого ряда поэтов, начиная с Майкова, Случевского и Мея, но Набоков мог заметить ее в стихотворении своего брата Кирилла (см.: [1–78]), которое было опубликовано в третьем выпуске пражского альманаха «Скит» в 1935 году. Оно начиналось так: «В зеркальных ледянистых лужах / стояла темная вода, / а ночь была холодный ужас; / срывалась черная звезда / от гулких ливней и ветров / на безнадежные деревья / и на бульвары городов, / на наши дымные кочевья…» (Скит 2006: 561).
Сравнение отсылает к детской образовательной карточной игре немецкого происхождения «Квартеты» (нем. Quartettspiel), в которой играющие, меняясь картами с партнерами, должны набрать как можно больше «квартетов» – четырех карт одной группы или «масти» (животные одного вида, городá одной страны, произведения одного писателя или композитора и т. п.). В квартетах «Большие города Европы» (нем. «Großstädtе Europas») Швеция, действительно, была представлена лишь двумя городами, Стокгольмом и Гетеборгом, так как входила в группу «Скандинавия и Дания».
В известных нам немецких и английских стандартных наборах из 48 карт Франция, как и другие крупные страны, представлена одним квартетом.
3–19
«Ветер» был одинок – только вдали бегал непривлекательный сеттер, – да пользовалась его предложным падежом крымская гора, а родительный – приглашал геометра. – «Ветер» и «сеттер» зарифмовал Г. Иванов в стихотворении «Визжа ползет тяжелая лебедка…» (сборник «Вереск», 1916): «Вот капитан. За ним плетется сеттер, / Неся в зубах витой испанский хлыст, / И, якоря раскачивая, – ветер / Взметает пыль и обрывает лист» (Иванов 2009: 161). Подразумеваемая рифма «Ай-Петри – ветре» встречается у Мережковского в «Вере» (1890) и «Напрасно видела три века…» (1893), у Брюсова в стихотворении «Где подступает к морю сад…» (1898, сборник «Tertia Vigilia») и затем у Маяковского («Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума», 1920), Сельвинского («Ветер», 1926), Багрицкого («На побережье крымских вод…», 1930). Кажется, Брюсов первым зарифмовал «ветра/геометра» в известном стихотворении «Служителю муз» (1907): «Когда бросает ярость ветра / В лицо нам наши знамена, – / Сломай свой циркуль геометра, / Прими доспех на рамена». За ним последовал Блок: «Нет, с постоянством геометра / Я числю каждый раз без слов / Мосты, часовню, резкость ветра, / Безлюдность низких островов» («На островах», 1909, цикл «Страшный мир»; Блок 1960–1963: III, 20). Эта же рифма есть и у самого Набокова в стихотворении «Аэроплан» (1919, цикл «Капли красок»): «И мысли гордые текли / под музыку винта и ветра… / Дно исцарапанной земли / казалось бредом геометра» (Набоков 1999–2000: I, 511–512).
3–20
… «аметистовый», к которому я не сразу подыскал «перелистывай» и совершенно неприменимого неистового пристава. – Первая рифма – из стихотворения Г. Иванова «Вот – письмо. Я его распечатаю…», посвященного Кузмину (сборник «Отплытие на о. Цитеру», 1912): «Разрываю конверт… Машинально / Синюю бумагу перелистываю. / Над озером заря аметистовая / Отцветает печально» (Иванов 2009: 126). Анненский в стихотворении «Аметисты» (сб. «Кипарисовый ларец») зарифмовал «неистов» и «аметистов». По наблюдению А. В. Лаврова, «неистовый пристав» намекает на рифму в стихотворении Андрея Белого «Опять он здесь, в рядах бойцов…» (сборник «Факелы», 1906): «Вот позвонят, взломают дверь. / В слепом усердии неистов, / Команду рявкнет, будто зверь, – / Войдет с отрядом лютый пристав» (Лавров 2007: 551).
3–21
Часто повторяемые поэтами жалобы на то, что <… > слова никак не могут выразить наших каких-то там чувств (и тут же кстати разъезжается шестистопным хореем)<… > ему казались бессмысленными. – Шестистопным хореем жаловался на бессилие языка выразить глубокие чувства Надсон в стихотворении «Милый друг, я знаю, я глубоко знаю…» (1882): «Милый друг, я знаю, я глубоко знаю, / Что бессилен стих мой, бледный и больной; / От его бессилия часто я страдаю, / Часто тайно плачу в тишине ночной… / Нет на свете мук сильнее муки слова: / Тщетно с уст порой безумный рвется крик, / Тщетно душу сжечь любовь порой готова: / Холоден и жалок нищий наш язык…» (Надсон 1887: 72)
3–22
Первое чувство освобождения шевельнулось в нем при работе над книжкой «Стихи», изданной вот уже больше двух лет тому назад. Она осталась в сознании приятным упражнением. Кое-что, правда, из этих пятидесяти восьмистиший было вспоминать совестно, – например, о велосипеде или дантисте… – В первой главе романа говорилось, что книга Годунова-Чердынцева «Стихи» содержала «около пятидесяти двенадцатистиший» (196); двенадцатистишиями являются и все полностью приведенные поэтические тексты из нее. Если не считать это явное противоречие, сохраненное и в английском переводе («those fifty octaves» [Nabokov 1991b: 155]), просто авторским недосмотром, оно, как представляется, может указывать на то, что автобиографический нарратив Федора устроен по принципу палимпсеста: в нем стерт почти весь слой непосредственно пережитой им «реальности», но при этом оставлены некоторые следы, указывающие на фикциональный характер «верхнего слоя».
Герой недоволен двумя стихотворениями, вошедшими в первую главу (213, 205):
О, первого велосипеда
великолепье, вышина;
на раме «Дукс» или «Победа»;
надутой шины тишина.
Дрожанье и вилы в аллее,
где блики по рукам скользят,
где насыпи кротов чернеют
и низвержением грозят.
А завтра пролетаешь через,
и, как во сне, поддержки нет,
и, этой простоте доверясь,
не падает велосипед.
Как буду в этой же карете
чрез полчаса опять сидеть?
Как буду на снежинки эти
и ветви черные глядеть?
Как тумбу эту в шапке ватной
глазами провожу опять?
Как буду на пути обратном
мой путь туда припоминать?
(Нащупывая поминутно
с брезгливой нежностью платок,
в который бережно закутан
как будто костяной брелок.)
Поскольку «тонкостей ритмического отступничества» (213) в этих стихотворениях не меньше, чем в других двенадцатистишиях из книги Годунова-Чердынцева (см. графические схемы: Schlegel 2015: 577–578), недовольство автора, видимо, относится к рифмам, лексике и синтаксису. Две погрешности отмечены в первой главе романа. Существительное множественного числа «вилы» с ударением на последний слог (в значении «вилянья») вызвало недоумение у одного из читателей («„Кстати, – спросила Александра Яковлевна, – что это такое «вилы в аллее», – там, где велосипед?“ Федор Константинович скорее жестами, чем словами, показал: знаете, – когда учишься ездить и страшно виляешь. „Сомнительное выражение“, – заметил Васильев» [220]).[28] Самому Годунову-Чердынцеву при перечитывании сборника не понравился образ «ватной шапки»: «„Ватная шапка“ – будучи к тому же и двусмыслицей, совсем не выражает того, что требовалось: имелся в виду снег, нахлобученный на тумбы…» (205).
3–23
… но зато было и кое-что живое и верное: хорошо получился закатившийся и найденный мяч, причем в последней строфе нарушение рифмы (словно строка перелилась через край) до сих пор пело у него в слухе, все так же выразительно и вдохновенно. – Похожее рассуждение о собственных ранних стихах имеется у Пушкина в первой главе «Путешествия в Арзрум»: «… нашел я измаранный список Кавказского пленника и признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Всё это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно» (Пушкин 1937–1959: VIII, 451).
Последняя строфа завершающего сборник Федора стихотворения «О мяче найденном» не имеет рифм в нечетных стихах («И вот тогда-то, под тахтою, / на обнажившемся полу, / живой, невероятно милый, / он обнаружился в углу»; см.: [1–50б]).
3–24
«Красная Новь» – первый советский толстый литературный и научно-публицистический журнал. Выходил в Москве с 1921 по 1941 год.
3–25
«Современные Записки» – наиболее авторитетный литературный и общественно-политический журнал русской эмиграции, в котором были напечатаны все лучшие вещи Набокова, от «Защиты Лужина» до «Дара». Выходил в Париже с 1920 по 1940 год.
3–26
Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что крадется окраинами сна <… > У тех ворот – кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит… — Годунов-Чердынцев сочиняет стихи, обращенные к Зине Мерц. М. Ю. Лотман усматривает здесь отсылку к стихотворению Мандельштама «Феодосия» (1923) «с его поэтикой экзотики обыденного»: «Недалеко до Смирны и Багдада, / Но трудно плыть, а звезды всюду те же» (Мандельштам 1990: I, 128; Лотман 2001: 221