(фр.)]».
3–78
Крестословицы – калька с англ. crossword (кроссворд), вошедшая в обиход эмигрантской печати в середине 1920-х годов. Набоков утверждал впоследствии, что именно он придумал это новое слово. В письме от 3 февраля 1931 года он спрашивал Струве: «… знаете ли вы, что слово „крестословица“ придумал и пустил я, лет семь или больше тому назад, в Руле? Не самое игру, а русское названье?» (Набоков 2003: 143). Об этом же он заявил в открытом письме редактору нью-йоркской газеты «Новое русское слово», напечатанном в ней 11 ноября 1949 года: «Слово „крестословица“ выдумал я, когда снабжал первыми русскими головоломками такого рода берлинскую газету „Руль“» (Долинин 2008: 233; ср. также в «Других берегах»: «Однажды, в двадцатых годах, я составил для „Руля“ новинку – шараду, вроде тех, которые появлялись в лондонских газетах, – и тогда-то я и придумал новое слово „крестословица“, столь крепко вошедшее в обиход» – Набоков 1999–2000: V, 316). Как установил Р. М. Янгиров, впервые это слово было употреблено в подписанной псевдонимом «Bystander» заметке о повальном увлечении «крестословицами» в США, напечатанной 22 февраля 1925 года в «Нашем мире» – воскресном приложении к «Рулю» (Янгиров 1997: 438–439).
Если Набоков был автором или соавтором этой заметки, то его действительно следует считать изобретателем слова.
В июне того же года новое слово подхватывает парижское «Возрождение», которое объявляет «Конкурс крестословиц» и начинает регулярно печатать кроссворды под этим названием. С другой стороны, «Руль», тоже печатающий кроссворды во многих воскресных номерах (по крайней мере, один из них, по сообщению Б. Бойда, был составлен Набоковым – Бойд 2001: 282), на протяжении всего 1925 года слова «крестословица» избегает, предлагая целый ряд других вариантов: «Вдоль, поперек и вкось», «Загадки перекрестных слов», «Перекрестная задача», «Перекрестная шарада», «Вдоль и поперек». Только в номере за 24 января 1926 года газета впервые публикует кроссворд под титулом «Крестословица» вместе с короткой заметкой «Увлечение крестословицами» (о необычайном спросе на словари в Америке, вызванном «увлечением разгадыванием крестословиц») и в дальнейшем придерживается этого варианта. Таким образом, нормализацию термина следует датировать не началом 1930-х годов, как это делает Янгиров, а 1925–1926 годами.
В повести П. Н. Краснова (см.: [3–56]) «Мантык. Охотник на львов» (1928) герой находит на обратной стороне пергамента загадочный чертеж, который напоминает ему то, «что мы называем крестословицей», но не поддающийся разгадке: «В крестословицах слова перекрещиваются. Одни идут по продольным клеткам, другие по поперечным. Разгадка одного слова помогает разгадать другое. Есть готовые буквы. Тут ничего не понимаю». В следующей главе, называющейся «Крестословица разгадана», мудрому писателю удается найти ключ к решению загадки, оказавшейся посложнее «обычной крестословицы» (Краснов 1928: 50–51, 54). Многократное употребление слова в тексте, предназначенном массовому читателю, показывает, что к 1928 году процесс нормализации завершился.
3–79
Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, – а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. – Герой продолжает стихотворение, начатое утром того же дня и обращенное к Зине Мерц (см.: [3–26], [3–28]). В нем появляются мотивы из его недописанной книги об отце: Венеция и Китай отсылают к путешествиям венецианца Марко Поло и картине «Марко Поло покидает Венецию» (см.: [2–101], [2–159], [2–161], [2–163], [2–164], [2–165]), а звезда над Волгой – к пушкинскому рассказу об астрономе Ловице, повешенном Пугачевым (см.: [2–201]).
3–80
Из темноты, для глаз всегда нежданно, она как тень внезапно появлялась, от родственной стихии отделясь. Сначала освещались только ноги, так ставимые тесно, что казалось, она идет по тонкому канату. Она была в коротком летнем платье ночного цвета – цвета фонарей <… > Посвящено Георгию Чулкову. – Белые пятистопные ямбы, которые сочиняет здесь герой, стилизованы под стихи Блока, составившие цикл «Вольные мысли» (1907), посвященный Г. И. Чулкову (1879–1939), поэту, прозаику и критику символистского круга. Другая, неназванная параллель – белые стихи Ходасевича из его книги «Путем зерна» (1920) и – особенно – «Встреча»: «В час утренний у Santa Margherita / Я повстречал ее. Она стояла / На мостике, спиной к перилам. Пальцы / На сером камне, точно лепестки, / Легко лежали. Сжатые колени / Под белым платьем проступали слабо…» (Ходасевич 1989: 114). В рецензии на «Собрание стихов» Ходасевича Набоков отметил, что в его белых стихах чувствуется «смутное влияние Блока» (Набоков 1999–2000: II, 652).
… от родственной стихии отделясь. – Перекличка с шекспировским образом «родимой стихии» в «Гамлете» (см.: [2–166]).
3–81
… как Гете говаривал, показывая тростью на звездное небо: «Вот моя совесть!» – по всей вероятности, фиктивная аллюзия, в которой явственно слышны отголоски знаменитого афоризма Канта из заключения «Критики практического разума»: «Две вещи наполняют душу все возрастающим удивлением и благоговением <… > звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (ср.: [3–48]). Отголосок этого изречения имеется в позднем философском романе Гете «Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся» (1829). Герой поднимается на башню обсерватории и смотрит на звездное небо во всем его великолепии. Сначала оно пугает его своей непомерностью, но потом он приходит к мысли, что и в нем самом, как в «живом порядке» звездного неба, тоже есть «нечто непрестанно-подвижное, вращающееся вокруг некоего чистого средоточия» (Гете 1979: 105).
3–82
«Долее, долее, как можно долее буду в чужой земле. И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России, но сам я, но бренный состав мой, будет удален от нее» – цитата из письма Гоголя Жуковскому от 28 июня 1836 года (Гоголь 1937–1952: IX, 49). Гоголь написал это письмо из Гамбурга, вскоре после отъезда за границу, где он прожил – в Германии, Италии, Швейцарии, Франции – с короткими перерывами на поездки в Россию до 1848 года.
3–83
… колотил перебегавших по тропе ящериц – «чертовскую нечисть» – с брезгливостью хохла и злостью изувера. – В письме Жуковскому от 12 ноября 1836 года Гоголь писал о своем пребывании в Швейцарии: «… завладел местами ваших прогулок, мерил расстояния по вашим верстам, колотя палкою бегавших по стенам ящериц» (Там же: 73). Слов «чертовская нечисть» нет ни в этом письме, ни в других гоголевских текстах. Очевидно, Набоков приписывает Гоголю суеверное отвращение к ящерицам, мотивированное ветхозаветными представлениями о том, что они, как и другие «пресмыкающиеся по земле», нечисты и скверны (Лев. 11: 29).
3–84
Поговорили о Романове. О его картинах. <… > Вы знаете его «Футболиста»? Вот как раз журнал с репродукцией. Потное, бледное, напряженно-оскаленное лицо игрока во весь рост, собирающегося со страшной силой шутовать по голу. Растрепанные рыжие волосы, пятно грязи на виске, натянутые мускулы голой шеи. Мятая, промокшая фиолетовая фуфайка, местами обтягивая стан, низко находит на забрызганные трусики <… >Но главное, конечно, – ноги: блестящая белая ляжка, огромное израненное колено, толстые, темные буцы, распухшие от грязи, бесформенные, а все-таки отмеченные какой-то необыкновенно точной и изящной силой; чулок сполз на яростной кривой икре, нога ступней влипла в жирную землю, другая собирается ударить – и как ударить! – по черному, ужасному мячу, – и все это на темно-сером фоне, насыщенном дождем и снегом. Глядящий на эту картину у ж е слышал свист кожаного снаряда, у ж е видел отчаянный бросок вратаря. – Футбол – относительно новая забава – в 1920–1930-х годах был популярной темой изобразительного искусства, особенно в коммунистическом СССР и фашистской Италии. Однако лучшие советские футбольные картины этого времени (А. А. Дейнека, Ю. И. Пименов, П. В. Кузнецов и др.) нисколько не похожи на набоковский вымышленный экфрасис, так как все они трактуют футбол как выражение коллективистского, молодежного духа нового мира, своего рода воздушную акробатику.[30] Единственная известная нам реальная картина, на которой, как у Набокова, изображен бегущий по грязи и снегу рыжий форвард, готовый ударить по воротам, – это «Футбольный матч зимой» (1932) люксембургского спортивного художника Ж. Жакоби (Jean Jacoby, 1891–1936).
Она была представлена на конкурс картин на спортивные темы, входивший в программу летних Олимпийских игр 1932 года, и вполне могла быть репродуцирована в каком-то футбольном журнале.
Некоторые детали экфрасиса напоминают описание футбольного матча в романе Олеши «Зависть». Ср.: немецкий футболист Гецке «бежал, нагнув спину, плотно обтянутую пропотевшей до черноты фуфайкой»; у советского вратаря Володи Макарова «чулок на одной ноге <… > спустился, обернувшись зеленым бубликом вокруг грушевидной, легко волосатой икры» (Олеша 1974: 84, 87).
Набоков в Кембридже был вратарем студенческой футбольной команды своего колледжа и с точки зрения голкипера описал игру в стихотворении «Football» (1920), в романе «Подвиг» (где тоже появляется рыжий форвард, «главарь противников», чей удар герой отражает