(ЛН: I, 426; запись от 28 мая 1849 года).
4–32
... как он вспыхивает, робкий! слабый! (почти гоголевский восклицательный знак мелькает в его «студентском» дневнике). – Думая о наступающем конце христианской эры и появлении нового Мессии задолго до разговора с Лободовским, Чернышевский написал в дневнике: «У меня, робкого, волнуется при этом сердце, и дрожит душа и хотел бы сохранения прежнего – слабость! глупость!» (Там же: 343; запись от 10 декабря 1848 года).
4–33
Но «Святой дух» надобно заменить «Здравым смыслом». Ведь бедность порождает порок; ведь Христу следовало сперва каждого обуть и увенчать цветами, а уж потом проповедовать нравственность. – Набоков возвращается к изложению записи разговора с Лободовским: «… тут у меня более, чем прежде, ясно явилась мысль, что Иисус Христос, может быть, не так делал, как должно было <… > который мог освободить человека от физических нужд, должен был раньше это сделать, а не проповедовать нравственность и любовь, не давши средств освободиться от того, что делает невозможным освобождение от порока, невежества, преступления и эгоизма» (Там же: 426).
4–34
Христос второй прежде всего покончит с нуждой вещественной (тут поможет изобретенная нами машина). – В 1849 году Чернышевский начал работу над вечным двигателем или «машиной вечного движения», которая, как он писал в дневнике, «должна переворотить свет и поставить меня самого величайшим из благодетелей человека в материальном отношении, отношении, о котором теперь более всего нужно человеку заботиться. После, когда физические нужды не будут обеспокоивать его <… > начнется для него жизнь как бы в раю…» (Там же: 399–400; запись от 7 марта 1849 года). Об этом он рассказал Лободовскому, который отнесся к его планам весьма скептически, хотя Н. Г. был тогда уверен, что машина будет в его руках «не ныне-завтра» (Там же: 426).
4–35
… чем левее комментатор, тем питает большую слабость к выражениям вроде «Голгофа революции». – Седьмая часть монографии Стеклова (см.: [3–116]) – о гражданской казни, каторге и ссылке Н. Г. – озаглавлена «Страстной путь».
4–36
Вот в роли Иуды – Всеволод Костомаров… – Корнет уланского полка и поэт-переводчик Всеволод Дмитриевич Костомаров (1839–1865) участвовал в революционном движении и встречался с Чернышевским. В августе 1861 года он был арестован по делу о тайном печатании нелегальных произведений и вскоре начал рьяно сотрудничать с Третьим отделением. Фактически все обвинение Чернышевского строилось на его ложных показаниях и сфабрикованных им документах.
4–37
… в роли Петра – знаменитый поэт, уклонившийся от свидания с узником. – Имеется в виду Некрасов. Друг и соратник Чернышевского, он, получив официальное разрешение на свидание с ним накануне его отправки на каторгу, не только сам предусмотрительно уехал за границу, но и, по воспоминаниям Антоновича, горячо отговаривал других от прощального свидания с узником (Стеклов: II, 491; НГЧ: 278–279). Набоков сравнивает его с апостолом Петром, который трижды отрекся от Иисуса Христа после того, как тот был взят под стражу (Мф 26: 34, 69–75).
4–38
… Герцен <… > именует позорный столб «товарищем Креста». – В примечании к статье по поводу вынесения приговора Чернышевскому, опубликованной на первой странице «Колокола» (1864. № 186; Герцен 1954–1966: XVIII, 222).
4–39
… «рабам (царям) земли напомнить о Христе» – заключительная строка стихотворения Некрасова «Пророк» («Не говори: „Забыл он осторожность!..“», 1874), которое, как было принято считать, посвящено Чернышевскому: «Его еще покамест не распяли, / Но час придет – он будет на кресте; / Его послал бог Гнева и Печали / Рабам [вариант: Царям] земли напомнить о Христе» (Некрасов 1981–2000: III, 154). Судя по тому, что Набоков приводит оба варианта последнего стиха «Пророка», ему была известна заметка Вас. Е. Чешихина-Ветринского, в которой обсуждалось это разночтение и неясная датировка стихотворения (Ветринский 1923: 202–205).
4–40
… одному из его близких эта худоба, эта крутизна ребер, темная бледность кожи и длинные пальцы ног смутно напомнили «Снятие со Креста», Рембрандта, что ли. – Михаил Николаевич Пыпин (1851–1906), двоюродный брат Чернышевского, обмывавший тело покойного и обративший внимание на его изнурение, писал: оно «вызывало в моем воображении картину какого-то великого художника, изображающую „Снятие со креста“, снимок с которой, виденный мною уже не помню где, издавна как-то врезался в мою память» (Чернышевский 1907: 142, 146). Этой картиной, как предполагает Набоков, могло быть «Снятие с креста» Рембрандта, известное в двух вариантах (1633: Alte Pinakothek, Мюнхен; 1634: Эрмитаж, см. справа).
Однако само набоковское описание тела, скорее, можно отнести к «Снятию с креста» Рубенса (ок. 1612–1614; см. слева). Его, как и картину Рембрандта, Набоков должен был видеть в Эрмитаже.
4–41
… серебряный венок с надписью на ленте «Апостолу правды от высших учебных заведений города Харькова» был спустя пять лет выкраден из железной часовни, причем беспечный святотатец, разбив темно-красное стекло, нацарапал осколком на раме имя свое и дату. – Большая часть подробностей точно соответствует фактам, приведенным в статье М. Н. Чернышевского «Последние дни жизни Н. Г. Чернышевского», хотя на самом деле вор забрался в часовню не через пять лет после похорон, а в 1905 году. Ср.: «Летом 1905 г. матушка моя <… > к ужасу своему заметила, что с одной стороны часовни выбиты стекла, а с памятника сорван серебряный венок, присланный от высших учебных заведений г. Харькова» (Там же: 150; надпись на венке: 135). Набоков «окрасил» разбитое стекло в темно-красный цвет (Паперно 1997: 503), что правдоподобно, так как в одном из источников указывалось, что стекла в часовне были разноцветными (Юдин 1905: 895; Стеклов 1928: II, 645). Это видно на фотографии могилы Чернышевского, помещенной в «Историческом вестнике» (Юдин 1905: 881).
4–42
… вилюйского исправника звать Протопоповым! – О своем знакомстве с вилюйским исправником Аполлинарием Григорьевичем Протопоповым Чернышевский писал в «Записке по делу сосланных в Вилюйск старообрядцев Чистоплюевых и Головачевой» (1879; см.: Чернышевский 1939–1953: X, 523). По словам Е. А. Ляцкого, это был «человек не дурной, даже расположенный к Николаю Гавриловичу» (ЧвС: III, XXVI; ср.: [4–19]).
4–43
Нева ему понравилась своей синевой и прозрачностью, – какая многоводная столица, как чиста в ней вода <… > но особенно понравилось стройное распределение воды, дельность каналов… — В первых письмах родным из Петербурга Н. Г. писал: «Нева река чудесная <… > Вода чудесная, какой в Саратове нет: так чиста, что дно видно сажени на полторы. Самая река и проведенные по улицам каналы обделаны гранитною чудеснейшею набережною <… > Колодезей что-то не видно, да и не нужно: везде есть вблизи каналы из реки»; «… а вода, так уже нечего сказать, мы и понятия не имеем в Саратове о такой воде: так чиста, что нельзя и вообразить…» (ЛН: II, 21, 24).
4–44
По утрам, отворив окно, он с набожностью, обостренной еще общей культурностью зрелища, крестился на мерцающий блеск куполов: строящийся Исаакий стоял в лесах, – вот мы и напишем батюшке о вызолоченных через огонь главах… – Приехав в Петербург, Н. Г. писал отцу: «Исаакиевский собор еще внутри не кончен, а снаружи совсем, и главы или, лучше, глава (одна только большая) вызолочены уже чрез огонь: прелесть!» (ЛН: II, 18).
4–45
… а бабушке – о паровозе… Да, видел воочию поезд… – «Видели мы и паровоз: идет он не так уже быстро, как воображали: скоро, нечего и говорить, но не слишком уже» (из письма Н. Г. к бабушке от 28 июня 1846 года; ЛН: II, 21).
4–46
… бедняга Белинский (предшественник)<… > смотрел сквозь слезы гражданского счастья, как воздвигается вокзал… — Имеется в виду Николаевский (ныне Московский) вокзал в Петербурге, который строился в 1845–1851 годах по проекту К. А. Тона в связи с сооружением железной дороги между двумя столицами. По воспоминаниям Достоевского, однажды встретившего Белинского напротив строящегося здания, тот сказал ему: «Я сюда часто захожу взглянуть, как идет постройка <… > Хоть тем сердце отведу, что постою и посмотрю на работу: наконец-то и у нас будет хоть одна железная дорога. Вы не поверите, как эта мысль облегчает мне иногда сердце» (Достоевский 1972–1990: XXI, 12).
4–47
… тот вокзал <… > на дебаркадере которого спустя немного лет полупомешанный Писарев (преемник), в черной маске, в зеленых перчатках, хватает хлыстом по лицу красавца-соперника. – Влюбленный в свою кузину Раису Александровну Кореневу (1840–1916), Д. И. Писарев после ее венчания с отставным прапорщиком Евгением Николаевичем Гарднером в начале мая 1862 года, как пишет А. Л. Волынский, устроил безобразную сцену на Николаевском вокзале в Петербурге: «Не помня себя от отчаяния и ревности к сопернику <… > переодетый и с маской на лице, он быстро подошел к Гарднеру и ударил его хлыстом по лицу» (Волынский 1896: 495; те же сведения: Лемке 1906: 45). По другим сведениям, это произошло не на Николаевском, а на Царскосельском вокзале (Лемке 1907: 140). Зеленые перчатки и цвет маски примыслены Набоковым.