Набоков, по-видимому, называет неточную рифму «я не раз/тяготясь» – не в последнюю очередь потому, что разночинец Чернышевский в своих стиховедческих штудиях ратовал за неточную (разнозвучную) рифмовку (см. об этом: Гиппиус 1966: 289–292). Первые два слога эпитета прямо указывают на подразумеваемые слова (разно-/не раз).
4–73
В голубом гробу лежит восковой юноша, а студент Татаринов <… > с ним прощается, долго смотрит, целует его и смотрит опять, без конца… Студент Чернышевский, это записывая, сам изнемогает от нежности. Страннолюбский же, комментируя данные строки, проводит параллель между ними и горестным гоголевским отрывком «Ночи на вилле». – В письме к родителям от 29 января 1847 года Чернышевский рассказывает о похоронах своего товарища по факультету и курсу, студента-филолога Глазкова, который умер от скоротечной чахотки: «Он лежал такой хорошенький, молоденький. Простой голубой гроб… Все мы плакали. Но если бы вы видели, с какой нежною любовью прощался, целовал его, глядел на него в последний раз один студент, Татаринов! Он прежде не знал его. Но в больнице просидел у его кровати безотходно две последние недели, простоял у его гроба все эти ночи. Я не знаю, кажется, никакие рыдания не могли бы так тронуть, как та тихая, грустная, грустная нежность, с какою он последний целовал его, потом еще, еще, смотрел на него; смотрит на него, нежно, нежно и поцелует его тихо» (ЛН: II, 97).
«Ночи на вилле» – дневниковый отрывок Гоголя, в котором описаны его бдения у постели умирающего юноши Иосифа Вьельгорского на римской вилле княгини З. Волконской в 1839 году (опубликован впервые: Кулиш 1856: 227–230).
4–74
Подробно мечтая о том, как у Лободовского <… > разовьется чахотка, и о том, как Надежда Егоровна останется молодой вдовой… — Ср. дневниковые записи от 28 и 29 октября 1848 года: «… думал о Вас. Петр. и его чахотке. <… > Что будет, когда он умрет? Тут моя мечтательность открывает себе широкое поле и прогуливается по нем. <… > Какие будут мои отношения с Над. Ег.? Конечно, я должен поддерживать ее; может быть, должен жениться на ней и т. д. в самом целомудренном духе» (ЛН: I, 309).
4–75
… Надежда Егоровна «сидела без платка, и миссионер был, конечно, немного разрезан спереди, и была видна некоторая часть пониже шеи» (слог, необыкновенно схожий с говорком нынешнего литературного типа простака-мещанина)… – цитируется дневниковая запись Н. Г. от 13 октября 1848 года (ЛН: I, 301). Миссионер – домашнее платье.
Набоков сравнивает слог молодого Чернышевского с мещанским «сказом» М. М. Зощенко. В 1920-е годы Набоков относился к прозе Зощенко резко критически, еще не умея, по-видимому, отличить рассказчика от автора. Готовясь к докладу о советской литературе, он писал жене: «Я взял идиотические рассказы Зощенко и прочел их до обеда» (Набоков 2018: 95; Nabokov 2015: 57; письмо от 5 июня 1926 года), а в самом этом докладе говорил: «Зощенко – писатель безобидный, серенький, сентиментальный, даже матюгается миндально, – одним словом, ежиком стриженная литература» (Набоков 2001b: 14). Впоследствии Набоков изменил свое мнение и в американские годы неоднократно отзывался о Зощенко как об одном из очень немногих советских писателей, которые умудрялись публиковать «абсолютно первоклассную прозу» (Nabokov 1990с: 87; Boyd 1991: 91).
4–76
«Василий Петрович стал на стул на колени, лицом к спинке; она подошла и стала нагибать стул, нагнула несколько и приложила свое личико к его груди… Свеча стояла на чайном столе… и свет падал на нее хорошо довольно, т. е. полусвет… но ясный» – дневниковая запись Чернышевского от 8 августа 1848 года с несущественными изменениями (ЛН: I, 234).
4–77
На Невском проспекте в витринах Юнкера и Дациаро были выставлены поэтические картинки. Хорошенько их изучив, он возвращался домой и записывал свои наблюдения. – Разглядывание гравюр и литографий в витринах художественных лавок на Невском проспекте было излюбленным развлечением Чернышевского в студенческие годы. Магазин Юнкера располагался в доме № 11, а магазин Дациаро – в угловом доме № 1 напротив Адмиралтейства, и Н. Г. проходил мимо «картинок, беспрестанно сменяющихся, которыми украшены стены дома», по дороге в университет (ЛН: 2, 41).
В дневниковых записях Н. Г. о картинках Набоков, в отличие от их автора, замечает и выявляет перекличку с петербургскими повестями Гоголя. Именно у магазина Юнкера собирается толпа любопытных, чтобы увидеть нос коллежского асессора Ковалева, но вместо носа какой-то «заслуженный полковник» видит только «картинку с изображением девушки, поправляющей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом и небольшою бородкою» (Гоголь 1937–1952: III, 72). В «Шинели» внимание Акакия Акакиевича привлекает выставленная в окошке магазина картина, «где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши таким образом всю ногу очень недурную» (Там же: 159).
4–78
… У калабрийской красавицы на гравюре не вышел нос: «Особенно не удалась переносица и части, лежащие около носа, по бокам, где он поднимается». – Ср. дневниковую запись от 11 августа 1848 года: «… шел по Невскому смотреть картинки, у Юнкера много новых красавиц; внимательно, долго рассматривал я двух, которые мне показались хороши, долго и беспристрастно сравнивал и нашел, что они хуже Над. Ег., много хуже, потому что в ее лице я не могу найти неудовлетворительных качеств, а в этих много нахожу, особенно не выходит почти никогда порядком нос, особенно у одной красавицы, у переносицы и части, лежащей около носа по бокам, где он подымается – да, это решительно и твердо» (ЛН: I, 240–241).
4–79
На коленях, в пещере, перед черепом и крестом, молилась Мария Магдалина, и лицо ее в луче лампады было мило, конечно, но насколько лучше полуосвещенное лицо Надежды Егоровны! На белой террасе над морем – две девушки: грациозная блондинка сидит на каменной лавке, целуясь с юношей, а грациозная брюнетка смотрит, не идет ли кто, отодвинув малиновую занавеску, «отделяющую террасу от других частей дома», как отмечаем мы в дневнике <… >Разумеется, шейка у Надежды Егоровны еще милее. – Ср.: «… пошел по Невскому для картинок, у Дациаро новые – две молодые прекрасные женщины на террасе, выходящей в море, одна сидит и целуется с молодым человеком, другая смотрит за занавескою малиновою, отделяющею террасу от других частей дома (это что-то вроде балкона), не подсматривает ли кто-нибудь. У нее лицо в профиль весьма хорошо, но хуже много Надежды Егоровны, хотя есть некоторое сходство, почему я долго смотрел, шейка также вперед и грациозна. <… > Мария Магдалина молится перед крестом, лампадой и черепом в пещере <… > освещение понравилось почти от лампады, лицо довольно хорошо, но хуже Надежды Егоровны» (Там же: 245–246; запись от 17 августа 1848 года).
4–80
Это – солнце пурпурное, опускающееся в море лазурное… — реминисценция двух строк из стихотворения Некрасова «Размышления у парадного подъезда» (1858): «Созерцая, как солнце пурпурное / Погружается в море лазурное…» (Некрасов 1981–2000: II, 48).
4–81
… это – розовые тени, которые пустой писатель тратит на иллюминовку своих глянцевитых глав… – Обсуждая в рецензии повесть М. В. Авдеева «Ясные дни» (1850), Чернышевский отметил, что автор потратил много чувства на создание «милой картины» и «много розовых теней – на ее иллюминовку» (Чернышевский 1939–1953: II, 217).
4–82
Понятие «фантазии» представляется Николаю Гавриловичу в виде прозрачной, но пышногрудой Сильфиды… — В напечатанной анонимно авторецензии на собственную магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевский иронизировал над идеалистическими представлениями о прекрасном, согласно которым действительность «жалка» по сравнению с красотой «прекрасных сильфид, гурий, пери и им подобных», – порождений «отвлеченной, болезненной или праздной фантазии» (Там же: III, 100, 101).
4–83
… нехитрая магистерская диссертация <… >(не удивительно, что он ее <… > написал прямо набело, сплеча, в три ночи <… > и с шестилетним опозданием так-таки получил магистра). – Чернышевский написал свою диссертацию, конечно же, не за три ночи, а за три с половиной недели. Судя по его письмам, он начал работу над ней не ранее 17 августа 1853 года, к 7 сентября у него уже было готово 3/5 текста, а 11 сентября он отдал законченную рукопись на просмотр А. В. Никитенко (ЛН: II, 194, 197, 198). Незадолго до защиты Н. Г. хвастался отцу: «К числу особенностей принадлежит и то, что она писана мною прямо набело – случай, едва ли бывавший с кем-нибудь» (Там же: 254). Диссертация была защищена 10 мая 1855 года и вскоре утверждена всеми инстанциями, кроме министра народного просвещения, который оставил дело без движения до осени 1858 года. Чернышевский получил диплом магистра только 11 февраля 1859 года, когда потерял всякий интерес к ученой карьере (Стеклов 1928: I, 142–143).
4–84
… «сердце как-то чудно билось от первой страницы Мишле, от взглядов Гизо, от теории и языка социалистов, от мысли о Надежде Егоровне, и все это вместе»… – дневниковая запись от 13 октября 1848 года (ЛН: I, 301; в цитате настоящее время глагола заменено на прошедшее и пропущено несколько слов). В тот день Чернышевский начал читать книгу «Geschichte der letzten Systeme der Philosophie in Deutschland von Kant bis Hegel»