(ЛН: II, 217). В работе о Лессинге Чернышевский цитировал его письмо к отцу-священнику с длинной латинской вставкой, которая не предназначалась для глаз матери, латынью не владевшей (см.: Чернышевский 1939–1953: IV, 90).
4–152
«Милятятька мой», – гулюкала над первенцем Ольга Сократовна… – В примечании к письму Н. Г. родителям от 16 августа 1854 года говорится, что «милятятькой» Ольга Сократовна называла малютку-сына (ЛН: II, 221).
4–153
Врачи предупреждали, что вторые роды убьют ее. Все же она забеременела вновь, – «как-то по нашим грехам, против моей воли», – писал он, жалуясь и томясь, Некрасову… — В письме Н. Г. от 7 февраля 1857 года: «Вы, может быть, помните, что <… > первые роды [О. С.] были очень трудны <… > Доктора говорили, что это может повториться при вторых родах и иметь следствием смерть. Поэтому я и располагался удовольствоваться одним потомком, – но как-то по грехам нашим – против моей воли, оказалось, что у нас готовится еще дитя» (ЛН: II, 349–350).
4–154
По некоторым сведениям, Чернышевский в пятидесятых годах подумывал о самоубийстве; он будто бы даже пил… — В письме к Некрасову от 5 ноября 1856 года Чернышевский признался: «Скажу даже, что лично для меня личные мои дела имеют более значения, нежели все мировые вопросы: не от мировых вопросов люди топятся, стреляются, делаются пьяницами, – я испытал это…» (ЛН: II, 340). Как заметил в предисловии к книге «Переписка Чернышевского с Некрасовым, Добролюбовым и А. С. Зеленым» Н. К. Пиксанов, из этого письма мы впервые узнаем, что Чернышевский «переживал в 50-х годах настроения самоубийцы и пытался забыться от горя в пьянстве. <… > Есть веские данные думать, что причиной была интимная семейная жизнь, отношения с женой» (Пиксанов 1925: 28, 42).
4–155
… в декабре 58-го она вновь чуть не умерла, производя на свет третьего сына, Мишу. – Неточность. Михаил Чернышевский (1858–1924) родился 7 октября. Извещая об этом отца, Н. Г. писал: «Самые роды были правильны <… > и не сопровождались никакими особенными обстоятельствами» (ЛН: II, 277; письмо от 14 октября 1858 года).
4–156
«Оне умные, образованные, добрые, я вижу, – а я дура, необразованная, злая», – не без надрывчика говорила Ольга Сократовна о родственницах мужа, Пыпиных… — Эти слова Ольги Сократовны о двоюродных сестрах мужа, Евгении Николаевне и Пелагее Николаевне Пыпиных, привел в письме к их брату Александру Николаевичу Пыпину (см.: [4–11]) сам Чернышевский (ЧвС: III, 55).
4–157
… не пощадили «эту истеричку, эту взбалмошную бабенку с нестерпимым характером». – По-видимому, имеется в виду книга дочери А. Н. Пыпина Веры (1864–1930; в замужестве Ляцкой) «Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания», в которой изложена точка зрения ее теток на их многолетние «неприятные отношения» с Ольгой Сократовной. В книге подчеркнуты тяжелые свойства характера О. С.: ее неуравновешенность, взбалмошность, истеричность, раздражительность, «болезненное самолюбие и гордость, нетерпимость, черствость и отсутствие доброго отношения к кому-либо» (Пыпина 1923: 120).
4–158
Как она швырялась тарелками! – О скандалах в семье Чернышевского докладывал по начальству тайный агент Третьего отделения, который вел наблюдение за его квартирой: Ольга Сократовна, сообщал он 27 января 1862 года, «постоянно ссорится с мужем, раздражая еще более и без того уже желчный его характер. Между супругами бывают иногда весьма неприличные сцены, оканчивающиеся низкой бранью» (Шилов 1926:109).
4–159
А эта страсть к перемене мест… Эти диковинные недомогания… – Как пишет В. А. Пыпина, после ареста Чернышевского Ольга Сократовна «стала рассеивать себя непрерывными странствиями, появляясь в Петербурге на неделю, полторы, случалось <… > всего на два-три дня; повидается с Николаем Гавриловичем и снова ускачет либо в Москву, либо в Нижний» (Пыпина 1923: 60). То же продолжалось и в годы его каторги и ссылки: «Она искала рассеяния, переезжала с места на место, развлекала себя случайными встречами…» (Там же: 82). При этом Ольга Сократовна постоянно жаловалась на расстроенное здоровье, утверждала, что у нее чахотка, хотя на самом деле это были лишь «припадки истерики» (Там же: 54, 57).
4–160
Старухой она любила вспоминать, как в Павловске <… > перегоняла вел. кн. Константина, откидывая вдруг синюю вуаль и его поражая огненным взглядом… — Набоков следует за рассказом В. А. Пыпиной о ее разговорах с Ольгой Сократовной в Павловске в середине 1880-х годов: «Ольга Сократовна предалась отдаленным воспоминаниям: как сиживала она здесь, окруженная молодежью, как перегонялась на рысаке с великим князем Константином Николаевичем, закутав лицо вуалью, иногда опуская ее, чтобы поразить огненным взглядом, как он был заинтригован, как многие мужчины ее любили» (Там же: 105). Добавленная деталь – синий цвет вуали О. С. – для Набокова, по-видимому, ассоциировалась с образом мадам Бовари, чье лицо закрыто синей вуалью во время конной прогулки с Родольфом, заканчивающейся ее грехопадением. В лекциях о «Мадам Бовари» Набоков заметил, что в этой сцене длинная синяя вуаль героини есть «своего, змеистого, рода действующее лицо», и процитировал следующую фразу: «Пройдя шагов сто, она снова остановилась, сквозь вуаль, наискось падавшую с ее мужской шляпы на бедро, лицо ее виднелось в синеватой прозрачности; оно как бы плавало под лазурными волнами» (Nabokov 1982a: 162; Флобер 1956: I, 160).
4–161
… или как изменяла мужу с польским эмигрантом Савицким, человеком, славившимся длиной усов: «Канашечка-то знал… Мы с Иваном Федоровичем в алькове, а он пишет себе у окна». – Цитируются слова Ольги Сократовны в передаче В. А. Пыпиной. Ср.: «… вот Иван Федорович (Савицкий, польский эмигрант, Stella) ловко вел свои дела, никому и в голову не приходило, что он мой любовник… Канашечка-то знал: мы с Иваном Федоровичем в алькове, а он пишет себе у окна» (Пыпина 1923: 105). И. Ф. Савицкий (1831–1911) – отставной полковник Генерального штаба, участвовал в революционном движении под псевдонимом Стелла, командовал повстанческим отрядом в Галиции.
4–162
Вечера у Чернышевской бывали особенно оживлены присутствием ватаги студентов-кавказцев. Николай Гаврилович почти никогда к ним не выходил. Раз, накануне Нового года, грузины, во главе с гогочущим Гогоберидзе, ворвались в его кабинет, вытащили его, Ольга Сократовна накинула на него мантилью и заставила плясать. – По воспоминаниям Н. Я. Николадзе, студенты-грузины, «великовозрастные красавцы», бывали в доме Чернышевских каждый вечер (НГЧ: 243–245). Стеклов приводит воспоминания одного из них, Я. П. Исарлова, сообщенные в очерке Г. М. Туманова «Н. Г. Чернышевский и кавказцы»: «Некоторых из нас общительность и радушие, которые мы встречали в семье Чернышевских, сильно привлекали на вечера, экспромтом устраивавшиеся в этом доме. <… > Сам Чернышевский очень редко выходил к нам. Только один раз, накануне нового года, мы во главе с Ольгой Сократовной ворвались в его кабинет и вытащили его на наш импровизированный костюмированный вечер. На него Ольга Сократовна накинула дамский костюм и усиленно привлекала к танцам. <… > В числе посещавших дом Чернышевского кавказцев я помню Н. Я. Николадзе <… > Г. Е. Церетели и Н. В. Гогоберидзе <… > Д. В. Гогоберидзе <… > Еджубова и др.» (Стеклов 1928: II, 213–214). Фамилия Гогоберидзе, скорее всего, привлекла внимание Набокова созвучием с эпитетом «гогочущий».
4–162а
В «Прологе» (и отчасти в «Что делать?») нас умиляет попытка автора реабилитировать жену. Любовников нет, есть только благоговейные поклонники; нет и той дешевой игривости, которая заставляла «мущинок» (как она, увы, выражалась) принимать ее за женщину еще более доступную, чем была она в действительности, а есть только жизнерадостность остроумной красавицы. <… > В «Прологе» студент Миронов, чтобы мистифицировать приятеля, сказал, что Волгина вдова. Это ее так расстроило, что она заплакала <… > Из типографии Волгин забежал в оперу и тщательно стал осматривать в бинокль сперва одну сторону зала, потом другую; вот остановился, – и слезы нежности потекли из-под стекол. – Упомянутые здесь эпизоды автобиографического романа «Пролог» (см.: [4–138]) переданы Набоковым верно. Ср.: Чернышевский 1939–1953: XIII, 85–88, 73. Стеклов тоже обращает внимание на сцену, в которой жена Волгина (то есть Ольга Сократовна) «плачет при мысли, что она – вдова при живом муже», и добавляет: «Но есть основания полагать, что Чернышевский и здесь идеализировал свою „милую голубку“…» (Стеклов 1928: I, 123). Кроме того, он приводит следующий рассказ Ольги Сократовны, сообщенный А. А. Лебедевым (который, правда, из деликатности называет рассказчицу не женой, а родственницей Н. Г.): «Придешь, бывало с гулянья и примешься ему рассказывать, с кем я гуляла, что говорила, как заставляла в себя влюбляться. Бывало и стыдно, а все говоришь; не скрываешь, кем увлекалась… Я любила красивых мущин < sic!>, с которыми весело проводила время» (Там же: 124). По-видимому, по ошибке напечатанное через «щ» слово «мужчин» (в источнике через «жч» [Лебедев 1912b: 304]) дало основание Набокову приписать О. С. вульгарное словоупотребление.
4–163
Итак: 10 мая 55-го года Чернышевский защищал в университете уже знакомую нам диссертацию <… > На этом публичном диспуте было в первый раз провозглашено «умственное направление шестидесятых годов», как потом вспоминал старик Шелгунов