(Достоевский 1972–1990: III, 70).
Под «дурного рода небесностью» Набоков, вероятно, имеет в виду идеалистические представления Дружинина о поэзии и, шире, искусстве как о мире, «своеобразном до крайности» и «не имеющем ровно ничего общего с законами простого, прозаического мира». Согласно Дружинину, поэт, «сын неба», «живет среди своего возвышенного мира и сходит на землю, как когда-то сходили на нее олимпийцы, твердо помня, что у него есть свой дом на высоком Олимпе» (Дружинин 1865: 312, 214). Так, Татьяна Ларина для него – это «пленительное поэтическое создание», которое «стоит в дивном свете, посреди лазури небесной» (Там же: 318). Набоков отталкивается от оценки Волынского, писавшего: «Дружинин борется за свободное, чистое искусство самыми слабыми средствами. Ему представляется, что, только освободившись от жизни, поэзия может подняться на подобающую ей высоту, и вот он ратует за искусство против жизни, не видя, что его полная свобода заключалась бы в победе над жизнью, в подчинении жизни своим высшим целям и стремлениям» (Волынский 1896: 26).
Вербная халва – двуязычный каламбур. С одной стороны, подразумевается популярное лакомство, которое продавали на праздничных базарах во время вербной недели. Халва упоминается во многих описаниях таких базаров в Петербурге. См., например, в стихотворении Саши Черного «На вербе» (1909; «Шаткие лари, сколоченные наскоро, / Холерного вида пряники и халва, / Грязь под ногами хлюпает так ласково, / И на плечах болтается чужая голова» – Черный 1996: I, 68); в воспоминаниях М. В. Добужинского («Среди невообразимой толкотни и выкриков продавали пучки верб и вербных херувимов <… > и было бесконечное количество всяких восточных лакомств, больше всего рахат-лукума, халвы и нуги» – Добужинский 1987: 20); в очерке Сергея Горного «Вербное»: «И в соседнем киоске – остановитесь. Посмотрите, какая халва. Главное, каким пластом нарезана. Огромный нож так вкусно и ясно взрезал плоскость. Попросите отрезать фунтик (ореховой, ванильной, шоколадной – все равно какой, и послушайте, как ровно и вкусно – хр, хр – входит нож). Потом пласт отвалится. На бумажку его подхватили. Завернули. Подали» (Горный 1927: 153–154).
С другой стороны, контекст заставляет переосмыслить прилагательное «вербная» как производное от лат. verbum (слово; мн.ч. verba), то есть словесная, вербальная (ср. англ., фр. и нем. verbal).
4–171
Критикуя на страницах «Отечественных Записок» (54-й год) какой-то справочный словарь, он приводит список статей, по его мнению слишком длинных: Лабиринт, Лавр, Ланкло… – Имеется в виду рецензия на седьмой том «Справочного энциклопедического словаря» под редакцией А. В. Старчевского (Отечественные записки. 1854. Т. 94. № 6. Отд. IV. С. 121–134; Чернышевский 1939–1953: II, 345–358).
4–172
«Иллюминации… Конфеты, сыплющиеся на улицы с аэростатов <… > колоссальные бонбоньерки, спускающиеся на парашютах…» <… > «Кровати из розового дерева… шкапы с пружинами и выдвижными зеркалами… штофные обои!.. А там бедный труженик…» <… > «Мудрено ли, что при хорошенькой наружности швея, ослабляя мало-помалу свои нравственные правила… Мудрено ли, что, променяв дешевую, сто раз мытую кисею на алансонские кружева и бессонные ночи за тусклым огарком и работой на бессонные ночи в оперном маскараде или загородной оргии, она… несясь…» – монтаж фрагментов (с некоторыми изменениями, перестановками и сокращениями) из «Заграничных известий», помещенных в № 7 «Современника» за 1856 год: «… праздники и иллюминации, сопровождавшие крестины, чудеса роскоши <… > конфекты, сыпавшиеся на улицы с аэростатов, как из рогов изобилия, колоссальные бонбоньерки, спускавшиеся на парашютах, – весь этот шум и гам ликующей столицы <… > тем сильнее дали заметить другую сторону медали <… > Между тем <… > роскошь усиливается в Париже до невероятных размеров. <… > Кровати из розового дерева, разукрашенные бронзой, фарфором, камеями, эмалью; шкапы с пружинами и выдвижными зеркалами, которые со всех сторон отражают в себе одевающуюся даму <… > – все это <… > наводит на печальную мысль о <… > постоянных лишениях, с которыми соединена судьба честного труженика. Потому-то люди <… > рискуют <… > семейным счастьем, о котором не может быть и речи, когда штофные обои и эластичные рессоры фаэтона считаются первым условием разумных и сердечных наслаждений. <… > Мудрено ли, что, при хорошенькой наружности, швея, ослабляя мало помалу свои нравственные правила, меняет чердак на уютный и комфортабельный апартамент <… > – мудрено ли, что, променяв дешевую, сто раз мытую кисею на алансонские кружева и бессонные ночи за тусклым огарком и работой на бессонные ночи в оперном маскараде или загородной оргии, она свыкается со своим новым положением и, несясь в щегольском фаэтоне на модное гулянье, окидывает скромных гризеток <… > презрительными взглядами…» (Чернышевский 1939–1953: III, 730–732).
4–173
… и, подумавши, он разгромил поэта Никитина <… > за то, что он, воронежский житель, не имел ровно никакого права писать о мраморах и парусах… — Рецензия Чернышевского на сборник стихотворений И. С. Никитина была опубликована в № 4 «Современника» за 1856 год, то есть до процитированных выше «Заграничных известий». По оценке критика, в «целой книге г. Никитина нет ни одной пьесы, которая обнаружила бы в авторе талант или, по крайней мере, поэтическое чувство». Процитировав стихотворения «Мрамор» («Недвижимый мрамор в пустыне глухой…») – о скульпторе, под «творческой рукой» которого ожил камень, и «На западе солнце пылает…», где есть образ одинокого корабля, чьи паруса «как крылья шумят», Чернышевский иронически заметил: «… мы не знали до сих пор, что для воронежских жителей „условиями, сопровождающими детство“, бывают корабли, колеблющиеся в гавани, морские бури <… > и созерцание дивных созданий ваяния. Итак, Воронеж есть Рим и вместе Неаполь» (Там же: III, 498–499).
4–174
Немецкий педагог Кампе <… > говаривал: «Выпрясть пфунт шерсти полезнее, нежели написать том стихоф». – Афоризм, приписываемый Иоахиму-Генриху Кампе(Joahim Heinrich Campe, 1746–1818), немецкому педагогу и детскому писателю, автору дидактического переложения «Робинзона» и других назидательных сочинений, приведен в статье Чернышевского «О поэзии. Сочинение Аристотеля» (Там же: II, 369). По всей вероятности, Чернышевский нашел его в «Истории нашего времени» («Geschichte unserer Zeit») немецкого историка К. А. Менцеля (Karl Adolf Menzel, 1784–1855), которая обычно печаталась как дополнительные тома XI и XII «Всемирной истории» К. Ф. Беккера (Karl Friedrich Becker, 1777–1806). Менцель передает слова Кампе несколько иначе: «Campe hielt es für verdienstlicher ein Pfund Wolle zu spinnen, als einen Band Gedichte, auch gute, drucken zu lassen [Кампе полагает, что выпрясть фунт шерсти – это бóльшая заслуга, чем издать том стихов, пусть даже хороших (нем.)]» (Becker 1827: 75).
4–175
… мы <… > досадуем на поэта <… > который лучше бы ничего не делал, а занимается вырезыванием пустячков «из очень милой цветной бумаги». – Цитата из рецензии Чернышевского на роман У. Теккерея «Ньюкомы» (Современник. 1857. Т. 61. № 2. Отд. IV. С. 41; Чернышевский 1939–1953: I, 520).
4–176
Пойми, штукарь, пойми, арабесник, что «сила искусства есть сила общих мест» и больше ничего. Для критики «всего интереснее, какое воззрение выразилось в произведении писателя». – Цитируются диссертация Чернышевского (Там же: II, 75) и – не вполне точно – его «Заметки о журналах» (ср.: «Дудышкин очень справедливо считает интереснейшим для критика вопрос о том, какое воззрение на жизнь выразилось в произведении писателя» [Там же: IV, 696]).
Штукарь (по Далю, искусник, мастер, хитрый выдумщик; фокусник, фигляр, скоморох или шут) – слово из лексикона Чернышевского, который в отрицательной рецензии на роман А. Ф. Вельтмана «Чудодей» (1856) назвал «штукарем» его главного героя Даянова (Там же: 510, 511).
Арабесник – неологизм Набокова в значении «создатель арабесок». Для Чернышевского арабеска – это бессодержательное и бесполезное произведение искусства. Ср. в его рецензии на роман Теккерея «Ньюкомы»: «Если бы Рафаэль писал только арабески, птичек и цветки – в этих арабесках, птичках и цветках был бы виден огромный талант, – но скажите, останавливались ли бы в благоговении перед этими цветками и птичками, возвышало ли бы, очищало ли бы вашу душу рассматривание этих безделушек?» (Там же: 521).
4–177
… Чернышевский полагал, что ценность произведения есть понятие не качества, а количества и что «если бы кто-нибудь захотел в каком-нибудь жалком, забытом романе с вниманием ловить все проблески наблюдательности, он собрал бы довольно много строк, которые по достоинству ничем не отличаются от строк, из которых составляются страницы произведений, восхищающих нас». – Цитируется статья Чернышевского о сочинениях Пушкина в издании П. В. Анненкова (Там же: 465). «В чем заключается самое поразительное отличие гениальных произведений от дюжинных? – вопрошал Чернышевский. – Только в том, что «красоты», если употреблять старинное выражение, составляют в гениальном произведении сплошной ряд страниц, а не разведены пустословием бесцветных общих мест» (Там же).
4–178
«Довольно взглянуть на мелочные изделия парижской промышленности, на изящную бронзу, фарфор, деревянные изделия, чтобы понять, как невозможно провести теперь границу между художественным и нехудожественным произведением»…