(II, 471). Для Набокова, который вслед за Андреем Белым видел в пиррихиях и пеонах (то есть сочетаниях двух ямбических или хореических стоп, на одной из которых пропущено ударение) не беспорядочные «вольности», а основу ритмического рисунка ямбов (см.: [1–66], [3–12], [3–13]), это замечание было абсурдным. Аналогичным образом Набоков подходил и к ритму прозы (см.: [2–32]), и поэтому статистические выкладки Чернышевского, сделанные для проверки того, «в какие стопы всего естественнее должна ложиться русская речь», не показались ему убедительными. Подсчитав количество слогов и количество ударений в трех небольших прозаических отрывках, Чернышевский установил, что одно ударение в них приходится на три слога, и сделал из этого вывод о естественности трехсложных стоп. Его результаты не сильно отличались от тех, которые были получены впоследствии по значительно бóльшим выборкам (см., например, результат Г. А. Шенгели (1923: 20) – 2,68 слога на одно ударение), но сделанные им выводы были оспорены многими исследователями. Как отметил В. В. Гиппиус, «самая крупная ошибка Чернышевского заключалась в том, что подсчет слогов и ударений он произвел только в одном из двух сравниваемых рядов – в прозаическом. Стихотворная речь, по его мнению, в таком просчете не нуждалась, так как в ней взаимоотношение слогов и ударений предопределено метром. На самом деле это, разумеется, не так. Если, воспользовавшись статистическими данными Томашевского (процентное отношение слов разного акцентного типа в „Евгении Онегине“), вычислить отношение числа слов к числу ударений у Пушкина (в „Евгении Онегине“), то окажется, что оно равно 2,6 (на 45 000 слогов – 17 300 ударений), то есть получается цифра, почти совпадающая с цифрой нормального отношения числа слогов к числу ударений в прозе» (Гиппиус 1966: 286). В своей критике Набоков, однако, отталкивался не от этой работы, а от сходных аргументов драматурга и писателя Д. В. Аверкиева, который еще в 1893 году писал: «На беду автора статьи, чистые ямбы и хореи в русских стихах великая редкость; в этом всякий ясно может убедиться, сосчитав число ударений в различной длины стихах. <… > Дело в том, что в русском как литературном, так и в народном творчестве, те стихи, которые принято считать прямо ямбическими или хореическими, весьма редко представляют данный размер в чистом виде, но всегда в соединении с пеонами, или пеанами» (Аверкиев 1907: 278–279; цитаты из Аверкиева и возражения против его понимания структуры ямбического стиха см.: Томашевский 1923: 27–28).
В приведенных Чернышевским прозаических отрывках имеется четыре «куска фразы», которые могут быть прочитаны как белый ямб: «я жил один, знакомых не имел»; «я встретил молодого человека»; «в большом и многолюдном доме / жила мещанка»; «она в двух комнатах подвального этажа» (Чернышевский 1939–1953: II, 470–471).
4–196
Боюсь, что сапожник, заглянувший в мастерскую к Апеллесу, был скверный сапожник. – Аллюзия на анекдот о прославленном древнегреческом художнике Апеллесе, рассказанный в «Естественной истории» Плиния Старшего (XXXV, 85). Прислушавшись к верному замечанию какого-то сапожника, он исправил на своей картине ошибку в изображении сандалии, но когда сапожник стал критиковать и рисунок ноги, сказал ему: «Ne supra crepidam sutor iudicaret [Сапожник не должен судить выше сандалии (лат.)]». В русской традиции анекдот известен прежде всего по эпиграмме Пушкина «Сапожник (Притча)» (1829): «Картину раз высматривал сапожник / И в обуви ошибку указал; / Взяв тотчас кисть, исправился художник. / Вот, подбочась, сапожник продолжал: / „Мне кажется, лицо немного криво… / А эта грудь не слишком ли нага?“… / Тут Апеллес прервал нетерпеливо: / „Суди, дружок, не свыше сапога!“» (Пушкин 1937–1959: III, 174).
4–197
Так ли глубоки его комментарии к Миллю (в которых он стремился перестроить некоторые теории «сообразно потребностям нового простонародного элемента мысли и жизни»). – Набоков цитирует мемуары Н. В. Рейнгардта, который, в свою очередь, цитировал предисловие Чернышевского к комментированному переводу фрагментов книги Милля «Основы политической экономии» (см.: [3–107]). Ср.: «… он стремился перестроить некоторые теории „сообразно потребностям нового, простонародного элемента мысли и жизни“ (Рейнгардт 1905: 448; Чернышевский 1939–1953: IX, 36).
4–198
… вспоминать промахи в логарифмических расчетах о действии земледельческих усовершенствований на урожай хлеба? – О своих математических ошибках в «Примечаниях к Миллю» Чернышевский упоминает в письме к сыновьям от 21 апреля 1877 года (ЧвС: II, 140–141).
4–199
… зашел знакомый букинист-ходебщик, старый носатый Василий Трофимович <… > под грузом огромного холщового мешка, полного запрещенных и полузапрещенных книг. <… >В то утро он продал Николаю Гавриловичу <… > не разрезанного еще Фейербаха. – Вспоминая жизнь в Петербурге вместе с Чернышевским в 1850 году, А. Н. Пыпин писал: «Около этого времени в Петербурге… очень широко обращалась эта социалистическая иностранная литература, конечно, строго запрещенная. Я очень хорошо помню особого рода букинистов-ходебщиков – тип, с тех пор исчезнувший… Эти букинисты, с огромным холщовым мешком за плечами, ходили по квартирам известных им любителей подобной литературы <… > и, придя в дом, развязывали свой мешок и выкладывали свой товар: это бывали сплошь запрещенные книги, всего больше французские, а также немецкие. <… > Один такой букинист прихаживал и к нам…» (Пыпин 1910: 68–69; Стеклов 1928: I, 42–43).
Набоков соединяет это воспоминание Пыпина с поздним рассказом Чернышевского о том, как он познакомился с идеями немецкого философа Людвига Фейербаха (1804–1872). В предисловии к предполагавшемуся в 1888 году новому изданию «Эстетических отношений искусства к действительности» Н. Г. писал о себе в третьем лице: «Автор <… > получил возможность <… > употреблять несколько денег на покупку книг в 1846 году. <… > В это время случайным образом попалось желавшему сформировать себе такой образ мысли юноше одно из главных сочинений Фейербаха. Он стал последователем этого мыслителя; и до того времени, когда житейские надобности отвлекли его от ученых занятий, он усердно перечитывал и перечитывал сочинения Фейербаха» (ЛН: I, 145; Чернышевский 1939–1953: II, 121). При этом Набоков игнорирует замечание мемуариста, что Чернышевский «мог тогда приобрести главные сочинения Фейербаха, как помню, в свежих неразрезанных экземплярах», независимо от «ходебщиков» (Пыпин 1910: 69). Как следует из студенческого дневника Чернышевского, до 1850 года из сочинений Фейербаха ему была известна только книга «Происхождение христианства» (1841), которую он получил от своего приятеля А. В. Ханыкова, члена кружка петрашевцев (ЛН: I, 395–401).
Подробности сцены – имя, возраст, внешний облик, поза «ходебщика» – придуманы Набоковым.
4–200
В те годы Андрея Ивановича Фейербаха предпочли Егору Федоровичу Гегелю. – Обыгрывается шутка В. Г. Белинского из его письма В. П. Боткину от 1 марта 1841 года, где он заявляет о своем отречении от «Егора Федоровича» Гегеля (Белинский 1976–1982: IX, 334–335). Второе имя Фейербаха – Андреас, второе имя его отца – Иоганн. Правильнее, наверное, было бы назвать Фейербаха, по первым именам, Людвигом Павловичем.
4–201
Андрей Иванович находил, что человек отличается от обезьяны только своей точкой зрения… – Афоризм был сформулирован и приписан Фейербаху Г. В. Плехановым в статье «Идеология мещанина нашего времени», напечатанной в том же номере журнала «Современный мир», что и использованная Набоковым статья Ляцкого о молодом Чернышевском (Плеханов 1908a: 117; см.: Ляцкий 1908a). Плеханов в сжатой форме передал мысль Фейербаха, развитую в работе «Против дуализма тела и души, плоти и духа» («Wider den Dualismus von Leib und Seele, Fleisch und Geist», 1846): «Между мозгом человека и обезьяны нет заметной разницы, но как же отличаются друг от друга их череп или лицо. Обезьяне не хватает отнюдь не внутренних условий мышления, не мозга <… > Обезьяна не мыслит, потому что ее мозг имеет неверную точку зрения (falschen Standpunkt); точка зрения определяет все, но точка зрения есть фактор внешний, пространственный» (Feuerbach 1904: 341).
4–202
За ним полвека спустя Ленин опровергал теорию, что «земля есть сочетание человеческих ощущений», тем, что «земля существовала до человека»… — В четвертом разделе первой главы псевдофилософской работы «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин высмеивал идеалистические представления Маха и Авенариуса, согласно которым, по его словам, «земля есть комплекс ощущений». «Естествознание положительно утверждает, что земля существовала в таком состоянии, когда ни человека, ни вообще какого бы то ни было живого существа на ней не было и быть не могло, – писал он. – Органическая материя есть явление позднейшее, плод продолжительного развития. Значит, не было ощущающей материи, – не было никаких „комплексов ощущений“, – никакого Я, будто бы „неразрывно“ связанного со средой, по учению Авенариуса» (Ленин 1968: 74–75).
4–203
… к его торговому объявлению: «Мы теперь превращаем кантовскую непознаваемую вещь в себе в вещь для себя посредством органической химии» – серьезно добавлял, что «раз существовал ализарин в каменном угле без нашего ведома, то существуют вещи независимо от нашего познания». – Во второй главе «Материализма и эмпириокритицизма» Ленин процитировал пассаж из статьи Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», направленный против Канта: «Химические вещества, производимые в телах животных и растений, оставались такими „вещами-в-себе“, пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым „вещь-в-себе“ превращалась в „вещь для нас“, как, например, ализарин, красящее вещество марены, которое мы получаем теперь не из корней марены, выращиваемой в поле, а гораздо дешевле и проще из каменноугольного дегтя». Комментарий Ленина к этому рассуждению был примитивен: «Существуют вещи независимо от нашего сознания, независимо от нашего ощущения, вне нас, ибо несомненно, что ализарин существовал вчера в каменноугольном дегте, и так же несомненно, что мы вчера ничего не знали об этом существовании, никаких ощущений от этого ализарина не получали