» (Там же: 100–102).
4–204
«Мы видим дерево, другой человек смотрит на этот же предмет. В глазах у него мы видим, что дерево изображается точь-в-точь такое же. Итак, мы видим предметы, как они действительно существуют». – Неточная цитата с неотмеченными купюрами из письма НГЧ к сыновьям от 6 апреля 1878 года: «Мы видим что-нибудь, – положим дерево. Другой человек смотрит на этот же предмет. Взглянем в глаза ему. В глазах у него то дерево изображается совершенно таким, каким мы видим его. Итак? <… > Мы видим предметы такими, какими они действительно существуют» (ЛН: II, 563–564).
4–205
Тот осязаемый предмет, который «действует гораздо сильнее отвлеченного понятия о нем» («Антропологический принцип в философии»), им просто неведом. – Цитируется главное философское сочинение Чернышевского (1860), в котором изложены основные понятия примитивного материализма (Чернышевский 1939–1953: VII, 232).
4–206
Чернышевский не отличал плуга от сохи, путал пиво с мадерой… – В письмах к жене сам Чернышевский неоднократно признавался, что не умеет «отличить соху от плуга, старую лошадь от жеребенка» (ЧвС: I, 74), «плохо различает лиственницу от сосны» (Там же: II, 24) и не знает по именам здешнюю флору (Там же: III, 102). Он же рассказал историю о том, как когда-то в гостях принял «обыкновенное русское пиво» за мадеру (Там же: III, 106–107).
4–207
… не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы; но характерно, что это незнание ботаники сразу восполнял «общей мыслью», добавляя с убеждением невежды, что «они (цветы сибирской тайги) всё те же самые, какие цветут по всей России». Какое-то тайное возмездие было в том, что он, строивший свою философию на познании мира, которого сам не познал, теперь очутился, наг и одинок, среди дремучей, своеобразно роскошной, до конца еще не описанной природы северо-восточной Сибири… — Набоков цитирует письмо Н. Г. жене от 1 ноября 1881 года: «… кроме дикой розы, не умею назвать по имени ни одного из здешних цветков, хоть они все те же самые, какие растут по всей России» (Там же: 167).
Наг и одинок – псевдобиблеизм (ср.: «Ибо ты говоришь: „я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды“; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3, 17) и отголосок в «Пророке» Лермонтова: «Смотрите ж, дети, на него: / Как он угрюм, и худ, и бледен! / Смотрите, как он наг и беден, / Как презирают все его»). Само словосочетание представляет собой кальку с французского «nu et seul» (вариант: «seul et nu»), встречающегося у многих писателей и поэтов (Ж.-Ж. Руссо, Флобер, Верхарн и др.). Особо следует отметить использование «seul et nu» в двух хрестоматийных стихотворениях («La pente de la rêverie» и «À ***, trappiste à la Meilleraye») из сборника «Les feuilles d’automne» («Осенние листья», 1831) Виктора Гюго – поэта, которого Набоков, как кажется, знал очень хорошо. В обоих случаях оно описывает состояние души перед лицом Бога и вечности. Английский аналог «naked and alone», в отличие от французского, носит окказиональный характер. В четвертом акте «Гамлета» король Клавдий читает письмо, в котором Гамлет извещает его, что он вернулся в Данию «нагим» («naked») и, как добавлено в постскриптуме, «одиноким» («alone»). Рассказчик «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» («The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket», 1838), важного подтекста «Лолиты», стоит, «наг и одинок» («naked and alone»), среди раскаленных песков Сахары» (Poe 1994: 21).
4–208
Еще недавно запах гоголевского Петрушки объясняли тем, что все существующее разумно. – Петрушка, лакей Чичикова в «Мертвых душах», всегда носит с собою «какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха». «Ты, брат, чорт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню», – говорит ему Чичиков (Гоголь 1937–1952: VI, 20). Подобным неистребимым запахом Набоков наделил м-сье Пьера, палача в романе «Приглашение на казнь», тезку Петрушки. Сентенция Гегеля из предисловия к книге «Основания философии права» («Grundlinien der Philosophie des Rechts», 1820): «То, что разумно, – действительно; то, что действительно, – разумно» («Was vernünftig ist, das ist wirklich; und was wirklich ist, das ist vernünftig») произвела сильное впечатление на русских интеллектуалов конца 1830-х – начала 1840-х годов, прежде всего на Бакунина и Белинского. Набоков имеет в виду упрощенную интерпретацию сентенции в охранительном, конформистском духе, развитую в нескольких статьях Белинского этого периода. Как писал Волынский, в них «господствует одно коренное, ошибочное убеждение, что всякая действительность разумна, что задача философии оправдать всякий факт жизни, научить безропотному смирению перед тем, что сложилось в определенную жизненную систему, поддерживается преданием и привычкою» (Волынский 1896: 99).
4–208а
Но время задушевного русского гегелианства прошло. <… > Простак Фейербах был Чернышевскому больше по вкусу. <… > «Философия» Чернышевского поднимается через Фейербаха к энциклопедистам. С другой же стороны, прикладное гегелианство, постепенно левея, шло через того же Фейербаха к Марксу… — Верным последователем Фейербаха называл себя сам Чернышевский. См. в письме сыновьям от 11 апреля 1877 года: «Если вы хотите иметь понятие о том, что такое человеческая природа, узнавайте это из единственного мыслителя нашего столетия, у которого были совершенно верные, по моему, понятия о вещах. Это – Людвиг Фейербах. Вот уж 15 лет я не перечитывал его… Но в молодости я знал целые страницы из него наизусть. И сколько могу судить по моим потускневшим понятиям о нем, остаюсь верным последователем его» (ЧвС: II, 126). Набоков в основном следует за марксистскими критиками, прежде всего Плехановым и Стекловым, которые возводили материалистические философские взгляды Чернышевского непосредственно к Фейербаху и – через него – к французским просветителям. «В философии, – утверждал, например, Плеханов, – Чернышевский явился верным последователем Фейербаха, материалистическое учение которого было очень близко к учению французских «просветителей» оттенка Дидеро» (Плеханов 1910а: 16; ср.: Стеклов 1928: I, 212–218). Согласно Стеклову, Чернышевский «отрицательно относился к той форме, которую придал своей системе сам Гегель» и «примыкал к школе левых гегельянцев», но из-за оторванности от западной мысли не знал о том, что Маркс и его группа постепенно преобразовали левое гегельянство в систему научного социализма (Там же: 218, 267–268).
Следует отметить, однако, что Набоков, в отличие от Плеханова, Стеклова и других марксистских критиков (см.: Плеханов 1908b; Плеханов 1910b: 184–186; Стеклов 1928: I, 312–320), ничего не говорит о связях идей Фейербаха с диссертацией Чернышевского, хотя сам Н. Г. в предисловии к ее третьему изданию, утверждал, что она была «попыткой применить идеи Фейербаха к разрешению основных вопросов эстетики» (Чернышевский 1939–1953: II, 121). Возможно, это утверждение, как и суждения на сей счет марксистских апологетов Чернышевского, не показалось ему убедительным. В таком случае Набоков был бы солидарен с Г. Г. Шпетом, который в незаконченной статье «Источники диссертации Чернышевского» (1929) поставил под сомнение общепринятый тезис о «фейербахизме» «Эстетических отношений искусства к действительности», предположив, что Н. Г. в старости хотел представить свою раннюю работу более радикальной и более фундированной, чем она была на самом деле (см.: Шпет 2008). Не так давно А. В. Вдовин продолжил анализ источников диссертации, начатый Шпетом, и показал, что ее «фейербахизм» – это миф, ибо идеи Фейербаха в ней фактически не отразились (см.: Вдовин 2011a: 152–164; Вдовин 2011b).
4–209
Есть <… > всегда опасность, что из космического <… > одна буква выпадет… – Набоков переформулировал эту остроту на английском языке в книге «Николай Гоголь»: «… the difference between the comic side of things, and their cosmic side, depends upon one sibilant [разница между комической и космической стороной вещей зависит от одной свистящей согласной (англ.)]» (Nabokov 1961: 142).
4–210
… этой опасности Чернышевский не избежал, когда в статье «Общинное владение» стал оперировать соблазнительной гегелевской триадой, давая такие примеры, как: газообразность мира – тезис, а мягкость мозга – синтез, или, еще глупее: дубина, превращающаяся в штуцер. – В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» (1858) Чернышевский привел целый ряд примеров трех фазисов развития из многих областей, пытаясь доказать, что высшая степень развития по форме всегда совпадает с его началом и потому России нужна общинная форма владения землей. Так, жизнь как таковая, по его утверждению, начинается с газообразного и жидкого состояния тел и достигает высшей точки в человеческом мозге, представляющем собой бесформенный кисель, который содержит фосфор, «имеющий неудержимое стремление переходить в газообразное состояние», и, следовательно, развитие возвращается к исходной точке. Подобным же образом история войн и оружия начинается с первобытных воинов, вооруженных дубинами и действующих поодиночке, а заканчивается современными солдатами, вооруженными штуцерами (то есть нарезными ружьями или винтовками) и тоже действующими не в строю, а по отдельности