Н. А. Тучкова-Огарева (см.: [4–323]) оказалась единственной мимолетной свидетельницей второй встречи Чернышевского с Герценом. В ее воспоминаниях этому посвящен всего лишь один абзац. «Как теперь вижу этого человека, – писала она: – я шла в сад через зал, неся на руках свою маленькую дочь, которой было немного более года; Чернышевский ходил по зале с Александром Ивановичем; последний остановил меня и познакомил со своим собеседником. Чернышевский был среднего роста; лицо его было некрасиво, черты неправильны, но выражение лица, эта особенная красота некрасивых, было замечательно, исполнено кроткой задумчивости, в которой светились самопожертвование и покорность судьбе. Он погладил ребенка по голове и проговорил тихо: „У меня тоже есть такие, но я почти никогда их не вижу“» (Тучкова-Огарева 1903: 163; НГЧ: 261). Это описание Набоков разворачивает в драматическую сцену, примысливая к нему целый ряд подробностей.
Почти все романисты и драматурги XIX века заставляли своих персонажей обоего пола ходить взад и вперед по комнатам или залам – чаще поодиночке, но иногда парами или группами. Особенно много подобных «комнатных прогулок» у Тургенева, Писемского, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого. Из целого ряда мемуаров, помимо свидетельства Тучковой-Огаревой, выясняется также, что в 1850–1880-х годах на таких парных прогулках нередко велись серьезные разговоры. Ср., например: «Однажды, когда мы с Петей Борисовым ходили взад и вперед по комнате, толкуя о ширине замысла и исполнения Гетевского Фауста…» (Фет 1990: 367); «Мы же с отцом Василием <… > остались и, ходя взад-вперед по зале, проговорили до третьего часа ночи…» (Синегуб 1906: 68–69); [о С. А. Юрьеве, обсуждавшем с гостями издание нового журнала «Беседа»: ] «… подойдет к одному из гостей, возьмет его за руку, ходит с ним взад и вперед…» (Веселовский 1907: 713); [о напряженном разговоре гимназиста с инспектором: ] «Мы долго ходили с ним взад и вперед по залу» (Терпигоров 1896: 415).
4–327
… он путал имена своих детей: в Саратове находился его маленький Виктор, вскоре там умерший <… > а он посылал поцелуй «Сашурке»… — Чернышевский спутал имена сыновей в письме к отцу от 5 сентября 1860 года; по этому поводу Ольга Сократовна сделала приписку: «Заврался папаша» (ЛН: II, 303). Виктор (р. 1857) умер от скарлатины в Саратове 19 ноября 1860 года.
4–327а
… Герцен <… > стал отвечать на что-то, сказанное до того Чернышевским: «… ну да, – вот и посылали их в рудники»… – Реплика Герцена, как бы предсказывающая судьбу Чернышевского, – это, кажется, единственный случай прямой речи исторического лица в романе, у которого нет источника. Тем не менее о ссылке в сибирские рудники декабристов, а затем и других политических преступников Герцен писал неоднократно. В юности, по его воспоминаниям, он сам примерял к себе роль арестованного декабриста: «На сто ладов придумывал я, как буду говорить с Николаем, как он потом отправит меня в рудники, казнит» (Герцен 1954–1966: VIII, 82). Однако по иронии судьбы каторга была суждена не ему, а его собеседнику.
4–328
Диабет и нефрит в придачу к туберкулезу вскоре доконали Добролюбова. – В письме к Терезе Грюнвальд (см.: [4–317]) от 10 февраля 1862 года Чернышевский известил ее о смерти Добролюбова в ночь с 16 на 17 ноября 1861 года: «У Николая Александровича была чахотка. К ней прибавилась Брайтова болезнь,[39] состоящая в упадке питания и столь же неизлечимая, как чахотка» (ЛН: II, 395). А. Я. Панаева утверждала, что у Добролюбова доктора нашли, кроме туберкулеза, «очень серьезную болезнь в почках», а незадолго до смерти у него «развилась сахарная болезнь» (Панаева 1972: 287, 293). Брат Добролюбова Владимир сообщил М. М. Филиппову, что, «по словам Боткина, он умер от болезни почек, и ни в коем случае не от чахотки» (Добролюбов 1901: I, LXIII).
4–329
Чернышевский навещал его ежедневно… – Ср. в воспоминаниях Панаевой: «Чернышевский каждый вечер аккуратно приходил посидеть с Добролюбовым» (Панаева 1972: 292).
4–330
Принято считать, что прокламация «К барским крестьянам» написана нашим героем. «Разговоров было мало», – вспоминает Шелгунов (писавший «К солдатам»)… – Автором прокламации «К барским крестьянам» Чернышевский прямо назван в мемуарах Н. В. Шелгунова (см.: [4–163]), сообщавшего: «… я написал прокламацию „К солдатам“, а Чернышевский прокламацию „К народу“, и вручил их для печатания Костомарову. Разговоров вообще было у нас мало, а о прокламациях тем более» (Шелгунов 1967: 243; Стеклов 1928: II, 282).
4–331
… Владислав Костомаров, печатавший эти воззвания… — Ошибка в имени Всеволода Костомарова (см.: [4–36]) здесь и далее, возможно, сделана преднамеренно, чтобы оправдать наблюдение дотошного рецензента книги Годунова-Чердынцева, заметившего в ней несколько описок (482).
4–332
По слогу они очень напоминают растопчинские ернические афишки: «Так вот она какая, в исправду-то воля бывает <… > Что толку-то, если в одном селе булгу поднять». – Цитируется прокламация «К барским крестьянам» (Лемке 1907: 344, 345; Стеклов 1928: II, 291).
Граф Федор Васильевич Ростопчин(1763–1828) – государственный деятель, писатель. В 1812 году, во время наступления Наполеона, будучи генерал-губернатором Москвы, издавал обращения к народу, названные им «афишами». Некоторые из них написаны нарочито простецким слогом. Ср., например, в афише от имени мещанина Карнюшки Чихирина, обращающегося к французам: «Полно демоном-то наряжаться: молитву сотворим, так до петухов сгинешь! Сиди-ка дома, да играй в жмурки, либо в гулючки. Полно тебе фиглярить: ведь солдаты-то твои карлики, да щегольки; ни тулупа, ни рукавиц, ни малахая, ни онуч не наденут. Ну, где им русское житье-бытье вынести?» (Ростопчин 1889: 19–20).
4–333
… «булга» <… > волжское слово… — В словаре Даля слово «булга» (‘тревога, суета, беспокойство’) имеет помету «симбирское».
4–334
По сведениям народовольческим, Чернышевский <… > предложил Слепцову и его друзьям организовать основную пятерку… — Хотя Чернышевский, бесспорно, был идейным вдохновителем тайного общества «Земля и воля», вопрос о его практическом участии в нем до сих пор остается дискуссионным. Один из первых руководителей «Земли и воли» Александр Александрович Слепцов(1835–1906), вскоре отошедший от революционного движения, по свидетельству его жены, Марии Николаевны Слепцовой (урожд. Лавровой, 1861–1951), якобы утверждал, что Чернышевский явился инициатором создания и членом центральной конспиративной пятерки, вошедшей в состав организации (Слепцова 1933: 404), но сообщенные ею сведения не подтверждаются другими мемуаристами. В своих воспоминаниях Слепцова также объяснила (по утраченным записям мужа) устройство системы «пятерок» и назвала некоторых их членов (Там же: 433).
4–335
После студенческих беспорядков в октябре 61-го года надзор за ним установился постоянный, но работа сыщиков не отличалась тонкостью: у Николая Гавриловича служила в кухарках жена швейцара, рослая, румяная старуха с несколько неожиданным именем: Муза. Ее без труда подкупили – пятирублевкой на кофе, до которого она была весьма лакома. – Как пишет Стеклов, надзор за Чернышевским «усилился с осени 1861 года, после беспорядков в петербургском университете, в которых правительство и реакционная часть общества также обвиняли Чернышевского» (Стеклов 1928: II, 327–328). Самое раннее из найденных в архиве донесений тайных агентов Третьего отделения датируется 24 октября 1861 года. В донесениях упоминаются осведомители, следившие за Н. Г.: «подкупленный швейцар» и его жена, которую определили в кухарки к Чернышевским, выдав «для поощрения <… > несколько рублей на кофе», который «она очень любила» (Шилов 1926: 98–99, 101; Стеклов 1928: II, 328). Имя шпионки, ее рост, возраст и цвет лица историческими источниками не засвидетельствованы. Называя кухарку Музой, Набоков иронически откликается на слова Чернышевского, писавшего: «В наш век не нужно быть поэтом, чтобы иметь Музу или Цецилию; ни впадать в галлюцинацию, чтобы видеть ее» (Чернышевский 1939–1953: XII, 191).
4–336
… 17 ноября 1861 г. <… > Добролюбов скончался. Его хоронили на Волковом кладбище, в «простом дубовом гробу» <… > рядом с Белинским. – В северо-восточной части Волкова кладбища в Петербурге (ныне Волковское; по названию протекающей через него реки Волковки и одноименной исторической деревни) похоронено много известных литераторов, начиная с Белинского. Описывая вынос тела Добролюбова из квартиры, А. Я. Панаева отмечала: «Простой дубовый гроб, без венков и цветов, понесли на руках, а парные дроги и две-три наемные кареты следовали за процессией» (Панаева 1972: 299).
4–337
«Вдруг вышел энергичный бритый господин», – вспоминает очевидец… — Этим очевидцем был Николай Викторович Рейнгардт (1842 – после 1905), который именно тогда, на похоронах Добролюбова, впервые увидел Чернышевского, своего кумира, которого не знал в лицо. В мемуарах он писал, что после выступления Некрасова «вышел из кучки и подошел к гробу гладко выбритый господин и громким, энергическим голосом произнес…» (Рейнгардт 1905: 452; Стеклов 1928: II, 229–230).
4–338
… так как народу собралось немного и это его раздражало, он поговорил об этом с обстоятельной иронией. Покамест он говорил, Ольга Сократовна сотрясалась от плача, опираясь на руку одного из заботливых студентов, всегда бывших при ней…