Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар» — страница 99 из 153

– «Прибыв <… > на кладбище, мы застали там очень немногих лиц, пришедших проводить знаменитого критика в последнее жилище», – отметил Рейнгардт (Рейнгардт 1905: 452). Стеклов предположил, что это «не могло не раздражить Чернышевского, ожидавшего, по-видимому, большого наплыва провожающих» (Стеклов 1928: II, 229). Читая у гроба Добролюбова его предсмертное стихотворение «Пускай умру, печали мало…», Н. Г. прервался после строк: «Боюсь <… > Чтоб бескорыстною толпою / За ним [гробом автора] не шли мои друзья» и, по словам Рейнгардта, «с грустной иронией заметил: „кажется, опасения покойного были напрасны: немного нас тут собралось“» (Там же: 230; Рейнгардт 1905: 453).

Рейнгардт отметил, что на похоронах Добролюбова присутствовало «несколько студентов и дам», но была ли среди них Ольга Сократовна, источники умалчивают.


4–339

… другой же держал <… > енотовую шапку самого, который, в распахнутой шубе – несмотря на мороз, – вынул тетрадь и сердитым наставительным голосом стал читать по ней земляные стихи Добролюбова о честности и смерти. – По воспоминаниям брата Добролюбова Владимира, из выступавших на кладбище «особенно горячо говорил Н. Г. Чернышевский, не заметивший даже, несмотря на довольно сильный мороз, что его енотовая шуба распахнулась и грудь его была совсем открыта» (Добролюбов 1901: I, LXIII). Согласно Рейнгардту, Н. Г. «с большим чувством» прочел «некоторые стихотворения, между прочим: „Я ваш, друзья, хочу быть вашим… “[40] и „Пускай умру, печали мало… “» (Рейнгардт 1905: 453; Стеклов 1928: II, 230), а согласно присутствовавшему на похоронах секретному агенту Третьего отделения – «два довольно длинные стихотворения <… > в весьма либеральном духе написанные, из которых первое оканчивалось словами: „Прости, мой друг, я умираю оттого, что честен был“, а второе словами: „И делал доброе я дело среди царюющего зла“» (Шилов 1926: 92). Агент неточно запомнил совсем не длинное предсмертное «Милый друг, я умираю / Оттого, что был я честен; / Но зато родному краю, / Верно буду я известен. // Милый друг, я умираю, / Но спокоен я душою… / И тебя благословляю: / Шествуй тою же стезею» (Добролюбов 1969: 123), а также концовку стихотворения «Памяти отца»: «На битву жизни вышел смело, / И жизнь свободно потекла… / И делал я благое дело / Среди царюющего зла» (Там же: 94). Набоков отсылает к первому из них.

Енотовая шапка (головной убор, для XIX века не характерный), заменившая банальную енотовую шубу источника, возможно, пришла из рассказа Чехова «Холодная кровь», где есть мимолетная зарисовка странно одетого пассажира на железнодорожной станции: «… на диванчике, обитом серым сукном, сидит какой-то благообразный господин с бакенами, в очках и в енотовой шапке; на нем какая-то странная шубка, очень похожая на женскую, с меховой опушкой, с аксельбантами и с разрезами на рукавах» (Чехов 1974–1982: VIII, 383).


4–340

«Да-с, – закончил Чернышевский, – тут дело не в том, господа, что цензура, кромсавшая его статьи, довела Добролюбова до болезни почек. Для своей славы он сделал довольно. Для себя ему незачем было жить дальше. Людям такого закала и таких стремлений жизнь не дает ничего, кроме жгучей скорби. Честность – вот была его смертельная болезнь»… – Поскольку текст речи Чернышевского над могилой Добролюбова неизвестен, Набоков смонтировал ее предположительную концовку, использовав три источника:

1. Запись в дневнике А. В. Никитенко, процитированная Стекловым: «Мне рассказывали, что третьего дня на похоронах Добролюбова <… > Чернышевский сказал на Волковом кладбище удивительную речь. Темою было, что Добролюбов умер жертвою цензуры, которая обрезывала его статьи и тем довела до болезни почек, а затем и до смерти» (Стеклов 1928: II, 232).

2. Финал некрологической статьи Чернышевского «Н. А. Добролюбов», напечатанной в «Современнике»: «Для своей славы он сделал довольно. Для себя ему незачем было жить дольше. Людям такого закала и таких стремлений жизнь не дает ничего, кроме жгучей скорби…» (Чернышевский 1939–1953: VII, 852).

3. Воспоминания Н. В. Шелгунова, согласно которым Чернышевский сказал: «Добролюбов умер оттого, что был честен» (Шелгунов 1967: 210).


4–341

… указав третье, свободное место, Чернышевский воскликнул: «Нет для него человека в России!» (был: это место вскоре занял Писарев). – Ср.: «Когда опускали гроб Добролюбова в могилу рядом с Белинским, Чернышевский указал на третье свободное место и сказал: „Но нет для него человека в России“. Это третье свободное место подле Белинского и Добролюбова Писарев не занял: его похоронили против Добролюбова, через дорожку» (Там же).


4–342

… в списке будущего конституционного министерства он значился премьер-министром. – Об этом со слов А. Н. Энгельгардта (1832–1893), активного участника революционного движения начала 1860-х годов, сообщал в своих воспоминаниях его сын, историк Н. А. Энгельгардт (1867–1942): «Конспираторы показали отцу <… > список будущего конституционного министерства. Премьер-министром значился Чернышевский» (Энгельгардт 1910: 550).


4–343

Таинственное «что-то», о котором <… > говорит Стеклов и которое в Сибири угасло <… > несомненно было в Чернышевском… – Имеется в виду следующее замечание: «Физически Чернышевский пережил вилюйскую ссылку, но духовно он вышел из нее искалеченным, с надорванными силами и душевным надломом. В отдельности все в нем как будто сохранилось: и ум, и энергия, и революционное настроение; а в целом чего-то уже не хватало, что-то исчезло бесследно, и это что-то было как раз то, что в свое время сделало из него идейного вождя революционного поколения шестидесятых годов» (Стеклов 1928: II, 537).


4–344

«Эта бешеная шайка жаждет крови <… > избавьте нас от Чернышевского…» –  Из анонимного письма, поступившего в Третье отделение (Лемке 1923: 179; Стеклов 1928: II, 357–358).


4–345

«Безлюдие… Россыпи гор… Тьма озер и болот… Недостаток в самых необходимейших вещах… Неисправность почтосодержателей… (Все это) утомляет и гениальное терпение» (так в «Современнике» он выписывал из книги географа Сельского о Якутской области <… >). – Речь идет о статье (не книге!) иркутского краеведа Иллариона Сергеевича Сельского(1808–1861) «Описание дороги от Якутска до Среднеколымска», цитаты из которой приводились в рецензии «Современника» на первую книжку «Записок Сибирского отдела Императорского Русского Географического общества» (СПб., 1856) (Современник. 1856. № 10. Отд. IV. С. 41–47). Автором рецензии долгое время считался Чернышевский (Чернышевский 1906: II, 578; Чернышевский 1939–1953: III, 595), однако, как выяснилось впоследствии, она принадлежала не ему, а А. Н. Пыпину (Боград 1959: 305, 533).


4–346

В России цензурное ведомство возникло раньше литературы. –  Афоризм принадлежит Н. А. Энгельгардту. См.: Энгельгардт 1901: 605, 992; Энгельгардт 1904: 134, 168.


4–347

… в то время, когда власти опасались, например, что «под музыкальными знаками могут быть скрыты злонамеренные сочинения», а посему поручали специальным лицам за хороший оклад заняться расшифрованием нот, Чернышевский в своем журнале <… > делал бешеную рекламу Фейербаху. –  В распоряжении по Московскому цензурному комитету от 15 марта 1851 года указывалось: «Имея в виду опасения, что под знаками нотными могут быть скрыты злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу <… > Главное Управление Цензуры, для предупреждения такого злоупотребления, предоставило Цензурному Комитету, в случаях сомнительных, поручать известным Комитету лицам, знающим музыку, предварительное рассмотрение музыкальных пьес и о вознаграждении их, по мере трудов, входить с особыми представлениями в конце года» (Сборник 1862: 273; Энгельгардт 1901: 179; Энгельгардт 1904: 101; Лемке 1904: 275). Чернышевский начал пропагандировать учение Фейербаха несколько позже, уже после смерти Николая I и ослабления цензуры, в пятой статье «Очерков гоголевского периода» (см.: [4–283]). Однако даже тогда цензура запрещала «вредное» учение материализма, и Чернышевский, не имея возможности ссылаться на Фейербаха, пользовался прозрачными иносказаниями, восхваляя «совершенно новое философское учение», в котором система Гегеля получила «свой смысл и оправдание», «положительную философию», которая сливается с «общею теориею естествоведения и антропологиею», «новый элемент» и т. п. (Чернышевский 1939–1953: III, 179–180).


4–348

Когда в статьях о Гарибальди или Кавуре <… > он с долбящим упорством ставил в скобках чуть ли не после каждой второй фразы: Италия, в Италии, я говорю об Италии, – развращенный уже читатель знал, что речь о России и крестьянском вопросе. –  Прежде всего имеются в виду обзоры современной политики в «Современнике», где Чернышевский часто обсуждал события в Италии, а также его некрологическая статья о графе Камилло Бенсо ди Кавуре (1810–1861), видном итальянском политическом деятеле, первом премьер-министре объединенной Италии (Современник. 1861. № 6. Отд. II. С. 245–262; Чернышевский 1939–1953: VII, 669–684). На тайный смысл этой статьи указал М. Н. Катков, который, обращаясь к Чернышевскому, писал в «Русском вестнике»: «… вы сочинили игру в Кавура и Гарибальди, водевиль, имеющий своим сюжетом прогрессистов крайних и прогрессистов умеренных»