Нередко, особенно зимой, когда поселок пустел, на даче Черновых загорался свет — приезжал кто-нибудь из друзей, и конечно, не один. Знали, что ключи находятся в скворечнике. Скромную просьбу Феликса не оставлять после себя свинарник друзья блюли истово, порой даже чересчур. Толик Збарский даже выкрасил лестницу, что вела на второй этаж. Краска попалась сволочная, сохла медленно, и внезапно заявившаяся на дачу Лиза испачкала дубленку. Поднялся страшный скандал — может быть, чтобы прикрыть собственный нелегальный приезд, как подсказал проницательный Дорман, всем существом невзлюбивший жену Феликса, — и ключи от дачи Лиза отвезла в город. Благо, предусмотрительный Збарский изготовил дубликат. Однако он зарекся что-либо раскрашивать в загородном краале. Приезды на дачу продолжались. Пользовались, как правило, средней комнатой, в которой стояла железная печка, чудом сохранившаяся с далеких блокадных дней. Дед Феликса, профессор математики, получил печку за особые заслуги во время войны. От трех-четырех пригоршней угля печка раскалялась, точно была зла на весь мир. Еще в комнате стояла широкая тахта с обшарпанной обивкой. Сплюснутая от чрезмерных нагрузок, тахта выпростала несколько крученых, ржавых пружин, словно заняла самооборону. Но мало кто обращал внимание на эти ухищрения, и тахта покорялась, тревожа дачную тишину скрипом, стоном и треском возмущенных пружин. Еще имелся стол под клеенкой с картинками из жизни Буратино, весь изрезанный приезжими папами Карло и Мальвинами. Высился торшер с абажуром из грубой дерюги, модной во времена Хрущева. Старый телевизор на больничной тумбе. Настолько старый, что можно было уснуть, прежде чем удастся раскочегарить экран блеклым искаженным изображением. Но звук появлялся сразу, при этом из-за каких-то неполадок звук не менялся, гремел мощно, точно на ипподроме, об «уснуть» не могло быть и речи. Впрочем, на дачу приезжали не для телевизионных вечеров. Подтверждением чему оставались порожние банки консервов, бутылки, коробки и рулоны оберточной бумаги, что пропадали в чреве мусорного бака, стоящего у летней кухни под рифленой крышей.
Все окна прикрывали ставни, лишь два из них отражали стеклами ночь. Тропинка — от калитки и до крыльца — слилась с участком ровным белым одеялом. Снег под ногами похрустывал крахмальным бельем, пахнул свежими огурцами, блестел серпантином, отражая звездный свет. И казался теплым, мягким, точно пена.
Продавливая глубокие следы, Феликс приблизился к скворечнику и запустил руку в оконце. Ключей не было. Хорошая новость — ни света в окнах, ни ключей…
Обернувшись на скрип, он увидел, как Инга вошла в сени — оказывается, дверь была не заперта, — и тотчас по крыльцу вытянулась дорожка электрического света.
Феликс заторопился к дому, поднялся по ступенькам. В стылой прихожей знакомый смоляной запах бревен. На крючке висели шуба и шапка Рафинада. Рядом — связка ключей. Под вешалкой стояло несколько порожних бутылок. Валялось на боку ведро, высунув плоский ледяной язык. Поодаль на полу лежала мыльница с розовым мылом и свернутый тюбик зубной пасты. В металлическом коробе, вперемешку с окурками, тускнел припорошенный снегом уголь с торчащим совком на гнутой железной ручке. И опять порожние бутылки из-под водяры и шампанского.
Феликс задел бутылку мыском сапога. Бутылка крутанулась волчком и, зацепив еще одну, покатилась вместе с ней, издавая звенящий морозный звук. Обитая войлоком дверь отворилась с липким шорохом, Инга высунула голову. В электрическом свете ее светлые волосы казались янтарными.
— Тише… Он спит, — улыбалась Инга. — Живой. Видно, наклюкался, дурачина.
Феликс обмяк. Он чувствовал себя круглым идиотом. Чтобы так попасться! Как он мог допустить такую мысль?! Чтобы Рафинад покончил с собой, или что-нибудь в этом роде… Обида захватила Феликса.
— Вы, Феликс, поезжайте, — продолжала Инга. — Я останусь, приведу его в божеский вид. Спит, дурачок… Как гора с плеч…
Обида и унижение, казалось, даже согнули Феликса. То есть как он должен уехать? Что за беспардонность такая?! Ради чего он как мальчишка гнал в мороз, накручивал опасные заснеженные километры… на собственную дачу?! Обида билась в его сознании, а женщина, что сидела рядом, на расстоянии вытянутой руки, такая желанная, словно стремительно отдаляется куда-то за стены лесного дома со счастливым мерцанием в глазах…
— Это что ж такое?! — прохрипел Феликс. — Отмотал чуть ли не сотню километров, чтобы… чтобы посмотреть, как он дрыхнет, мерзавец?! Да я ему башку отвинчу!
Феликс, не слушая увещеваний, грубо протиснулся в комнату, оттеснив Ингу. Припадая на больную ногу, пересек первую комнату, натыкаясь в темноте на случайные препятствия, и рванул дверь.
Рафинад лежал на животе, отвернувшись лицом к стене, слабый ночник освещал его затылок. Феликс шлепнул пятерней по выключателю, яркий свет окатил ветхую комнатную утварь.
Феликс бросился к тахте, оперся коленом о матрац и, ухватив обеими руками плечи спящего, рванул его на себя. Голова Рафинада запала, словно тряпочная, но в следующее мгновение напряглась, ожила, приподнялась, дрогнули и разлепились ресницы, показывая плывущие со сна глаза.
— Ты что же, так?! — проорал Феликс. — Ты что! Еду за сотню кэмэ… в свой собственный дом, понимаешь, чтобы… ну, не знаю… Безобразие! — вне себя выкрикивал Феликс.
Следом в комнату влетела Инга.
— Феликс, Феликс! — хохотала Инга, отмахиваясь ладонями, словно отгоняя от лица комаров. — Что вы, Феликс?! Радоваться надо, что все в порядке.
— Радоваться?! — онемел от возмущения Феликс, продолжая сжимать плечи Рафинада.
— Ты… ты что? — Глаза Рафинада приняли осмысленное выражение. — Феликс? Что ты меня трясешь? Ты что, офонарел?
— Я офонарел?! — взвыл Феликс. — Я… еду…
— Да слыхал уже, слыхал, — взгляд Рафинада переместился в сторону. — Инга? А ты как… Да перестань ты меня трясти, мудак! — Рафинад вывернул плечи и, выскользнув, шлепнулся на тахту.
— Где, где?! — вопрошал Феликс, совершенно потеряв от гнева нить своих претензий к приятелю.
— Что где, что где?! — Голос Рафинада тоже набирал обороты. — Вот Инга! Вот — я! А это — ты… Что где?
— Где… акции американской компании «Ай-Би-Эм», сукин ты сын?! — вдруг ляпнул Феликс неожиданно даже для себя. — Мне уже всю плешь проели с этими акциями, — и Феликс шлепнул ладонью по своей всамделишной проплешине, которую он старательно зачесывал. И впрямь гнев делает человека смешным.
— Ты что, идиот? — заорал Рафинад. — И с этим вопросом ты приканал в лесную чащобу? Инга, ты видела подобное? — Он взглянул на Ингу, что присела от хохота на табурет. — Где? У Левитанов, вот где! А они еще сидят в Москве, транзитом, у родственников, раздают подарки. На следующей неделе вернутся в Ленинград… Давай лучше выпьем. У меня есть что выпить и закусить… И как вы меня здесь ущучили?
Рафинад сел на тахту, свесив ноги в мятых трикотажных рейтузах и носках. Он старался говорить весело и беззаботно, а глаза тревожно перескакивали с Феликса на Ингу. Выглядел он уныло и потерянно. Как человек в стадии перехода от опьянения к нормальному состоянию. Худые мальчишеские плечи дыбились мослами под фланелевой рубашкой.
— Ну вот что, — проговорил Феликс. — Собирайся, поедем в город.
— Поехали, — кротко согласился Рафинад и посмотрел на Ингу.
Феликс шагнул к печи, тронул ладонью горячий лоснящийся бок, зарыл мысок сапога в уголь, что вывалился из жаровни на поддон.
— Устроите мне тут пожар, — буркнул он. — К чертовой матери! Заберу с собой ключи, хватит! Из-за бутылок уже дома не видно… Поехали, одевайся, — он запахнул низ куртки.
Инга оставила табурет и, приблизившись к Феликсу, положила руки ему на плечи.
— Простите меня, Феликс, я винюсь перед вами. — В синих глазах Инги не унимались смешинки. — Прошу вас, Феликс. Вы умный, хороший, благородный. Гораздо лучше этого типа, — она повела головой в сторону Рафинада. — Обещаю вам, я искуплю свою вину…
— Оставьте, Инга, — Феликс прижал ладонями горячие руки Инги, и было непонятно: то ли он хочет убрать их со своих плеч, то ли, наоборот, прижимает ее руки плотнее. — Куда это годится… Он пропадает целыми днями в напряженное для фирмы время, — Феликс вновь бормотал какую-то чепуху, осознавая, что это чепуха, но так уж его вело, просто напасть какая-то. — Опять же эти акции…
— Да ладно тебе! — вспылил Рафинад, поведение Инги его задело. — Заладил — акции, акции…
— Помолчи! — прикрикнула Инга на Рафинада, не сводя с Феликса глаз.
— Чингиз свалил в Тюмень, торчит там неделями, и ничего, — бухтел Рафинад. — А я не был в подвале день, так…
— Два дня. — Инга продолжала держать руки на плечах Феликса.
— Чингиз там делает деньги! — крикнул Феликс поверх рукава Ингиного пальто, как через забор.
— А я?! Я мало денег дал подвалу? — всерьез возмутился Рафинад.
— Детский сад, детский сад, — приговаривала Инга, не спуская глаз с лица Феликса. — Так вы простили меня, Феликс, простили?
— Простил, простил, — вздохнул Феликс. — Собирайтесь, поехали.
— Нет, нет… Вы езжайте один, Феликс, — проговорила Инга.
— То есть как? — растерялся Феликс. — Почему не вместе? Рафаил же согласен…
— Нет, Феликс, мы останемся. Ненадолго, — глаза Инги улыбались. — Мы вернемся электричкой. Извините, Феликс, так надо.
— Как знаете, — не скрывал обиды Феликс. Обида душила его, стягивала грудь, перехватывала спазмами горло, казалось, он сейчас заплачет. — Во всяком случае… я не могу больше оставлять здесь ключи… Это черт знает что…
— Как же мы запрем дверь? — Инга стянула руки с плеч Феликса, отошла и присела на край тахты.
— Не знаю, — ответил Феликс и добавил с порога: — Захлопните. Там английский замок.
— Не мелочись, Чернов. «Английский замок», — передразнил Рафинад. — Оставь ключи!
— Да пошел ты… — Феликс вывалился в сени, хлопнув дверью.
Инга сцепила пальцы рук и, опустив их вниз, сжала кисти коленями. Рафинад откинулся спиной к стене и смотрел в пространство. Скулы его тощего лица обтянула бледная кожа, сильнее проявляя острые черты. Волосы падали на лоб светлой взъерошенной прядью.