Негляда составил технико-экономическое обоснование. Новый банк ему виделся как акционерное общество открытого типа. Именно здесь Негляда предвидел главное противление отцов учредителей «Кроны» как общества закрытого типа. Они просто не очень, вероятно, разбирались в специфике банковского дела. Их предстояло убедить. Конечно, Негляда их убедит — слишком уж грозно выглядела грядущая инфляция. И это, по мнению Негляды, лишь первые ласточки, то-то еще будет…
А пока вот он должен торчать в приемной и болтать с рыжим спаниелем Тишкой…
Сквозь сон вкрадчиво проникал сигнал дверного звонка. Опять Вася Целлулоидов забыл прихватить ключи? Нет, дважды свои промахи Вася не совершает — вчера он час ждал на улице, пока Чингиз вернется из поликлиники…
Звонок повторился. Нет, это не Целлулоидов.
Чингиз вылез из постели, сунул ноги в шдепанцы и, подойдя к двери, откинул щеколду — он считал ниже своего достоинства спрашивать, кто стоит за дверью, кавказский человек рад гостю…
— Ушел в подполье? — проговорила Татьяна, едва открылась дверь. — И от бабушки ушел, и от дедушки ушел, колобок ты мой.
Чингиз угрюмо молчал. Сколько раз он мысленно подбирал подходящие к такому случаю слова. И, как назло, все вылетели из головы, точно вспугнутые птицы.
— Почему в подполье, — бормотал он, следуя за Татьяной в глубину квартиры. — Снял крышу на год. Живу.
— У меня тебе было плохо.
Татьяна оглядела просторную комнату, решая, куда поставить сумку с продуктами.
— Ты бы сняла пальто, — нехотя предложил Чингиз.
— Ах, да… Не на вокзале ведь, — Татьяна, не выпуская сумку из рук, вернулась в прихожую, она сердилась на себя, ей не хотелось выказывать волнение.
Освобождаясь от верхней одежды, Татьяна мельком взглянула на Чингиза, но промолчала. Лицо Чингиза с впалыми, плохо выбритыми щеками казалось изнуренным.
— Лежал в травме десять дней, в Москве. За науку платил — нечего лезть в политику. Наше дело тихое, коммерческое, — произнес Чингиз.
— Тихое, тихое… Такое тихое, что тебя не видно и не слышно, — усмехнулась Татьяна и поведала, как, разузнав в «Кроне» телефон, позвонила, разговаривала с какой-то женщиной, судя по голосу, немолодой. Женщина дала адрес этой квартиры…
— Разыскиваешь, значит. Ну, проходи в комнату, раз нашла, — посторонился Чингиз, пропуская гостью.
Дневной свет окна упал на ее лицо, проявляя непривычно припухлые губы, бледные пятна на лбу и щеках. Да и в облике ее что-то изменилось, отяжелело, казалось, что Татьяна собирается присесть и выпрямляется, борясь с этим желанием.
— Где у тебя тарелки? Я принесла миноги и копченую рыбу. Ты ведь любишь миноги. Под пиво, — Татьяна извлекла из сумки бутылку пива, оглянулась, разыскивая шкаф с посудой. У стены стояли мужские ботинки. Чингиз не носил ботинки и не любил их. — Ты здесь живешь не один?
— Да. Со мной сотрудник. Временно, пока найдет себе угол.
«Что ей надо от меня? — думал Чингиз, волнение отражалось на лице скованной улыбкой. — Черт бы побрал Балашова с этим телефоном, черт бы побрал хозяйку с этим адресом, черт бы побрал меня с этим знакомством». Чингиз улизнул из комнаты, надо привести себя в порядок, хотя бы умыться. Еще он думал о том, что не испытывает к Татьяне влечения, даже следа тех былых томлений он не испытывал. Возможно, теперешний вид Татьяны не пробуждал желаний, возможно, боязнь предстоящего разговора…
За минуты его отсутствия комната преобразилась. Казалось бы, ничего не изменилось и вместе с тем все стало иначе. И не только от тарелок с едой, маняще расставленных на столе, — такое впечатление, что Татьяна успела перетряхнуть всю его обитель и чуть ли не натереть пол.
— Ох, мы сейчас и поедим с тобой, — Чингиз подсел к столу, решив не торопить события, не «выходить на тропу войны», пусть все идет, как пойдет. В конце концов он никому ничем не обязан. — Как дочка? — Чингиз присел на трехногий дачный табурет.
— Вспоминает тебя, ждет, — ответила Татьяна.
Чингиз поморщился — угораздило его задать вопрос, ответ на который не мог быть иным.
— Некогда. Дела, — промямлил Чингиз. — В Сибирь летал, в командировку. Да и приболел немного.
— Ну позвонить-то можно было. За столько времени, — оборвала Татьяна. — Только не врать!
В зрачках светлых глаз Чингиза мелькнули холодные блестки — что ж, он не будет врать. Татьяна подала вперед плечи и ссутулила спину, сейчас она казалась старше своих лет.
— Где ты раздобыла миноги? — Чингиз переложил на свою тарелку темно-сизую тушку в скользкой кашице соуса, он обожал миноги, особенно маринованные.
— Сосед принес, Федоров. На Неве у каких-то алкашей купил, — Татьяна и себе положила несколько кусочков. — Кстати, Федоров тебя вспоминает, все спрашивает, когда явишься. Должок, говорит, за тобой есть. Обещал ты ему что-то, а что, не рассказывает, тайна, говорит.
— Верно, обещал, — усмехнулся Чингиз. — Он просил пульнуть в него из пистолета.
Татьяна придержала вилку у рта.
— Просил, чтобы я помог ему уйти из жизни этой паскудной. Комнату свою обещал оставить за это, — продолжал Чингиз.
— А ты что… все носишь с собой пистолет? И хвастаешь этим?
— Не в этом дело. Он слышал выстрел, когда твой муженек собирался меня побить… Да ладно тебе, вспомнила.
— Кстати, в последнее время Федоров почти не пьет.
— Вот как? — удивился Чингиз. — Скажи ему, что комната у меня уже есть, пусть другое пообещает…
Телефон прозвонил вероломно и зло, точно пес из подворотни. От неожиданности Чингиз нервно сорвал трубку. Черты его лица напряглись. Он выслушал, бросил трубку на рычаги и взглянул на часы.
— Поболеть не дадут, — буркнул он. — Требуют срочно приехать на фирму. Выслали машину.
— Ого. За вами уже высылают машину? — ехидно бросила Татьяна. — Что ж, я подожду тебя. Надо поговорить.
— Но… сюда придет посторонний мужчина, мой сотрудник.
— Ты еще ревнуешь меня? — И, переждав угрюмое молчание Чингиза, добавила с усмешкой: — Очень ему нужна беременная женщина.
Чингиз отстранил табурет и поднялся. Он метался по комнате, подобно меченосцу, увиливающему в аквариуме от сачка, — лицо заострилось, скулы в напряжении, казалось, прорвут тонкую кожу…
— Многое изменилось, Таня, многое изменилось, — бормотал он. — Дела, понимаешь. Совсем нет времени.
— Ладно, ладно. Не звони, я сама буду звонить, сама буду приходить, — мирно проговорила Татьяна.
Чингиз подбирал разбросанные по комнате вещи, бормоча под нос о том, что надо успеть одеться, машина скоро приедет, а он не готов. Внезапно остановился, не в силах бороться с искушением покончить с изнурительными недомолвками.
— Хочешь сказать, что у тебя будет ребенок? — проговорил он.
— Не у меня, у нас.
Чингиз ждал эту фразу и принял ее как вызов. Зачем ему такое испытание? Да, когда-то он хотел жениться на Татьяне, хотел. Но время прошло. А если бы и поженились, то наверняка бы уже разошлись. Возможно, тогда, в тесной кухне коммунальной квартиры на Пушкарской, алкаш Федоров, сам того не ведая, подвел Чингиза к решению плюнуть на все и растереть. Ведь Федоров знал Татьяну по другой жизни, по той самой повседневной, когда настоящее не упрятано под макияж. Впрочем, дело не в Федорове, просто Чингизу надоело все, что связано было с Пушкарской улицей… Он смотрел в ее глаза, формой похожие на косточки от слив, и голубизна их уже не пронимала Чингиза.
— Что с тобой? — проговорила Татьяна. — Разве я дала тебе повод так вести себя?
— Я не люблю тебя, — выдохнул Чингиз. — Я не люблю тебя, — повторял он, будто спасаясь. — И наверно, никогда не любил…
Татьяна растерялась, сникла, плечи под блузкой проступили, словно две твердые головки от кеглей.
— Но у нас будет ребенок. Я ничего не могу уже сделать.
— Что значит не могу сделать? — перевел дух Чингиз. Главное он уже сказал, перешел черту, взобрался на гору, теперь предстоял спуск. — Нужны деньги, я дам.
— Дашь деньги? А хватит у тебя?
— Сколько надо — дам. — Чингизу не верилось, что так легко все обходится. — Сколько надо — дам, — повторил он со значением. — И даже больше…
— Ну и дурень ты, Чингиз. Натолкал мне своих ублюдков и хотел, блин, откупиться? — Татьяна неуловимой паузой делила слова. — Ты сломал мне жизнь, — Татьяна ребром вилки разрезала миногу пополам и проговорила: — Ты сломал мне жизнь, — она вновь разделила половинки пополам. — Ты сломал мне жизнь, и я не знаю, как жить дальше, я тебя любила. Первый раз в жизни любила… Понимаешь, если бы ты полюбил другую, но так, без причин…
— Ну… а если я полюбил другую?
— Другую полюбил? — Татьяна прильнула спиной к боковине шкафа. — Врешь ведь. По тону, глазам вижу — врешь!
Чингиз вышел на кухню, прихватив брюки. С чего это вдруг он срочно понадобился Феликсу? Еще утром по телефону они условились, что Чингиз пробудет дома день-два, а неотложные вопросы постарается решить по телефону. И кстати, в два часа он ждал Балашова с пресс-релизом последних двух торгов на бирже…
Чингиз стянул рейтузы и приготовился было надеть брюки, как дверь кухни распахнулась.
— Врешь ведь все! — Татьяна подбоченилась, словно поддерживала себя за талию. — Врешь!
— Ну вру, вру, — отмахнулся Чингиз. — Дай одеться, сейчас машина придет.
— Врешь ведь, да?! Почему?
— Слушай, отвяжись, дай одеться. Стою в трусах, как дурак, мерзну.
— Что у тебя там мерзнет? А?! — Татьяна игриво, но цепко потянула резинку трусов к себе и вниз. — Что там у тебя мерзнет? Может, согреем?
Чингиз ударил Татьяну по руке. Сильно, зло. Татьяна скривилась — то ли от боли, то ли от неожиданности.
— Не лезь, я не шучу, — буркнул Чингиз.
— Спятил, блин, по самой косточке стукнул. — Татьяна в гневе вырвала у Чингиза брюки и отшвырнула прочь. — Ударь, ударь меня еще, подлец!
— Слушай, кто тебя звал? Уходи! — Чингиз выхватил брюки из мойки. Но не успел — одна штанина попала в воду, что скопилась в засоренной чаше. — Что ты сделала? Что ты хулиганишь?