и плохо, полный атас… Поглядите, тот молодой человек, что идет в нашу сторону… Угадайте, кто с ним рядом — жена или надомница?
Феликс всем корпусом развернулся в сторону, в которую указывал Платов.
— Надомница, — уверенно проговорил он и добавил навстречу Чингизу: — Познакомьтесь, Виктор Степанович, один из отцов учредителей «Кроны» — Чингиз Григорьевич Джасоев.
Платов засмеялся, смущенный таким оборотом, и протянул широкую мягкую ладонь.
— Наш новый руководитель внешнеэкономического отдела, — Феликс представил Платова. — Вместо заживо забытого Геннадия Власова.
— Не понял, — проговорят Платов.
— Отдельная история, — бросил Феликс. — Расскажу потом.
Актриса из массовки шумного фильма «Такси-блюз», поджав губы, стояла позади Чингиза Джасоева. Привыкшая к вниманию со стороны мужчин, она сейчас стояла забытая, и высокомерно-жалкое выражение кукольного лица сменилось обидой. Она повернулась и пошла прочь, по-балетному выворачивая ступни длинных ног, сглаженных в бедра.
— Эй! — крикнул ей вслед Чингиз. — Ты куда? Оставайся, я дам гарантии, — и, ругнувшись, махнул рукой и пробормотал: — Иди куда хочешь!
— Какие гарантии? — спросил Феликс.
— Хотел увезти ее к себе домой. Упиралась. Требовала гарантии. Давал ей честное осетинское слово. Говорит, это не гарантия.
— А какая на сегодня котировка этих гарантий, товарищ биржевик? — ехидно спросил Феликс.
— Думаю, такой контрагент, как та девица, принимает гарантии не меньше, чем за треху, — вмешался Платов.
Чингиз обиделся, он расценил замечание нового шефа отдела зарубежных связей как укор своему вкусу, а люди острее чувствуют обиду, когда ставится под сомнение их вкус. Что угодно, только не вкус… Он хотел достойно ответить Платову, но ничего не знал об этом человеке с широким лицом и плоским вздорным йосиком.
— Придется смазать маслом стены кабинета в отделе маркетинга, — проговорил Чингиз, глядя во влажные глаза Платова. — Иначе вам в кабинет не протиснуться, — Чингиз был раздосадован и недоволен собой, говорил глупости.
На то были причины. Он и ушел из-за стола, пользуясь тем, что вдруг появилась эта артистка из массовки. Чингиз понимал, что дальнейший разговор с Феликсом положения не изменит, денег на развитие сибирского филиала пока нет. Кто знал, что так возрастут в цене стройматериалы? Буквально за последний месяц. Хорошо, успели достроить магазин на Московском шоссе, можно начинать продажу товаров, что скопились на складе, надо быстрее освобождать деньги, пускать их в оборот…
— Чего ты злишься? — Феликс подсел к Чингизу. — Есть идея. Давай поищем партнера. В пай. Процентов на сорок. Может, совместно и потянем твой сибирский комбинат, — Феликс снизил голос и проговорил: — Здесь Женька Нефедов. Ты просил показать, если Женька появится. Так он здесь.
Чингиз вскинул голову и посмотрел в сторону, куда повел глазами Феликс. Однако он увидел, как из зала выходят зрители. И среди них шли Рафинад и Инга. И Феликс тоже заметил Рафинада. Тот шел, вглядываясь в нумерацию столиков. Инга в зеленом костюме с крупными пуговицами выглядела обворожительно. Многие провожали ее взглядами.
Феликс чувствовал, как колотится сердце, отдаваясь в горле глухими толчками. И еще он почувствовал, что сейчас должно произойти нечто такое, что разведет его и близких ему людей по разным углам. И он ничего не может поделать, как ничего не поделаешь с морской воронкой, надо лишь собраться с духом и нырнуть в ее манящую ужасом глубину в надежде на центробежные силы, которые, Бог даст, отшвырнут тебя с той же мощью, как и втягивают.
Пробормотав невнятное, Платов поплелся в сторону бара, стараясь контролировать свои неверные шаги. Да и не до Платова было сейчас Феликсу — к нему приближалась Инга… и Рафинад. Отличный костюм, светлый в крапинку, сидел на Рафинаде изящно и точно, подчеркивая фигуру, а черный свитер тонкой вязки оттенял бледность лица. Рафинад сейчас был красив и, казалось, более высок, чем обычно.
Приметив издали своих, Рафинад улыбнулся, что-то сказал Инге и пропустил ее вперед, явно гордясь своей спутницей, в то же время подразнивая ею приятелей. Хвастовство женщиной не менее острое чувство, чем обладание, придающее мужчине сознание собственной неординарности. И Рафинад не был исключением, о чем свидетельствовал сейчас его рот, растянутый до ушей…
Отсалютовав победно сжатым кулаком, он выдвинул стул и усадил Ингу. Нагнулся к Чингизу и проговорил, приглушив голос:
— Между прочим, я заметил здесь человека, которым ты весьма интересовался.
— Я Чингиза уже предупредил, — буркнул Феликс.
— Да, да, — встрепенулся Чингиз. — Хочу знать, как он выглядит, — и, встав из-за стола, направился следом за Рафинадом.
— Куда они? — спросила Инга.
— На охоту. Или на разведку. — Феликс и впрямь понятия не имел о том, что задумал Чингиз. Да и не очень стремился узнать: ему не хотелось влезать в эту историю с «Катраном», не по рангу. — Сейчас они вернутся. — Феликс смотрел на Ингу медленным взглядом хмельных, уплывающих глаз. — Вы сегодня необыкновенно хороши.
— Пожалуй, — дерзко ответила Инга, она была сегодня в том состоянии, когда костюм на тебе точно собственная кожа, когда руки источают тепло, а каждая черточка лица лучится приветливо и умиротворенно…
— Я рад вас видеть. — Феликс прятался за свое хмельное состояние, словно ребенок за юбку матери.
Он сейчас казался беззащитным и робким. В то же время его не покидала обида, зароненная тогда, на даче. И. сейчас обида в нем состязалась с благодушием.
— Я тоже вам рада, — Инга улыбалась, показывая восхитительные зубы. Вот зубы у нее были красивые, не придерешься. — Очень рада, — повторила она.
— Какое нежное признание, — Феликс игриво погрозил пальцем. — Таким признанием когда-то вы увлекли меня в ночное путешествие. Я поверил в неотвратимость мистических предсказаний на кефире… Но все это чушь! Вы еще предсказывали мне тихое семейное счастье. Черта с два! Вот уже сколько времени я не появляюсь дома, живу у матери.
— Живете у мамы? Значит, вернетесь, — улыбнулась Инга. — Те, кто уходит от жены к маме, обычно возвращаются обратно.
— Вот еще! — Феликс вновь подумал, что Инга играет с ним, точно с мальчишкой, влюбленным в нее и бессильным. Как тогда, на даче. Обида сгущала хмель. И контуры лица Инги — нежного, влекущего — на мгновение заколебались, словно язычок горящей свечи…
— Послушайте, — лихорадочно прошептал Феликс. — Вы обещали мне свою благосклонность. Тогда, на даче. Я помню, я хорошо помню. За то, что я доверился вам, поехал в зимнюю ночь, вы винились тогда. И обещали благосклонность.
Инга не мигая смотрела на Феликса, она растерялась.
— Так что же вы хотите?
— Уйдем отсюда. Сейчас же… Прошу вас… Он не для вас, поверьте. Он все равно вас не оценит, он перешагнет через вас, как это делал не однажды, — казалось, слова не подчинились разуму, слова Феликса мелькали и сгорали, точно искры от круга точильщика, что поднес к кремню металлический предмет. — Прошу вас, идемте. Прямо сейчас! — Феликс поднялся и протянул обе руки.
— Вы… вы пьяны, Феликс, — все более терялась Инга. Их некоторая отдаленность заставляла Феликса усилить голос. Инге этого не хотелось, и так уже обращают внимание. — Вы не понимаете, что говорите! — Инга поднялась.
— Вы не любите его, — Феликс сжал ее плечи.
— Вот еще, — нахмурилась Инга. — Ошибаетесь. Я полюбила его. Не здесь и не вам об этом говорить.
— Почему не мне? — оскорбленно вопросил Феликс. — Я хорошо его знаю. Он видит в вас только…
— Говорите, говорите. Что вы умолкли? — нервно произнесла Инга. — Кого он во мне видит?
Феликс боролся с искушением сказать открыто все, что думал.
— Я вам дам больше, клянусь вам, гораздо больше, — уклонялся он от ответа, приблизив лицо к белому открытому лбу Инги.
Влечение к женщине, доступной другому, нередко толкает на самое изощренное безрассудство, которое долго потом изнуряет душу искренним сожалением. Но в этот момент безрассудство владело Феликсом, распаляя и без того хмельное сознание… Он произносил еще какие-то слова, не обращая внимания на любопытные взгляды близстоящих людей…
Инга оглядывалась. Ее удивляло и злило отсутствие Рафаила. Искушенная в коварстве со стороны мужчин, Инга вдруг прониклась мыслью — а не сыграл ли с ней шутку Рафаил?! Какого черта он пропал в толпе, не возвращается так долго. Казалось, прошла вечность с тех пор, как Рафаил исчез с Чингизом…
— Что вы говорите, Феликс? — Глаза Инги больше не мерцали умиротворением, в них проснулись синие искры гнева. — Я жена ему, Феликс, жена.
Феликс сбросил вниз руки и опустил плечи.
— Жена?! Ты? — с каким-то трезвым и гадливым изумлением проговорил Феликс. — Ты? И жена!
Инга схватила со стола бокал с вином и, чуть отступив, плеснула в Феликса.
Швырнула бокал на пол. Звон разбитого стекла заставил Ингу броситься прочь из фойе и дальше вниз по лестнице…
Фабричная стена перед окном заслоняла комнату от остального мира. Инга привыкла к этой каменной занавеси, в ее постоянной тени она чувствовала себя спокойно и торжественно, как перед спектаклем. Даже в самую злую метель снег за окном падал ровно, как в театре. Когда Инга покидала свою комнату, вливалась в суету города, ей казалось, что поднялся занавес и начинается спектакль, в котором она и зритель и актриса одновременно…
Инга настороженно поглядывала на телефон. Можно было его отключить, но тогда Рафаил наверняка прикатит сюда сам. Впрочем, не исключено, что он и так прикатит, хоть Инга и заставила дать слово, что он угомонится и ляжет спать. А в ушах ее продолжал звучать просящий покорный голос. Как Инга могла подумать, что рн покинул ее в Доме кино, желая пошутить?! Они с Чингизом искали одного человека, но так и не нашли… Инга спросила о Феликсе. Как бы невзначай. Рафаил о нем ничего не знал — Феликс не то уехал домой, не то свалил в какую-то компанию…
Нет, отключать телефон нельзя: вдруг кто-нибудь из соседей вздумает позвонить? Поднимется скандал, телефон-то общий, один на всю квартиру. Соседи и так на нее злы: которое дежурство пропускает, не убирает квартиру: то уезжала в Ригу, то вообще съехала, жила на площади Труда, у Рафаила.