Сулейман сразу и не сообразил — так все казалось неожиданно и неправдоподобно.
— Рафик?! — произнес он через изумленную паузу. — Клянусь мамой, это Рафик! — Сулейман переводил растерянный взгляд с Рафинада на Ингу и обратно. — Рафик, да?
— Да, это Рафаил, — Инга уже овладела собой. — Мой муж… И в этом больше всех виноват ты, Сулейманчик.
— Почему я, почему я? — еще пуще терялся Сулейман.
Последний раз он так растерялся в Турции, на таможне, когда вместо «схваченного» лейтенанта появился незнакомый майор с твердым намерением препроводить в тюрьму сутенера, подрывающего своим товаром нравственные устои страны Золотого полумесяца. Конфликт «хозяин» погасил, но бедолаге Сулейману пришлось провести в измирской каталажке почти двое суток на лепешках, финиках и воде.
— Как поживает Саша? — не удержался Рафинад. — Все учит детей играть на скрипке? Или вы распрощались с тем беднягой гомосеком?
— Не понимаю, — бунтовал Сулейман. — Приходил ко мне, просил взять в дело… Ты что, знал Ингу?
— Долго объяснять, дорогой, — Рафинад распахнул шкаф, достал бутылку коньяку. — Выпьем за мою жену.
— Я за рулем. Но немного можно, — понуро проговорил Сулейман. — Ну и новость… Слушай, Инга, ты ведь работала в больнице.
— Ушла, — ответила Инга. На самом деле она ушла в очередной отпуск. В больнице надеялись, что Инга одумается и вернется в свою биохимическую лабораторию. — С чем пожаловал, Сулейманчик? Так ты мне и не сказал по телефону.
Сулейман поставил сумку на соседний стул, зыркнул на Рафинада и расстегнул пальто. Вытащил платок, вытер взмокший лоб, еще раз огляделся и притих, точно уснул.
— Ты пришел показать свой носовой платок? — не удержалась Инга.
— Я пришел отдать тебе деньги, — вымолвил Сулейман и положил конверт на край стола, затем протянул Инге пластиковую сумку. — Еще привез подарок от девочек.
— Тем более есть повод выпить, — Рафинад откупорил бутылку. Он вспомнил фотографии трех девиц-легионерок, завербованных Ингой на работу в Турцию. Он выстроил в ряд рюмки. Коньяк вкусно плескался, наполняя стеклянное лоно.
Инга вытянула из сумки роскошный голубой свитер с узорными блестками. На стены комнаты выпорхнули бабочки.
— Какая прелесть! — восторженно воскликнула Инга. — Просто мечта. А это что? — Дно сумки оттягивал тяжелый сверток.
— Подарок, — потупился Сулейман. — От меня.
Из развернутого свертка на стол посыпались яркие украшения и парфюмерная мелочевка: тушь, лаки, помада.
Инга бросила на Рафинада смешливый взгляд, наклонилась и поцеловала Сулеймана в щеку.
Приход Сулеймана не был для нее сюрпризом, наоборот, Инга ждала его, договаривалась по телефону, а вот появление Рафинада в магазине оказалось совершенно неожиданным — у Рафинада планировались сегодня деловые переговоры, и вдруг явился — непривычно мрачный и молчаливый.
Сулейман никак не мог прийти в себя. Он переводил взгляд своих словно обугленных глаз с Инги и Рафинада на стены кабинета, увешанные яркими плакатами, и вздохнул, словно усталый ослик под кожаной попоной.
— Слушай, а контракт? — пересилил себя Сулейман.
Инга прикладывала к синему рабочему халату бижутерию. Броши сверкали, как ордена.
— Свободу рабам! — Инга разглядывала в стекле окна свое отражение.
— С нами не шутят, дорогая, — произнес Сулейман и бросил косой взгляд на Рафинада.
Рыжая кошка вышла из-под стола, вытянула передние лапы, потянулась, широко зевнула, показывая всем рисовые зубы, и, приблизившись к Сулейману, принялась тереться о подол его кожаного плаща;
— Ах, Сулейман, ты такой чумазый, а кошка не знает, — Инга погладила гостя по жестким прямым волосам. — И давно голову не мыл. Все дела, дела…
Сулейман резким движением подался в сторону, и рука Инги упала ему на плечо.
Сулейман прикрыл ее широкой смуглой ладонью и проговорил:
— Не надо шутить с нами, Инга. Контракт есть контракт. Не от меня это зависит. Ты получила, деньги и должна отработать.
— А что иначе? — произнес Рафинад.
— Я не с тобой разговариваю, — казалось, Сулейман обрадовался вмешательству Рафинада.
— Она моя жена.
— Поэтому ты и ответишь за нее, — голос Сулеймана звучал со значением.
Рафинад резво поднялся с кресла и, отодвинув ногой кошку, наклонился к Сулейману, приблизив лицо к его носатой физиономии.
— Сулейман, голубчик, давайте потянем барана. Как тогда, у вас дома, под судейством голубого гея Саши-пидора. Перетянете — Инга и дальше будет вербовать питерских блядей для турецких хорьков. Не перетянете — смотаетесь отсюда без прощального банкета. Хотя видит Бог, я к вам настроен дружески. И были вы мне милы тогда, на улице Трефолева. — Манера говорить — барская, вальяжная — звучала в голосе Рафинада устало, без привычной дерзкой интонации.
Инга подобрала тугой конверт, что принес Сулейман, покачала на ладони, проникаясь значительностью содержимого.
— Не переплатили? — Она подмигнула Сулейману озорным синим глазом. — Люблю деньги… А что это вы, Рафаил Наумович, так легко решаете мою судьбу? Какого-то барана собираетесь тянуть… Может быть, этот конверт мне милей вашего магазина с его дурацкими компьютерами.
Сулейман поддакнул, кивнул черноволосой башкой и лукаво посмотрел на Рафинада — не слишком ли тот поспешил, женившись на Инге.
— Конечно, конечно, — залопотал Сулейман, радуясь поддержке. — Живое дело, большие деньги, новые друзья, красивая жизнь, — торопился он, подобно своим землякам, зазывающим покупателей на рынке. — А тут я чуть не утонул, пока искал кабинет… Ты сам, Рафик, интересовался этим делом, вспомни!
Рафинад оттолкнулся от спинки стула, на котором сидел Сулейман, и прошелся по кабинету легкой походкой, сунув руки в карманы.
— Я и сейчас интересуюсь, — проговорил он.
— Не понял, — обернулся Сулейман.
— Вы хотели заняться своим бизнесом сами, без посредников.
— Не пришло время, дорогой, — вздохнул Сулейман. — В Турции из-за наших девочек мечети уже не видно — кругом блондинки. Турчанки демонстрации устраивают, во всех газетах пишут.
— При чем здесь берег турецкий? — проговорил Рафинад. — Я имею в виду родные северные берега.
— Оставь, Рафаил! — воскликнула Инга. — Я думала об этом. В твоих руках сейчас нормальный законопослушный бизнес. Он имеет перспективу, а эта… «Крона-интим» не российский бизнес, не привьется он в России, хоть тресни. А если как-то и проявится — не твой это бизнес.
— Почему? — уязвленно произнес Рафинад.
— Ты слишком сентиментален, а это жесткий бизнес. Он не для твоей нации.
— Что?! — Рафинад набычился и посмотрел на Ингу, словно поверх очков.
— Не для твоей нации, говорю, — спокойно повторила Инга. — Не для евреев.
— Ха! — воскликнул Сулейман. — А кто мой хозяин, интересно? Половину Турции в постель уложил. Еврей. Правда, грузинский.
— Видишь! — победнсг подхватил Рафинад. — И наши на что-то способны. Не только заниматься скрипкой, шахматами и чужими зубами.
— И еще скандалом на всю площадь Труда, — не выдержала Инга.
— Простите! Ты имеешь в виду мою маму? — с подковыром вопросил Рафинад. — Так она, как тебе известно, как раз православная. Из Вологодской области, между прочим. И отец у нее был секретарем райкома и антисемит, только меня из всего отцовского рода и признавал. Так что мать у меня из чистых.
— Значит, объевреилась. Набралась от мужа своего, стоматолога, — Инга засмеялась. — И не смотри на меня, как баран на новые ворота. Ты еще не такое от меня услышишь, так что права Галина Олеговна — тебе еще надо крепко подумать.
— А если я тебя вздую пару раз — все станет на место, — с лукавой серьезностью произнес Рафинад.
— Что?! — Инга изумленно округлила глаза.
— Говорю: вздую тебя пару раз, и все станет на место… Мой папаша-стоматолог долгие годы смотрел в раскрытые рты своих пациентов и вовремя не обратил внимание на раскрытый рот дражайшей половины, — все так же ухмылялся Рафинад. — Теперь он стар и равнодушен. И наверняка о многом жалеет. Не хочу повторять его ошибок.
Инга молчала. Слова Рафинада, а главное, тон, каким они были сказаны, казалось, вдруг обесточили энергичную ее натуру: что еще может ляпнуть Рафаил, никак ей не привыкнуть к его поведению.
— У Рафика плохое настроение, — сказала Инга.
— Тебе Чингиз подножку подставил? — вдруг проговорил Сулейман, в упор взглянув на Рафинада. — Я тебе тогда сказал: Чингиз на что угодно пойдет. Я егб с детского сада знаю.
— Да, я помню, — кивнул Рафинад. — Ты ходил в группу для бедных детей, он для богатых…
— Не в этом дело, — отмахнулся Сулейман. — Когда мы играли во дворе, он забивал в альчики свинец, чтобы вставал, как у солдата. И замазывал свинец мелом для маскировки. Альчики, знаешь? Бараньи кости.
Рафинад нетерпеливо передернул плечами — не обсуждать же ему с Сулейманом свои заботы. Да и приехал он сюда, в магазин на Московском шоссе, в бодром расположении духа, без уныния. Настроение испортилось с появлением сутенера с крупными ослиными зубами…
После встречи на улице Трефолева, в квартире ласкового педика Саши, прошло много времени, и горечь от полученной тогда информации как-то растворилась в памяти Рафинада. И вдруг он появляется — живой свидетель, этот носатый сутенер — с подарками, с правами, закрепленными контрактом. Было от чего испортиться настроению. В конце концов Инга являлась для Сулеймана не статисткой-надомницей. Инга, можно сказать, исполняла обязанности инспектора отдела кадров — должность штучная, вполне достойная. А судя по голубой кофте с блестками, девочки-статистки были вполне довольны судьбой, которую определила для них кадровичка. Но все равно Рафинад ощущал сейчас сплошную мерзопакостность. Душа его не парила, как обычно в присутствии Инги, а кувыркалась и падала. О чем нельзя было сказать еще два часа назад, когда он затевал «деловую интрижку» с директором универсама в Купчине, выставленного на аукцион…
Все началось со старика Левитана, того самого, который привез из-за океана акции американской компьютерной компании. Дело складывалось так. В записке, приложенной к конверту, Левитан-младший, бывший силовой циркач, сообщал, что посылает с отцом маленький сувенир — косметичку для любимой своей певицы, исполнительницы русских романсов Галины Олеговны. Что, естественно, весьма заинтриговало Галину Олеговну… Рафинаду ничего не оставалось, как позвонить тертому старику Левитану. «Вы будете смеяться, — ответил старик, поняв наконец о чем речь, — но эту чепуху я отдал одной даме. Хотите знать, как это произошло? Когда я раздал все подарки, чтобы они провалились, так осталась та ничтожная косметичка. И в тот момент пришла дама за последней посылкой. Я пожаловался ей на головную боль с ничейной косметичкой. Тогда она сказала: чтобы у вас, Моисей Семенович, не болела голова, я возьму косметичку себе, и дело с концом. Значит, это был подарок для вашей мамаши?» — «Да, — железно ответил Рафинад. — Почему у вас не разболелась голова, когда я был у вас?» — «Вы шутите, — серьезно ответил старик Левитан. — Голова не болит по заказу. Но я вам сообщу телефон этой особы, чтобы ей было пусто. Звоните, требуйте вещь. Хотите, я вам дам рекомендательное письмо? Или сам ей позвоню…» Нередко случайность оборачивается совершенно неожиданным образом. Особа, которая помогла старику Левитану избавиться от головной боли, ведала крупным продовольственным универсамом в Купчине. Грязным, запущенным, с хмурыми продавцами в застиранных халатах, с пустыми полками. В довершение ко всему, в двух из пяти огромных витринных окнах вместо стекол наждачно зияла толстая фанера. Рафинад явился в магазин к часу. Оплывшая тетка в тренировочных рейтузах и майке, опираясь на швабру, крикнула: «Обед!» — чем вызвала некоторое удивление у Рафинада — судя по ассортименту магазина, обедать персоналу было решительно нечем. Рафинад не стал спорить, обогнул магазин и через служебный вход поднялся на второй этаж. Заведующая сидела в кабинете и ела яйцо. Маленькой ложечкой она шкрябала в скорлупе, придерживая ее пальцами, взятыми в золотые кольца. Толстая цепь из какого-то белого сплава выпячивала крупные малиновые камни, цепь свисала с ее шеи на пышную грудь в ро