— Вздуть женщину — истинно мужское занятие, определенное самой природой, — пытался пошутить Рафинад.
— Спасибо, присутствовал Сулейман, — не поддалась на шутку Инга. — Я бы вернула тебе это слово с лихвой. Не хотелось заводиться при посторонних. Ишь ты! Он собирается меня вздуть… Может быть, матери твоей это бы и не помешало, но мы с ней люди разные. Я эта самая… как по-вашему? Шикса! А она порядочная женщина… И вообще, ты мне мешаешь, у меня много работы, полдня ушло неизвестно на что.
Рафинад лениво поднялся. Казалось, он не торопится покинуть укромный кабинет, движения его были размеренные, неспешные, с ленцой… Снял с вешалки куртку, высматривая что-то в мудреном крое со множеством рифленых замочков на многочисленных карманах. Куртку ему подарила Инга.
— Куда ты поедешь после работы? К себе или ко мне? — спросил Рафинад.
— К тебе. У меня отключили горячую воду, ремонт. Хочу помыть голову… Зачем ты приехал на шоссе, так и не сказал.
Рафинад присел, накрыл курткой колени. Он смотрел, как Инга жестким веником сметает осколки рюмки в совок, разгоняя в плотном воздухе коньячный дух. Инга с вывертом, через плечо, оглядела Рафинада.
— Я получил сертификат новой партии товаров из Германии, — проговорил Рафинад. — Два контейнера с дамской верхней одеждой.
— И с этой вестью ты спешил сюда, на шоссе?
— Нет. Меня беспокоит поведение Чингиза. Да и Феликса… Каждый из них, мне кажется, приступает к какой-то своей игре. Феликса я еще как-то понимаю, затея с «Кроной-банком» смутила его покой. А вот с Чингизом…
— Что с Чингизом? — Инга оставила веник и выпрямилась.
— Понимаешь… Вольно или невольно он вяжет «Крону» с какой-то теневой фирмой. Или он имеет свой интерес, или не понимает, куда это может привести. И я очень обеспокоен, — Рафинад бросил куртку на соседний стул с намерением обстоятельно обсудить с Ингой ситуацию…
Из ванной комнаты пробивался ровный рокот — сильные водяные стрелы колошматили клеенку.
Бывшая солистка Ленконцерта Галина Пястная топталась по паркету коридора перед глухой дверью.
— Человек стоит под душем битый час. Кого можно мыть целый час? Слона?! Или она там стирает? — задыхалась от гнева Галина Олеговна.
Признаться, Галина Олеговна хотела наладить отношения со снохой. Но если раньше при виде Инги в памяти звучал кавказский акцент, зовущий к телефону Ингу «для дэла», то сейчас, по истечении времени, какой-то бес вселялся в Галину Олеговну. Успокаивало лишь то, что Рафик и Инга еще не записаны. А может быть, записались, но скрывают? Начать с того, что Галина Олеговна не находила в своей снохе особых качеств — ну славная, ну неглупая, но чтобы так, сразу в жены?! Такой Рафаил, такой мальчик… и такой вкус! Какая-то лаборантка биохимической лаборатории. Что она там делает? Крутит чужую мочу! Муж — стоматолог Дорман — пытался просветить бывшую исполнительницу народных песен и романсов: «Какая моча? Она работает с мочевиной. А это не одно и то же. Она занимается холестерином и протромбином. Это высший пилотаж лабораторных исследований!» Стоматолог пытался поднять сноху в глазах свекрови, если уж этот балбес выбрал себе такую жену. Но пустое, Галина Олеговна зверела. Она подозревала, что и ее муж Наум такой же сластолюбец, — ему просто приглянулась молодая и свежая девица. Никакие уверения и клятвы не помогали — Наум Соломонович оказался под колпаком…
Временами Галина Олеговна прекращала свои метания по коридору. Тогда к гулу воды присоединялся высокий посвист ротора бормашины — стоматолог принимал в кабинете пациента.
«И этот еще мужлан! Будто пришел не к врачу, а в кабак!» Галина Олеговна сняла с бронзового рыцаря шляпу пациента, перенесла на вешалку. Ее часто раздражали пациенты мужа — приходят с улицы чужие люди, ведут себя, как находят нужным, считая, что за все платят. Но что делать, без приватных заработков не прожить — цены дикие, на картошку подняли до восьми рублей, правда, на рынках, а в магазинах на продукты страшно смотреть, одно гнилье, словно решили вывести народ на язву желудка или на что-нибудь похуже…
Скворчанье ключа в замке отвлекло Галину Олеговну от гневных мыслей, она смотрела на входную дверь в ожидании сына.
— Инга дома? — спросил Рафинад, едва переступив порог, а взгляд уже отметил на вешалке вишневый плащ Инги.
— Дома, дома, — пробурчала Галина Олеговна. — Нет чтобы подойти к матери, поцеловать.
— Руки грязные, извини. Колесо пришлось менять, на гвоздь напоролся, — Рафинад тронул губами вялую, как поролон, шею матери. — Сейчас помоюсь…
— Помоешься?! — злорадно перебила Галина Олеговна. — Попробуй. Ванная комната в руках фараона.
— Не понимаю.
— Она купает слона. Или стирает. Час я не могу проникнуть в свою же ванную.
— В свою же ванную, — раздраженно повторил Рафинад и посмотрел на перепачканные руки.
Где он подхватил этот несчастный гвоздь, не понятно, только обнаружил на Исаакиевской площади. Пришлось менять колесо среди потока автомобилей. С непривычки делал это неловко, долго, сам себе был противен.
— Ополосни руки на кухне, — сжалилась мать. — Нужен тебе этот автомобиль, — но в душе она была довольна: автомобиль реально доказывал, что сын занимается не пустыми делами. Подозревала, что и деньги водились у него немалые, судя по продуктам, которые Рафаил каждую неделю забрасывал в дом: парное мясо, фрукты, рыбу, деликатесы, что появились на рынках по бешеным ценам. А французские духи? Из магазина «Ланком», на Невском? К магазину тому и подойти страшно, толпа, милиция. А вот подарил к Новому году полный набор: духи, одеколон, крем, лосьон. В дивной упаковке.
Представить только, какие подарки он делает своей «красотке-кабаре», от нее за версту несет «Шанелью № 5»…
Рафинад смыл колесную грязь и вернулся в прихожую переодеться.
Дверь кабинета отца отворилась и выпустила пациента — управляющего Выборгским банком Негляду.
— Кого я вижу?! Павел Зосимович! — Рафинад вскинул влажные руки. — Извините, руки не подам, сохну.
— Что, полотенца нет? — буркнул папаша Дорман, выглянувший из-за могучей запорожской спины своего пациента.
— Он мыл руки на кухне, — вставила Галина Олеговна, улыбаясь пациенту одной из самых обворожительных улыбок, разработанных в недрах Ленконцерта.
— Пустяки, — пробормотал Негляда. — Добрый вечер, Рафаил Наумович.
Казалось, высокий потолок прихожей сник, а стены сдвинулись от громоздкой фигуры управляющего банком. Появление Рафинада чем-то смутило Негляду.
— Вот! — кивнул он на репродукцию картины художника Брюллова «Гибель Помпеи». — Я тоже чуть не погиб, специально приехал из Выборга. Вы волшебник, Наум Соломонович.
Дорман-старший хихикнул и пожал плечами, мол, что есть, то есть, я и впрямь прекрасный врач.
Негляда посадил шляпу на сивый затылок, снял с крючка плащ, изловчившись, продел руку в рукав. Того и гляди, заденет рыцарей с канделябрами, которые охраняли покой квартиры дантиста.
— Позвольте, Павел Зосимович, — пропел Рафинад. — Вы гость… — он подхватил второй рукав и поднес к руке банкира, что вслепую елозила за спиной.
— Хорошо иметь детей, а хороших детей — еще лучше, — благодарно проговорил Негляда.
Папаша Дорман неопределенно вскинул глаза к потолку, а Галина Олеговна заметила, что для посторонних все дети хороши, или что-то в этом духе.
— Я подвезу вас, Павел Зосимович, — вдохновенно предложил Рафинад. — Зачем вам делать крюк в метро, с пересадкой! Я доставлю вас на Финляндский вокзал напрямую.
— Что вы, Рафаил Наумович, такие заморочки, — Негляда продевал пуговицы в растянутые петли. — Такой сервис… Конечно, на машине по набережной до вокзала рукой подать, но…
— Решено и подписано, Павел Зосимович! — отрезал Рафинад, нашаривая в кармане куртки ключ от зажигания…
Едва зажегся желтый свет, Рафинад тронул автомобиль, сворачивая к набережной Красного Флота.
— Подумать только, еще минута, и мы могли с вами разминуться, — боковым зрением Рафинад видел пеликаний подбородок банкира, выползший на лацканы плаща, и большой унылый нос.
— Сломался протез, понимаешь. И зуб ныл, молодец твой папахен, большой мастер.
— Ну дак! — Рафинад подрулил в хвост какой-то иномарки, пугливо плеснувшей гранатовые тормозные огни.
Это был довольно паскудный перекресток — надо перепустить поток автомобилей, идущих на левый поворот от площади Декабристов, и встречную колонну, что сворачивала с Адмиралтейской набережной. Светофор тут был нужен позарез, а все не поставят, скапливая вереницу машин, обдающих свинцовым перегаром здание Сената и прильнувший к нему бывший дом Лаваля. Каменные львы у подъезда Главного исторического архива брезгливо отворачивали брыластые хари, бессильно уложив брюхо на постамент.
— Что, Павел Зосимович, строим банк? — напрямую спросил Рафинад.
— Пытаемся, — нехотя ответил Негляда.
Обычно говорливый, он как-то не очень сейчас шел на беседу. Рафинад чувствовал упругость воздуха в кабине «жигуленка», отчего испытывал томление под ложечкой.
— Что вам мешает быть со мной откровенным? — не отступал Рафинад. — У вас обязательства перед Черновым?
— Видите ли, Рафаил Наумович, — мялся Негляда, — жизнь учит не ввязываться в чужую игру. Коммерция — дама капризная и своенравная. Она может наставить рога неожиданно и жестоко. — Негляда достал сигарету и, приспустив стекло, закурил. Дым невесомым рулоном разматывался в ночную прохладу набережной. Гранатовые тормозные огни погасли, иномарка снялась с места. Следом снялся и «жигуленок» Рафинада. Теперь до Дворцового моста можно гнать с ветерком. — Учредительные документы готовим. Надо получить лицензию, — неожиданно произнес Негляда. — Лицензию выдает Центральный банк. А там, на. Неглинной, сейчас большой толчок. По всей России банковский бизнес набухает, словно почки весной.
— У Феликса Евгеньевича есть рука в Москве, — сухо ответил Рафинад. — Наш бывший сокурсник. За хороший ясак горы перевернет.
— Чернов мне говорил. Но надо спешит