Ашот вскочил. Он рад был приходу хозяина, скопилось немало вопросов, надо было их решать. Ашот не докучал мелочными просьбами, даже добычу цветной кожи взял на себя, что оказалось самым трудным звеном в технологической цепочке. Сгодились старые связи. Да и земляков в Ленинграде появлялось все больше и больше — из тех, кто бежал из Баку, из Еревана, из Тбилиси… Люди предприимчивые, они быстро находили себе применение и, перестав жаловаться, старались взять судьбу в свои руки. И весьма преуспели. Но возникали проблемы, которые Ашот не мог решить самостоятельно. Например, администрация завода, к зданию которого примыкал обувной цех, собиралась отобрать два бывших каретника, которые Ашот использовал под склады. Пришли три парня из заводской сторожки. Парни сказали, чтобы сапожники убирались из каретников, каретники нужны под гараж. Навстречу вышло двенадцать сапожников, в фартуках и с ножовками в руках. Сапожники стояли молча за спиной Ашота Савунца. Парни убрались, прокричав, что подожгут цех. Ашот объявил, что взорвет завод, — сказывался сумгаитский опыт дипломатического общения. Этим пока все и закончилось. Ашоту нужны были не только каретники. Ашот планировал отгородить часть заводского двора, возвести там ангар, переместить в ангар некоторые службы. Тогда можно расширять производство — обувь продавалась неплохо, ее принимали за импортную, удивляясь сравнительной дешевизне.
Чингиз слушал мастера рассеянно. Проблема, на его взгляд, была не сложная, зависела от величины вознаграждения, которым придется одарить заводское руководство. «Почему я должен платить из своего кармана? — думал Чингиз. — Обувное производство не брокерская фирма, обувное производство на балансе «Кроны», вот пусть и обеспечивает «смазку» новый генеральный директор. Или его помощник Забелин, у того для взяток выделен целевой фонд, а кабинет заставлен импортными винами в роскошных бутылках, специально купленными для «ясака». Но Чингиз лукавил. Практически обувной цех как-то выскользнул из-под контроля «Кроны» и целиком работал на «Крону-Куртаж». Так что ясак заводскому начальству придется платить из своего кармана. Но это мало огорчало Чингиза, пустяки, мелочевка…
У Чингиза сейчас было приподнятое настроение. Поначалу, после совещания, досада точила сердце. Феликс мог бы часть своих акций передать Чингизу, он, как и Дорман, стоял у истоков фирмы. Но, поразмыслив, поостыв, понял: Феликс сделал мудрый ход: сохранил старый костяк фирмы, не дал ей развалиться. Что бы и случилось, приди к руководству Гордый… Дорман терпимей относился к вольностям «Кроны-Куртаж», наверняка он и Джасоев найдут компромисс в затее с лесным комбинатом в Сибири… Но ловок, ловок Феликс, ничего не скажешь! Начнись разговоры-пересуды вокруг отставки, растяни он во времени передачу своего кабинета, Гордый непременно бы создал общественное мнение, завербовал бы сторонников. И тогда неизвестно, чем бы закончилось сегодняшнее совещание. А так гласно, при всех — блиц-операция в два раунда: в первом послал в нокдаун Гордого, избрав Ревунову пятым «сенатором» без голосования и болтовни, второй раунд выиграл по очкам. Одарил Дормана могущественным подарком и щедро, широко расстался со своим креслом. В результате эффектного шоу народ простил Феликсу предательство — его уход в банковский бизнес. Надо отдать должное и Гордому, он хоть и проиграл, но красиво, по-мужски, без мелочных разборок, не то что Толик Збарский. Збарский полагал, что Феликс хочет избавиться от старых партнеров, особенно от своенравного Чингиза. Полагал, что Феликс укрепляет позиции с помощью своих, лично им принятых на фирму людей. Оказалось наоборот, Гордый даже не стал «сенатором», а не то что генеральным директором…
— Ашот, я приехал к тебе с просьбой, — проговорил Чингиз.
Ашот Савунц стоял перед хозяином, вскинув крупную свою голову, — он едва дотягивался ростом до груди Чингиза.
— Постараюсь выполнить любую твою просьбу, — ответил Ашот. — Ашот не какой-нибудь неблагодарный человек.
— Ашот, нужно пошить к девятнадцатому августа шесть пар обуви — три пары мужской и три женской. На каждой паре должен стоять знак, что обувь пошита на нашем предприятии. Я женюсь, Ашот, — Чингиз ждал, когда Ашот Савунц закончит распинаться в своих чувствах по поводу услышанной благой вести, но так и не дождался. — Я хочу сделать подарки — себе, отцу, будущему тестю, жене, матери и будущей теще. Шесть пар. К девятнадцатому августа.
Ашот поднес к носу сжатую ладонь и, попеременно выпрямляя пальцы, принялся высчитывать, сколько осталось дней до девятнадцатого.
— Сам буду шить, хозяин, — благоговейно проговорил Ашот. — Поеду к ребятам, отберу материал, заказ выполню. На подошве напишу «Фабрика имени Чингиза Джасоева».
— Это не надо, — засмеялся Чингиз. — Выбей на подошве инициалы каждого…
— Слушай, давай нарисую лицо! Принеси фотографии, клянусь детьми, — Ашот от нетерпения прищелкивал пальцами и закатывал глаза. — Только не на подошве, сам понимаешь, нехорошо. Сделаю рисунок на стельках, под целлофановой пленкой. Я такие туфли шил в Сумгаите инспектору райфо Алиеву. Он туфли на стене повесил. Один дома, другой на работе. Потом ходил по домам от «Народного фронта», искал, где живут армяне, я его душу мотал. Теперь, наверно, ходит босиком.
Ашот принес голландский каталог за прошлый, 1990 год и предложил Чингизу выбрать фасон. Плотные страницы альбома были нашпигованы красочными картинками с изображением туфель, ботинок, сапог, сандалий, разноцветными носками, запонками, галстуками…
— Да, вспомнил! — проговорил Ашот. — Звонил Балашов из Москвы.
— Почему сюда? — удивился Чингиз.
— На фирму, говорит, дозвониться не мог, там какое-то совещание. Говорит, что хорошо купил состав с кварцевым песком и направил его в Выборг, на завод. Слыхал, что в Выборге не хватает сырья для этих плиток.
— Правильно сделал, — одобрил Чингиз. — Пусть не думают, что «Куртаж» работает только на себя, — Чингиз захлопнул каталог. — Сам подбери фасон, в глазах рябит…
— Еще Балашов сказал, что биржа совсем уснула. Все ждут каких-то событий.
— Вот как? — Чингиз протянул альбом. — Каких событий?
— Говорит, везде военные, милиция. Люди напуганы. Домой собирается Балашов, говорит, все равно никаких сделок нет и на сердце тревожно. Нехорошая обстановка… Ладно, я жду фотографии.
Чингиз возвращался домой. Почти на каждой магистрали его подстерегали пробки, кажется, все население города пересело на автомобили и все ехали в том же направлении, что и он. Весть, переданная Ашотом, о тревожном настроении в Москве понемногу сглаживалась своими заботами. Чингиз уже улыбался. Представлял, с каким удивлением отец с матерью увидят свои изображения на стельках туфель. И Марина Петровна. И даже дядя Курбан, которого в этой жизни ничем не удивишь. Что касается Наргиз, то ее восторгу не будет конца. Она радовалась каждому цветочку, что приносил Чингиз. Кажется, она и впрямь его любит, а не только исполняет волю отца. Сам же Чингиз, кажется, совершенно растворялся, ему все нравилось, что было связано с образом Наргиз. Ее лицо, плечи, руки, красивые платья, что она всегда носила, удивительно красивые. Нетерпение овладевало Чингизом, а девятнадцатое августа виделось бесконечно далеким днем… Хорошо бы разыскать Хирурга, бывшего фарц-мажора Саенкова, пусть ударит по старым антикварным связям, разыщет какую-нибудь штуковину для подарка ко дню рождения Наргиз, за ценой Чингиз не постоит. Может, прямо сейчас и поехать к Хирургу, Чингиз хорошо помнит его дом и квартиру. Раздумывая, Чингиз вновь обратился мыслями к дяде Курбану. Новый расклад сил в «Кроне» позволял не торопиться с вмешательством фирмы «Градус» в сибирский бизнес. Дядя «давить» не станет, он и тогда без особого энтузиазма предлагал Чингизу концессию на разработку леса, не хотел вмешиваться в дела племянника. А теперь, когда Чингиз станет не только племянником, но и зятем, тем более. Но примечательно — Чингиз сам испытывал азарт и любопытство, как тот мужик, который головой пробил оболочку небесной тверди и выглянул наружу… Не решив ничего определенного относительно Хирурга, Чингиз направил автомобиль к своему дому.
Тень от стены еще держалась и размерами вполне накрывала автомобиль. Чингиз запер салон, включил автосторож и поднялся по приступкам своего подъезда.
Газет в почтовом ящике не было, что удивило. Обычно к вечеру ящик ломился от газет. Чингиз выписывал восемь наименований. «Почтари бастуют», — Чингиз слышал о какой-то смуте, что время от времени затевали работники связи, требуя оклад министра для рядового бегунка, но газеты пока доставляли регулярно. У Чингиза всегда портилось настроение, когда в ящике не оказывалось газет.
В лифте Чингиз вытащил из кейса ключи. Обычно он сдавал квартиру под охрану. И требовалась определенная ловкость, чтобы справиться с замком внутренней двери, не просрочить контрольное время. Он уже несколько раз винился перед бригадой захвата, которая, казалось, только и ждала промашки, чтобы содрать штраф. Ключ провернулся на один оборот, что насторожило Чингиза. Открыв наружную дверь, он увидел, что внутренняя вообще распахнута. В нос ударил запах жареного лука. Неужели вернулась хозяйка?! Старая галоша, могла бы и предупредить.
— Роза Михайловна, вы, что ли? — Чингиз оставил кейс и поспешил на кухню, пометив взглядом стопку свежих газет, поверх которых белел какой-то листок. — А я думаю, кто это в квартиру забрался?! — Чингиз перешагнул порог кухни и замер. — Вася?! Черт, такой…
Тюменский блатарь, бывший острожник и начинающий бизнесмен Вася Целлулоидов сидел у стола и ел яичницу с луком. Крепкие скулы шатунами ходили под дубленой кожей.
Чингиз обнял Целлулоидова за плечи. Запах лука перебил терпкий, солоноватый настой давно не мытой кожи, сальных волос и пота.
— Отпустили, значит? — Чингиз придержал дыхание и отошел в сторону. — Молодец, Вася… А я ждал, понимаешь, ждал. Не сегодня, так завтра. Меня предупреждали о сюрпризе. Дядя мой предупреждал, я так и знал, что речь идет о тебе, — Чингиз запнулся, засовестился, не станет же он говорить, что за всеми своими заморочками он даже ни разу не вспомнил о Васе Целлулоидове. — Ну, как ты там, рассказывай, Вася.