— У меня приказ, Анатолий Александрович. Шифрограмма!
— Покажите.
— Не могу. Она секретная.
— Прекрасно, — подхватил мэр. — Скажите, генерал, в шифрограмме есть приказ ввести в городе Ленинграде чрезвычайное положение?
— Нет. Таких указаний нет. Но министр, по телефону…
— Стало быть, вы берете на себя всю ответственность, генерал? — не отступал мэр. — И ничем не докажете, что идете на преступление против своего народа не по своей воле, телефонный звонок к делу не пришьешь, генерал. Вы честный, обязательный человек. И этим пользуются. Вспомните о судьбе генерала Родионова в Тбилиси. Телефонные звонки погубили Родионова. Подобное ждет и вас. Завтра, когда события повернутся вспять, о звонках никто не вспомнит, кроме вас одного. Неспроста в шифровке нет и слова о вводе войск. Они подставляют вас, генерал. Вы один будете нести ответственность за все, что случится, — мэр продолжал стоять. Стоял и командующий. Тугие мысли сейчас колобродили в его седеющей голове. Каждое слово мэра раной саднило душу. — Вспомните генерала Шапошникова, в дни новочеркасских событий, в шестьдесят втором году, когда униженные, бесправные и голодные поднялись против банды негодяев. Николай Матвеевич Шапошников отказался стрелять в собственный народ. Он сказал: «Я не вижу противника!» Он все потерял, что наработал за годы, отданные армии. Но он обрел свое место в истории. Он избежал Нюрнбергского суда…
Рафинад видел внимательные лица всех, кто сидел за совещательным столом. Перевел взгляд на охрану мэра. И они были напряжены. Конечно, каждый из военных, сидящих за столом, наверняка был вооружен. В любой момент они могли объявить мэра изменником и, пользуясь особыми обстоятельствами, арестовать.
— Я призываю вас, генерал, выполнить свой долг перед народом и президентом, — мэр заложил руки за спину и приподнял подбородок в манере университетского профессора. — Вы честно служили стране, генерал, но если вы сделаете сейчас роковой шаг, впустите в город войска, вас будут считать предателем и палачом.
Даже из дальнего угла просторного кабинета было видно, как командующий вздрогнул. Он растерялся. С ним давно никто так не разговаривал. И еще здесь, в его же кабинете.
— Что вы нас пугаете, Анатолий Александрович, — произнес с места первый секретарь обкома и погладил рукой зачесанные назад темные гладкие волосы. Его всегда готовое к улыбке лицо, наверно, сформировало свое выражение еще в годы комсомольской юности.
Мэр не обернулся, он и так знал, кто говорит.
— А вы вообще бы помолчали, гражданин. Вам бы не здесь сидеть, а выбежать на площадь и кричать всем, что ваша партия не имеет к путчу никакого отношения. Присутствием здесь вы исторически уничтожаете собственную партию.
— Вы, господин мэр, юрист, и красноречие — ваша профессия, — первый секретарь не удержался и скатился на привычную обкомовскую дорожку, истоптанную многолетним партийным опытом. — У вас полный хозяйственный развал, промышленность падает.
— Лжете! Промышленность выполнила свой план по первому полугодию. Но сейчас не время об этом говорить.
— Время, господин мэр! Чувствуете, как качнулось под вами кресло. А жаль. Уж очень хочется поглядеть, к чему приведет ваша демократия. К развалу страны она уже привела…
— Во всяком случае, к психушкам, тюрьмам и казням не приведет, как привела ваша партия преступников. А там, Бог даст, как-нибудь управимся, вылезем из смрада прошлого, — мэр пренебрежительно отмахнулся.
Первый секретарь почел себя задетым.
— Вы, Анатолий Александрович, до маниакальности тщеславный человек, готовый пойти на все ради своего честолюбия, — проговорил он.
Мэр усмехнулся.
— Генерал, — проговорил он. — Давайте рассуждать по-житейски, отойдем от политики… Допустим, путч побеждает. Ельцин арестован или убит. Парламент разогнан. Бараки в Магадане обновляют, собак подкармливают… Новое правительство, отмечая ваши заслуги по вводу войск, чуть-чуть укоряет вас в промедлении, в том, что вы не арестовали меня девятнадцатого. Но звание и должность вам за эту мелочь не отнимут, — продолжал мэр психологическую атаку. — Теперь другой вариант. Путч терпит поражение. Побеждает закон. Побеждает Президент. Побеждает Народ! Кто вы, человек, который ввел войска? Тем более, если прольется кровь, а она не может не пролиться в подобной ситуации. Вы будете убийца, генерал. Вас не только арестуют, вас расстреляют как изменника и палача.
Рафинаду было искренне жаль генерал-полковника. Не приведи Бог оказаться сейчас в его положении. А дьявол-искуситель стоял перед ним, слегка поднимаясь и опускаясь на носках своих черных туфель.
— Извините, — мэр обернулся к сидящим за совещательным столом. — Я попрошу вас оставить меня наедине с командующим.
Рафинад вдавился в сиденье стула. Он видел, как один за другим, отодвигая свои кресла, кабинет покидают участники совещания. Вышла и охрана. Рафинад остался сидеть задрапированный гардиной. Не мог Рафинад сейчас встать и выйти, не мог. Азарт, который так часто толкал его на безрассудство, и тут сыграл с ним злую шутку.
— Присядем, Виктор Николаевич, — проговорил мэр домашним уютным тоном. — Настоялись мы с вами, — он пододвинул ближайшее кресло.
Сел и командующий. Сейчас он казался Рафинаду совсем маленьким и беззащитным.
— Генерал, мы знакомы с вами по Тбилиси. И думаю, у вас нет оснований упрекать меня в лицедействе… Путч провалится. Во-первых, он не пользуется симпатией народа, во-вторых, у путчистов нет лидера. Не этот же алкоголик, с дрожащими руками… И потом! Есть еще законно избранный Президент Союза. Я сделаю все, генерал, чтобы ваша совесть была чиста. Добьюсь распоряжения Президента России назначить меня или вице-мэра временно исполняющим обязанности командующего войсками в Ленинграде. Тогда вы умоете руки, отойдете в сторону. Мы примем всю ответственность на себя… Но сейчас, генерал, вы не должны допускать войска в город. Вы порядочный человек, Виктор Николаевич, вы не допустите крови на улицах нашего города, я вас умоляю.
Командующий сидел насупясь. Худые брыластые щеки касались воротничка кителя, глаза были опущены к столу, а пальцы, сильные и тонкие, поигрывали по бордюру стола.
— А недавно вы утверждали, что армия стала нахлебником города, — буркнул командующей.
Мэр изумленно вскинул серо-голубые глаза.
— Полноте, Виктор Николаевич… вспомнили, — и неожиданно для самого себя мэр вдруг подхватил эту тему, явившуюся из другой, мирной вчерашней жизни. — И вы меня поймите: федеральный бюджет не отпускает ни копейки на постой военных. Все оплачивает город. А Министерство обороны сложило руки. В городе более двухсот тысяч военных — полки, училища, академии. Где же нам взять деньги? Когда, по существу, мы сидим на карточном пайке.
— Вот-вот, — приободрился командующий. — Попрекаете нас куском хлеба и требуете…
— Я требую, чтобы войска не начали колошматить своих кормильцев ради теплых кресел кучки никчемных людей, — прорвался гневом мэр. — А вообще-то журналисты несколько сгустили смысл моего выступления, генерал. Я только хотел, чтобы Минобороны больше заботилось о своих людях, а газетчики…
— Ну и хитрец вы, Анатолий Александрович, — вздохнул командующий и покрутил головой… и тут он каким-то образом увидел Рафинада. — Это еще кто здесь?! Почему не вышли?!
Мэр обернулся, вытянул шею.
— А-а-а… это журналист, — произнес мэр не без удивления.
— Журналист я, — подтвердил Рафинад в некотором смущении, но страха не было. — Я и не хотел уходить. Мало ли что. Товарищ генерал — человек военный, вооружен. Вдруг бы решился на особую меру пресечения.
— И в голову бы не пришло, — засмеялся командующий. — И здесь журналист… просто бедствие какое-то…
Вскинув голову, смеялся и мэр.
— Идите, э-э-э…
— Дорман! — подсказал Рафинад. — Дорман, господин мэр. Рафаил Наумович, — он вспомнил, что так и не подписал записку.
— Идите, Рафаил Наумович… Видите, генерал смеется. Неплохой признак.
Еще никогда Рафинад не испытывал такой причастности к происходящему вокруг. То, что было раньше — политические страсти, экономические проблемы, — волновало его не более, чем жизнь соседей по планете. А сейчас… он смотрел из окна. Площадь перед Мариинским дворцом виделась ему гигантской жаровней, в которой дьявол раскочегарил угли. И каленые головешки проникали сквозь толстые стены дворца, рассыпались по дивным залам, переходам, коридорам, лестницам, подвалам, чердакам. Все это казалось Рафаилу Наумовичу Дорману частью собственной судьбы, частью его жизни.
К вечеру девятнадцатого Рафинада во дворце многие уже знали в лицо. И чем-то выделяли, несмотря на тревожную и какую-то аттракционную круговерть. Четыре ксерокса от фирмы «Крона» разместились в небольшой комнате в глухом коридоре. Перед комнатой, на полу коридора, раскатывали широкие рулоны материи и бумаги, малевали на них лозунги — особо горячие фразы из листовок, что печатали на ксероксах, — и тут же выносили из дворца на площадь.
Люди ждали любой информации. Содержание передавалось от стен дворца в глубь площади по цепочке… «Танковая дивизия вышла из Острова, идет на Лугу», «Требуются добровольцы для контрпропаганды, желательно женщины», «В Вильнюсе пролита кровь. Штурмом захвачено здание МВД в Риге», «Радиостанция «Открытый город» — жива. Радиостанция меняет свою частоту из-за глушения наймитами ГКЧП…»
Группа сотрудников «Кроны» работала под руководством секретаря фирмы Зинаиды. Смекалистая и проворная, Зинаида быстро разобралась в ситуации, не ждала, когда ей принесут материал для распечатки, сама доставала, требовала, записывала с эфира — вызывая досаду других, менее поворотливых, владельцев множительной техники.
Толик Збарский вспомнил, что на Бадаевских складах лежат импортные мегафоны, их рассчитывали продать управлению милиции. Рафинад распорядился доставить мегафоны во дворец, раздать пропагандистам. При выходе Збарского задержали и отправили в комендатуру дворца. Но вскоре отпустили. Узнав это, Рафинад решил, что дали ход его записке, — выявляли лазутчиков. Гордый согласился. Он с интересом выслушал рассказ Рафинада о его похождениях в аэропорту и после. Выразил сомнение в полном успехе демарша, предпринятого мэром, — командующему надо будет еще через многое пройти, многое взвесить, он человек военный, подчиняется военному министру. Правда, войска пока в город не входят, но на подходе, это точно…