Пока сынок гладиатора читал приказ, шум в полевом дворце стих. Витразин в конце зевнул и, прикрыв рот ладонью, добавил:
– Поверь, префект, не могу понять, зачем такая спешка. Приказ мне передал Клеандр. Поднял с постели, заявил, что дело не терпит отлагательства. «Даже до утра?» – поинтересовался я. «Даже до утра». Так что собирайся в дорогу. Видишь, здесь указано «к третьему дню быть готовым к выступлению».
– Послушай, Витразин, я готов выполнить приказ, тем более такого великого цезаря, как Луций Коммод. Но меня беспокоит, верное ли это решение? Не явился ли этот приказ результатом происков могущественных сил, умышляющих не только против меня, но и против…
Тигидий с намеком указал пальцем в потолок. Витразин не ответил, еще раз зевнул, тогда префект продолжил:
– Я молчал как рыба, когда в претории кое-кто из старших начальников начал расспрашивать меня, с какой целью выступил Бебий Лонг и зачем Квинт Лет спешно подбирает себе отчаянных молодцов?
Витразин вновь не удержался от зевка, потом, немного смутившись, заявил:
– Ты верно поступил, префект. Если бы ты развязал язык, я думаю, тебе пришлось бы усмирять негодяев в Аиде.
Тигидий сразу отметил, как этот молокосос обратился к нему. Выходит, Витразин уже исключил его из членов коллегии Венеры Виндобонской? Это была плохая примета, однако сдаваться Переннис не собирался.
– Послушай, Витразин, – угрюмо, с затаенным, но явственно проступившим на лице страхом начал Переннис, – ты, верно, не придал значения моим словам о том, что меня расспрашивали в претории. Их интересовали не только Лет и легат Бебий. Эти люди испытывают любопытство и в отношении дальнейших планов цезаря. Более того, они спрашивали, кого чаще других приглашают во дворец, какие люди пользуются любовью цезаря, кому он доверяет, кого допускает до своей особы.
– Это естественно. Многие хотят воспользоваться любовью цезаря и не прочь побывать во дворце на дружеском триклинии.
– Да, Витразин, если при этом они испытывают сердечную симпатию к государю. А если их помыслы обращены совсем в другую сторону? Что если кому-то из самых могущественных величин в армии не по душе самостоятельность цезаря, его дальновидность в вопросах внутренней политики, в методах управления войсками? У меня сложилось впечатление, что решение договориться с варварами сломало все их планы, нацеленные вовсе не на верную и беспорочную службу молодому правителю. Знаешь, какой вопрос насторожил меня более всего? Обыскивают ли посетителей при входе в ставку?
– Говори яснее, – предложил Витразин. – Час поздний, и мне хочется спать. Назови имена, факты, сообщи, кто свидетели.
– Об этом я готов доложить императору лично.
– Говори, у меня хорошая память.
– Витразин, мне известно, как высоко ценит твое усердие государь, однако есть сферы, куда тебе лучше не заглядывать…
Витразин пристально взглянул на явно взволнованного префекта и покачал головой:
– Конечно, такие сферы есть. Но в этом случае я ничем не смогу помочь тебе, Тигидий. Даже по старой дружбе.
Префект пристально глянул на секретаря:
– Возможно, мы сможем договориться?..
– Послушай, Тигидий, ты пришел просить меня устроить аудиенцию у императора и в то же время учишь, куда мне стоит совать нос, куда нет. Я прошу тебя всего лишь быть последовательным и толково объяснить, по какой причине ты хочешь увидеться с цезарем. Я могу предположить, что ты как раз и относишься к числу тех, кто испытывает недобрые чувства к молодому цезарю.
– Выходит, мне не на что рассчитывать? – спросил Тигидий.
– Ну, я бы так не сказал…
– А пятьдесят золотых монет смогли бы проложить путь к ушам цезаря?
– Пятьдесят, не уверен, а вот сто звенят более впечатляюще. Но, Тигидий, тебе придется взять меня в долю. Все, что будешь знать ты, должен знать и я. Ни в коем случае не Клеандр.
– Договорились. Деньги тебе передадут завтра.
Переннис сделал паузу, повел себя вольнее.
– Раз уж мы с тобой договорились, я хотел бы знать, в чем моя вина? Зачем меня отправляют в такую глушь? Скажи, Витразин, может, мне лучше было бы отправиться с Бебием и Квинтом в поход в Дубовое урочище?
Витразин почувствовал себя важным царедворцем и, хотя и сам не мог понять, по какой причине Тигидий подвергся опале, веско заметил:
– Аквитания – не глушь, а очень богатая провинция, и наместником там старый приятель моего отца, Фуфидий Руф. Он очень влиятельный человек. Полагаю, если ты достойно выполнишь задание цезаря, можешь рассчитывать на сытое место в каком-нибудь городке. Могу сказать по секрету, твое задание не такое пустяковое, как тебе кажется. На словах мне было передано, что цезарь очень желает, чтобы в пути ты особенно приглядывал за Матерном.
– Взять его в железо? – уточнил Тигидий. Он разом успокоился, стал деловит.
Витразин пожал плечами и, входя в роль, сурово предупредил:
– Не суетись. Сказано – приглядывай. Конкретные инструкции ты получишь перед выходом.
Когда Переннис и Витразин покинули зал, Клеандр, сидевший возле цезаря в маленькой каморке, куда отчетливо долетали голоса из зала, многозначительно поднял палец:
– Так рождаются заговоры, – потом с ухмылкой добавил он: – Тигидий – пес, никого не пожалеет. Никто из старших с ним не разговаривал.
Цезарь вскочил.
– Что ты мне все – Тигидий, Тигидий!.. Лярвы с ним, с этим Тигидием! Пора за Кокцеей. Прикажи Вирдумарию, пусть подберет людей.
– Ни в коем случае, господин! – вскинул руки спальник.
– Опять? – угрожая голосом, спросил Коммод и начал наступать на сидевшего на полу раба. – Что на этот раз, негодяй?
– Завтра с гонцом передашь ей сотню золотых аурелиев. Как бы в знак возмещения ущерба, который она потерпела по твоей милости. Вроде как разводные. Издашь указ, все честь по чести.
– Ты с ума сошел?! Где я возьму сто золотых? Казну стерегут три сенатора и Помпеян.
– Я в своем уме, господин. Пока Матерн поблизости, нам нельзя трогать его сестричку. Уйдет подальше – тогда пожалуйста. Ожидание наслаждения есть лучшее, чем может одарить нас наслаждение. Само блаженство – пустяк. Вспомнить не о чем, а вот предвкушение приятности – это да.
– Это да! – восхищенно повторил Коммод, затем игриво добавил: – Смотри, раб, доиграешься когда-нибудь.
Он вытащил меч, рукояткой которого колотил в дверь спальни Витразина, приставил острие к горлу Клеандра. Тот не шелохнулся, буквально оцепенел, потом, сглотнув комок, выговорил:
– Не я.
– Что «не ты»?
– Не я, а мы доиграемся.
Император задумался, убрал меч.
– В этом ты прав, паскуда. Значит, говоришь, попредвкушать?
– Ага, господин. Попредвкушайте.
Император неожиданно громко расхохотался. Заметив удивленный взгляд Клеандра, объяснил:
– Вспомнил, как будили Витразина. Как сынок гладиатора перепугался. А Саотер даже расплакался со страха. Ну дела! Сейя под кровать забилась. Вот навели шороху!
Утром в бане Коммод потребовал у секретаря передать ему полученные от префекта сто золотых. При этом добавил:
– Никаких аудиенций! Поскольку ты верно сообразил насчет Матерна, десять монет возвращаю. В следующий раз, когда начнешь торговать моим временем, бери меня в долю.
– Господин! – взволновался Витразин. – Я пытался выяснить, что затевают в претории твои недоброжелатели.
– Выяснил? – усмехнулся Коммод.
– Не успел. Полагал, что Тигидий поделится со мной…
– Поделился?
– Пока нет…
– Худо служишь, Витразин. Забираю десять золотых назад. В следующий раз будешь настойчивее. Зевать мы все не прочь, а вот верно служить – это искусство. В какой бы поздний час тебя ни подняли.
На следующий день Клеандр в сопровождении Вирдумария и двух преторианцев доставил в маленький домик на берегу Данувия государев дар и официально объявил, что Отец народа Цезарь Луций Коммод Антонин, Победитель германцев и сарматов, великий понтифик, восемнадцатикратный трибун, двукратный консул, трехкратный император, дает развод своей супруге, гражданке всаднического сословия Кокцее Матерне. Отдавая должное несравненным достоинствам Матерны, император награждает бывшую супругу почетным титулом «Ублажающая и Достойная жена», а также присваивает ей и ее будущим детям всадническое достоинство независимо от сословной принадлежности будущего мужа. Местным властям предписано оказывать ей всяческое уважение, предоставить почетное место в местном театре и во время торжественных церемоний оказывать ей знаки внимания, перечень которых приводится ниже. Посягательство на права и достоинство Ублажающей и Достойной Матерны должно караться смертной казнью, о чем магистрат Виндобоны будет извещен особо. Кроме того, цезарь и повелитель одаривает свою возлюбленную супругу денежным даром и предоставляет ей возможность посещать Рим на государственный счет, когда ей будет угодно.
Виктор Матерн, озлобившийся при виде посланцев императора, по мере оглашения указа заметно менялся в лице. Сначала сошла зверская гримаса, изломившая губы, затем он опустил длинный кинжал. Скоро в глазах появилось непонимание, затем изумление, которым он как бы поделился со своей матерью, в чьих глазах тоже вспыхнуло удивление, и вышедшей наконец из глубины дома Кокцеей. В конце оглашения указа их лица совсем разрумянились, и Матерн уже не знал, куда девать свой кинжал, – сунул его под стоявший в углу комод.
Клеандр закончил и обратился к Виктору:
– Ты, контариор, старший в роде?
– Да.
– Прими деньги.
После чего делегация так же торжественно удалилась. Кокцея бросилась в свою спальню и бурно разрыдалась. Мать поспешила за ней.
– Что ты, что ты, родная? Вот все и закончилось. Хвала богам, император поступил как благородный и честный человек.
– Я не хочу здесь оставаться, – жарко зашептала Кокцея. – Я хочу во дворец. Аид с ней, с Клиобелой! Я больше не могу видеть эту грязную хижину. Я хочу в Рим. Скажи, – жарко зашептала она, прижимаясь к матери, – ты слыхала о Палатинском дворце? Нет? А я слыхала. Клеандр рассказывал, что там на каждом шагу чудеса. Зачем мне эти деньги, я хочу к нему! Я сейчас отправляюсь в Виндобону. Буду стоять у ворот, пока он не выедет. Я должна его увидеть. Обращусь к Витразину. К Саотеру! Я ноги им обмою, только бы они до пустили меня к Луцию. Я сумею убедить его. Он не откажет, он не сможет выгнать меня…