С императором была Марция, при ней игрушкой резвился малый ребенок из тех, кому еще впору ходить голеньким. В тот год держать подобных малышей в доме было модно, и в Риме не было богатого особняка, в котором не держали бы подобных милых пупсиков. Их украшали золотом и драгоценными камнями. Бебий отметил, что император не меньше Марции привязался к мальчику. Называл его Филокоммодом, с удовольствием выслушивал его лепет, брал с собой в постель. Мальчишка в самом деле был красавчиком – золотые вьющиеся кудри, миленькое округлое личико, губки бантиком. Глядя на него, Бебий порой отстраненно, как вполне посторонний человек, сожалел, что у Марции уже никогда не может быть ребенка. Как-то она сама рассказала о том, как на этот счет постарался Уммидий. Марция вполне откровенно, не стесняясь присутствия Коммода, расспрашивала будущего консула, каким растет их сын и вправду ли цезарь обещал ему достойное содержание. Коммод начинал горячиться, клялся, что всегда держит слово, обещал вызвать своего вольноотпущенника Идония, назначенного в ту пору префектом агоры, которому было поручено снабжать маленького Луция денежным содержанием. Пусть Идоний отчитается.
Марция гладила его по руке, старалась незаметно разъединить пальцы. Луций успокаивался и предлагал совершить прогулку по морю.
Почти месяц Бебий Корнелий Лонг провел в императорской усадьбе. Коммод почти ежедневно тренировался с ним во владении оружием, любил выслушивать рассказы бывшего легата о том, как тот служил в Месопотамии и на берегах Данувия, о сражениях, в которых пришлось принимать участие Лонгу. Особенно о том первом, в котором громадина Сегестий спас жизнь молоденькому Бебию. Глаза у императора разгорались, он тут же предлагал разыграть поединок с великаном-готом, вооруженным длинным двуручным мечом, заставлял Бебия показывать, как тот уворачивался от варвара, крушившего римлян огромным молотом. Как-то в минуты отдыха император предложил консулу выступить против него публично, на арене цирка. Сразиться можно в любом сочетании: как ретиарий против секутора или ретиарий против мирмиллона. Как мирмиллон против фракийца. Можно выйти и как фракиец против фракийца или мирмиллон против мирмиллона. Вот еще интересное сочетание – самнит против любого тяжеловооруженного бойца.
Бебий отказался, чем очень разочаровал государя, однако настаивать Коммод не стал. Он похлопал консула по плечу и признался:
– Жаль. Мы составили бы прекрасную пару. Если бы я победил, ни у кого не осталось бы сомнений, кто лучший фехтовальщик своего времени. Это очень укрепило бы власть. У какого наглеца хватило бы смелости покуситься на кресло принцепса, зная, что будет иметь дело с таким бойцом, как я! Тем более, когда второй человек в государстве является и вторым фехтовальщиком империи, и ее первым солдатом.
Бебий сделал вид, что не понял намека. Сердце в первые мгновения забилось гулко, отчаянно, подступило возмущение – консул Римской империи выйдет на арену в качестве гладиатора?! Трудно себе представить более оскорбительное предложение. Затем, оценив спокойствие цезаря, успокоился сам, перевел разговор на другую тему.
Девять месяцев Бебий руководил Римом. Если не считать первый год царствования Коммода, это, пожалуй, были самые спокойные месяцы за последние десять лет. В столице мало-помалу восстановилась нормальная, размеренная жизнь.
Лихорадка началась, когда император осенью, незадолго до окончания консульства Лонга, вернулся в Рим. Проезжая по улицам, случайно наткнулся взглядом на Колосса, изображавшего императора Нерона. Когда-то эта более чем тридцатиметровая скульптура стояла в вестибюле Золотого дворца. Потом Колосса передвинули ближе к главному входу, в амфитеатр. Затем Адриан приказал отрезать голову Нерона и приделать голову Боша Луны. С тех пор Колосс так и стоял возле храма Вечного города. Коммод много раз проезжал мимо гигантской фигуры и до того дня никогда не обращал на нее внимания, а тут разгневался, приказал вновь срезать Колоссу голову и приделать свою. В специальном указе объяснил свое решение тем, что, поскольку теперь Рим является Коммодианой, то есть Колонией Коммода, пусть плебс взирает на того, кто дал имя новому городу. Население было в восторге. Спустя несколько дней Коммод объявил о желании совершить путешествие в Африку, чтобы по примеру своего прадеда, Адриана, познакомиться с жизнью провинций. Денег в казне не оказалось, тогда был брошен клич о добровольных пожертвованиях. Клеандру было приказано позаботиться, чтобы щедрость всех более-менее состоятельных людей Рима не иссякала. Исполняя это распоряжение, Клеандр навлек на себя откровенную ненависть бо́льшей части жителей Рима. Когда деньги были собраны, император решил отметить будущее путешествие чередой пиров. Не брезговал он и игрой в кости, так что, когда Клеандру было приказано готовить флот, вновь оказалось, что денег нет.
Новый год ознаменовался назначением на должность консула придворного историографа Постумия Тертулла. Кроме Тертулла на этот пост претендовали еще два человека, которые уплатили изрядные суммы за возможность стать главным римским магистратом. Коммод счел возможным поощрить их притязания, и в следующий год Рим вошел с тремя консулами. Тогда же Коммод Аврелий Антонин сделал перестановки в высшем административном аппарате. Публий Пертинакс был вызван в Рим и назначен городским префектом, Септимий Север переброшен на наместничество в Паннонию, Клодий Альбин – в Британию. Песценний Нигер по просьбе его земляка Эмилия Лета все-таки сумел выхлопотать наместничество в Сирии.
Бебий Корнелий Лонг в ожидании назначения наместником в какую-нибудь провинцию отправился отдыхать в свое капенское имение, располагавшееся в двух днях пути от Рима. Что касается Постумия, император негласно распорядился считать придворного историографа первым и главным магистратом в любой месяц года. Объявление имени нового консула вызвало бурный прилив радости в сенате. Отцы народа единодушно постановили присвоить императору титул «Почтительный». В Городе сразу начали посмеиваться: наш цезарь велик во всем, даже в почтении к матери, ведь бо́льшей почтительности, какую выказал император по отношению к Фаустине, сделав ее любовника консулом Рима, трудно вообразить.
С первого дня нового 192 года император повелел называть свое царствование «золотым веком Коммода».
Все было бы хорошо, если бы не нехватка денег! За одиннадцать лет правления Коммод полностью потратил все сбережения, сделанные его отцом в эпоху непрерывных войн с германцами. В мирное время он спустил многомиллиардные суммы, хранившиеся в государственном казначействе, предназначенные для организации новых провинций на севере. Уже не помогали старые испытанные способы, такие, например, как казнь зарвавшихся на должностях вольноотпущенников. Сначала им позволяли тащить все, что плохо лежит, затем обвиняли в лихоимстве и конфисковывали награбленное в пользу казны. Неплохие доходы давала и распродажа должностей, судебных приговоров, в том числе смягчение наказаний, изменение наказаний, выдача тел казненных для погребения. Чтобы пополнить казну, император разрешил убивать одних вместо других, кое-какую прибыль приносила продажа гражданам жизней их врагов. Однако все это были ручейки, неспособные насытить звонкой монетой возраставшие потребности цезаря.
Тогда Идоний, новый префект анноны, ведавший снабжением Рима хлебом, предложил придержать привозимое зерно, подождать, пока цены не него вырастут, после чего пустить зерно в продажу. Расчеты показывали, что эта операция сулила куда больший доход, чем юридические и рассчитанные на добровольные взносы статьи, ведь есть хочется всем, причем ежедневно.
Император вызвал Клеандра и в решительной форме потребовал немедленно приступить к исполнению предложенного плана. Назначенный «хранителем кинжала», бывший спальник попытался уклониться от навязываемой ему спекуляции, однако Коммод не стал даже слушать его. Однако Клеандр не сдавался и мужественно пытался внушить господину, что убытки от подобного мошенничества могут перевесить всякие доходы. Непоправимый ущерб будет нанесен авторитету власти. Пусть не позволят боги поколебать любовь римлян к величайшему из величайших, лучшему из лучших, но, господин, убеждал его Клеандр, такие действия не могут остаться без последствий.
– Послушай, раб, – предупредил его Коммод, – божество – на то и божество, что любовь к нему испытывали не по принуждению, не в связи с какими-то торговыми сделками, а по велению сердца. Тебе должно быть известно, что ум и сердце смотрят глазами. Устроим народу еще одни игры, я одолею самого сильного противника, и все поймут, чью голову осеняет неземной свет. Пусть злопыхатели утверждают что угодно, поколебать увиденное собственными очами нельзя.
– Ну, если неземной свет озарит голову, – вздохнул Клеандр, – тогда конечно.
Из письма консула, сенатора, Постумия Анниана Тертулла проживающему вдали от Рима консуляру и сенатору, легату-пропретору Бебию Корнелию Лонгу:
«…поверишь ли, Бебий, я испугался. Ужас сковал мои члены, когда я увидал кровь на улицах Рима, текущую не ручейками, но полноводными потоками. Тибр окрасился священной жидкостью, хранительницей пневмы.
Что я мог поделать, когда в кварталах вдоль дороги на Остию, между Авентинским и Целийским холмами, сразу за Невийскими воротами началось побоище!
Но опишу все по порядку.
Не знаю, известно ли тебе, что затеял новый префект агоры, вольноотпущенник императора Идоний? Полагаю, что да. Ты всегда ухитрялся получать самые последние известия из столицы.
После того как, дождавшись роста цен, хлеб выбросили на рынок, римляне возмутились. Люди, собираясь во время Форканалий (начало февраля) в театрах, начали дурно отзываться о префекте лагерей. Я как главный магистрат попытался успокоить их – рассылал патрули, во время публичных зрелищ приказал выставлять между рядами преторианцев, однако сдержать возраставшее напряжение становилось все труднее. Представь, те, кого мы считали надежнейшими из надежных – солдаты гвардии, тоже начали присоединяться к воплям горлопанов, утверждавших, что власти, а точнее Клеандр, специально морят голодом население, чтобы потом содрать с несчастных граждан последнюю рубашку. Я предупредил префекта лагерей о недопустимом пренебрежении своими обязанностями, о проступках, в которых повинны его подчиненные, однако тот уклонился от прямого ответа. Грубо заявил мне в лицо: раз я консул, у меня в руках городские когорты, вот и восстанавливай порядок. Потребуй у цезаря дополнительные полномочия, накажи горлопанов. Я спросил, почему я, а не ты? Он ответил – потому! Я не знал, что делать. Бросился искать справедливость у императора, однако тот, увлеченный проектом создания могучего флота, который обеспечил бы бесперебойную доставку хлеба из Африки, не принял меня. То есть нельзя сказать, что совсем не принял. Спросил, как я полагаю, достойное ли название для такой армады – Коммодов Геркулесов? Я одобрил это предложение, и, когда попытался просветить принцепса о том, что творится в Городе, мне был задан другой вопрос: что я как консул могу сказать об идее, выдвинутой Идонием. Префект агоры настаивает, чтобы известный тебе Карфаген впредь именовать «Коммодовой Александрией в тоге». Я одобрил и это предложение, после чего аудиенция была закончена, так что изложить свое мнение о положении в городе мне так и не удалось.