о захлёбываться слезами, глядя на огни порта. А можно ещё пойти куда-нибудь в совсем неосвещаемую аллею, туда – к склонам, ведущим на Ланжерон, и даже повыть. Потому что так хотелось какую-то дрянь – всего лишь курточку, прекрасную розовую курточку… И вот, когда осуществление заветного желания было так близко, – облом. Мужики совсем не нужны – а их вагон вокруг. Курточка была так нужна – и ушла к другому. К другой. Или той, другой, её купил именно мужчина! Почувствовал, что той, другой, нужна эта розовая дрянь, – и купил! А ей, Полине, никто и никогда просто так, потому что хочется, – плюшевый ёж Федя от Деда Мороза через маму не в счёт. И какая разница, в ближайшее ли время ты умрёшь или в сильно отсроченное будущее? Всё равно умрёшь. И какой тогда во всём этом смысл?
Оставим нашу героиню ненадолго. Подглядывать за чужими слезами так же нехорошо, как за занятиями не своей любовью. К тому же, если бы Полине Романовой нужны были свидетели её рыданий за всё про всё под знаком розовой курточки, она бы непременно вызвала Примуса. У него уже даже был заведён специальный плакательный свитер для Полины. Крупной вязки, голубой, мягкий, очень шедший к его тёмной шевелюре и удивительным глазам. Но кто там рассмотрит ту шевелюру и те глаза через пелену собственных соплей. Возможно, красивее было бы написать: «через пелену собственных страстей», но называть чёрное белым, а белое – чёрным не хочется даже в угоду эстетам. Страсти – это страсти. А сопли – это сопли. В жизни, разумеется, всякое случается – и сопливые страсти, и страстные сопли. Но и то и другое так же ужасно, как белёсые разводы от дезодоранта на чёрном платье «для коктейля» или брызги грязи на белом пальто. Бедный Примус! Наверное, надо очень сильно любить человека, чтобы не брезговать его соплями и даже завести для них специальный свитер. И жаль, конечно, что Полина Романова оплакивает курточку и смысл одна, в тёмных аллеях парка Шевченко. Очень жаль, что она не любит Примуса. Автору было бы намного проще, если бы главная героиня любила такой подходящий для любви персонаж. Как-то скотски всё устроено. Вот тут автор с Полей согласен!
Кстати, вы тоже наверняка когда-нибудь оплакивали что-нибудь вам совершенно не нужное и – непременно! – смысл жизни. Смысл жизни – он для собственно жизни такое ненужное, что любой здравомыслящий человек хоть раз да оплакивал его, как какую-нибудь дурацкую розовую курточку или, там, железную коробочку со старыми значками. Которая тоже вроде как на фиг не нужна была, а как пропала во время переезда – так и смысл вместе с ней опять куда-то аукнулся. Так что теперь каждый раз, как только вы соберётесь поискать смысл жизни или оплакать его перманентное отсутствие, представляйте себе, что вы воете на луну в парке Шевченко, а что воете – уже и сами не помните. И вам сразу станет весело!
Вот и Полина, добросовестно потратив два часа на тщательное перебирание несправедливостей мироустройства в отношении её лично, побрела домой. Если много ходить пешком, то печалей становится намного меньше. Потому что мышцы, интенсивно перегоняя кровь, потребляют кислород при пешем страдании в куда больших количествах, чем если страдать просто лёжа на диване. Поэтому если вы любитель страдать быстро, просто потому, что подобное душевное упражнение входит в программу вашего комплекса душевных упражнений, – вам пешком или бегом. А если мазохист и вам подольше страдание растянуть – то милости просим на диван.
Было около двух часов ночи, когда Полина на цыпочках кралась тёмным коридором коммуны в свою комнату. Никого… Она зачем-то подошла к двери ответственной квартиросъёмщицы Аверченко и прислушалась.
Тишина… Нет! Что-то прошуршало! И мяукнуло! А-а-а!!!
– Фуф! Тигр! Нельзя же так пугать! Как ты вообще выбрался из комнаты, хотела бы я знать, а?! Я же когда уходила, ты был внутри! И дыры в двери у нас нет.
Если бы Тигр умел говорить по-человечески, он бы рассказал Полине Романовой, что есть куда более извилистые тропы откуда угодно куда угодно, чем просто дыра в двери. Да и кому оно интересно и надо вот так тупо – дыра в двери! Тьфу! И вообще! Беспокоишься, беспокоишься за этого бестолкового своего человека, пока он где-то лазит по ночам. Человек – не кошка! Ночью должен спать в своей постели! И, в конце концов, можно хотя бы позвонить, если задерживаешься. Он тут с ума сходит! Хотя, конечно, с этой «падлы Нельки» станется к телефону не позвать. Или гадостей в трубку наговорить. Она знаешь сколько всего и всем про тебя уже наговорила? Не знаешь? Ну и хорошо. Меньше знаешь – крепче спишь! Пошли уже домой!
Тигр пару раз требовательно мяукнул и сделал вид, что сейчас запрыгнет Полине на руки.
– Стой! Хватит меня царапать и драть колготы. Дай я тебя сама возьму! – Полина присела на корточки. – Слушай, – совсем тихим шёпотом обратилась Полина к своему коту. – У Нельки из-под двери так смердит! Что это за вонь?!
Но Тигр сделал ангельские глазки и ничего не сказал. Ну да, ничего не сказал. Он и не мог ничего сказать. Он же всего лишь кот!
Всего лишь студенты
– Пургин! Чем так воняет?!
– Что, сильно?
Полина с одногруппниками стояла под кафедрой микробиологии в ожидании зачёта. Был конец мая. Прекрасное время! Эх, сейчас бы на пляж, пока солнце ещё не такое жгучее, как в июне-июле, пока ветер – тёплый, нежный, струящийся шёлк, а не иссушающее синтетическое наэлектризованное полотнище. Но! Учёба, учёба и ещё раз учёба. Даже для работающих студентов учёба – это самое главное.
Ах, если бы вы знали, как тяжело быть студентом в Одессе! Уже в конце апреля лекционные аудитории пустеют, потому что даже таким заядлым отличникам, как Алексей Евграфов и Полина Романова, куда больше хочется прогуляться по Приморскому бульвару, посидеть под зацветающими каштанами, поболтать о всяких глупостях, о которых нужно болтать только в молодости. Рвануть на Ланжерон, а то и вообще – на Шестнадцатую Станцию Фонтана. С визгом окунуться в ледяные ещё пока волны Чёрного моря, вынестись на солнышко и идти, идти, идти до самой Аркадии. А потом подняться и ещё идти, идти, идти вдоль полотна «старенького пятенького трамвайчика», проложенного насквозь бульвара Французского. О! Уже и канатная дорога в Отраде заработала! А не прокатиться ли нам, дражайшая Полина Александровна, и не омыть ли ещё раз наши многогрешные тела в солёных волнах? С преогромным удовольствием, любезный Алексей Андреевич!.. И потом снова идти, идти, идти по «трассе здоровья» уже до самого парка Шевченко. И пусть весь мир подождёт! В конце концов, мы уже немного поработали на наши зачётки, моя дорогая подруга! Пусть уже и они понемногу начинают работать на нас. Да и не всегда на тех лекциях переклички делают. А уж наш славный староста Серёжа Пургин никогда не опустится до такой низости – отметить нас с вами как отсутствующих! А то кто же ему конспекты, кроме нас, для подготовки к экзаменам даст? Кстати, о конспектах! Славный Вася вкупе со славным Тарасом не пропускают ни одной лекции, так что Вася всё запишет. Чтобы нам с вами, моя прекрасная леди, было у кого передрать! Почему Вася с Тарасом всегда ходят вместе и не только на лекции? Потому что их девушки не любят, потому что они рыжие и потому что есть такая профессия: «Штепсель и Тарапунька». А кто мы с вами, спрашиваете вы у меня, мой ангел? Мы с вами, Полина Александровна, – особа королевской крови и её верный, неизменный паж. Или, например, обыкновенный человек Поля и её ангел-хранитель Примус. Или так: вздорная девчонка, вся по уши в трудностях переходного возраста, и её заботливый гувернёр. Вам какой вариант больше по душе, Полина свет Александровна?
О, как это прекрасно – юность в приморском городе. В вечно юном приморском городе, с бульварами его, с каштанами и дурманными акациями его, с тополями…
Стоп! Вот с тополями всё не так прекрасно, потому что у Штефана Эдгара Эдуардовича, доцента кафедры микробиологии, была выраженная аллергия на тополиный пух. Как только эти расплодившиеся в невероятных количествах твари – тополя – выпускали первые свои пушистые споры, у Эдгара Эдуардовича начинали слезиться глаза, закладывало нос, и то время, что он не плакал, он чихал. А когда не чихал – сморкался. И никакие антигистаминные таблетки и пилюли, никакие антиаллергенные глазные и носовые капли не облегчали страдания доцента. Он яростно ненавидел время цветения тополей и всё, что с этим временем связано. А с ним был связан ещё и зачёт по микробиологии. Как раз накануне сдачи государственного экзамена по ней же.
В принципе, Эдгар Эдуардович был замечательный. Во-первых, умный. Во-вторых, образованный. Энциклопедически образованный. В-третьих, отлично знал и, что немаловажно, любил свой предмет. Как и любой давно занимающийся педагогической деятельностью, был неплохим психологом – это в-четвёртых. В-пятых, никогда не давал спуску даже своим любимчикам. То есть характер и вне цветения тополей – ого-го какой не самый мягкий и приятный – это в-шестых. И в-седьмых – и это самое ужасное – он умел рисовать. Что же тут ужасного? – спросите вы. И даже добавите, мол, напротив, – это прекрасно, когда человек умеет рисовать! Да, прекрасно. Когда он не требует подобного умения от других. При чём здесь искусство рисунка и микробиология? – продолжите вы недоумевать, но уже с некоторым подозрением. Да при том же, при чём оно и к биологии, и к гистологии, и даже к патологической анатомии, – к альбомам. По всем этим дисциплинам студенты медицинского института рисуют альбомы. И если бы мир узнал серию рисунков студента Евграфова: «Цикл развития трихомонады», то картина Поля Сезанна «Большая сосна близ Экса»[42] резко бы упала в цене. И шутки шутками, но, несмотря на наличие могучего интеллекта, Штефан Эдгар Эдуардович на дух не переносил плохих рисунков. Он мог позволить студенту, в отличие от многажды раньше упомянутого преподавателя с кафедры нормальной физиологии Глухова, отвечать так, как угодно. Что-то на лекции запомнил, что-то в учебнике прочитал, что-то на занятии записал – молодец! Если ты ошибся в одной десятой нанометра, называя диаметр капсулы микроорганизма, – не страшно. Не так страшно, как страшно становилось Глухову, когда он слышал хоть что-то отличное от его надиктовок. Но рисунки!!! Альбомы по микробиологии групп, где вёл занятия Эдгар Эдуардович, можно было отправлять на выставки. Мало того что он требовал схожести (в то время как биологи и гистологи соглашались и на схематичность, понимая, что, рисуя, студент просто ещё раз запоминает-повторяет материал), но он требовал ещё и идеального, если можно так выразиться, санитарно-гигиенического состояния учебного альбома по микробиологии. Сей сакральный для Эдгара Эдуардовича предмет должен был определённым образом обёрнут, подписан, и малейшая помарка, не те карандаши или, не дай бог, след от резинки… Да-да, учитель рисования боролся в нём с учителем черчения, и всё это было отягощено многосложной наукой микробиологией. Понятно, что ребята после армии, живущие в общагах, почти никогда не соответствовали предъявляемым требованиям. Но Эдгар Эдуардович не ставил зачёта по теме до тех пор, пока не было вылизано всё: знания по теме + альбом с рисунками и протоколами лабораторных работ (каллиграфически исполненных). Тот самый ст